Ей не удалось переспорить своего новоиспеченного супруга, ровно как и уговорить потратить на дорогу несколько секунд, вместо того, чтобы тратить час-полтора в Хитроу, а затем еще три на значительной высоте на борту самолета. Но в своем нежелании пользоваться порталами Ковач был непреклонен от слова совсем. Правда Джиневре он не рассказывал об истинных причинах, впрочем, Исаак не помнил, чтобы женщина задавала вопросы с пристрастием.

Когда багаж был сдан, регистрация и предполетный контроль пройдены, а затем и заняты места в самолете, можно было расслабиться, откинувшись на спинку удобного кресла, и вежливо соглашаясь на предлагаемый стюардессой коньяк. - Ты правда никогда раньше не летала? - чуть повернувшись, Исаак вопросительно посмотрел на супругу, все еще до конца не веря, что она и правда ни разу ни пользовалась этим видом транспорта. По крайней мере, на приверженку консерватизма Джиневра явно не походила. Ковач знал таких магов, которые не признавали всякого рода новшества и чудеса прогресса, что создавались обычными людьми, считая все это недостойным их, как чуть ли не избранных, обладающих тайными знаниями. И Исаак еще мог бы понять, если бы отказ от использования тех же самолетов мотивировался длительностью пути, по сравнению с порталами, но эти забавные маги утверждали, что им не по статусу пользоваться тем, чем пользуются простые смертные. Такие суждения вызывали у мужчины обычно либо смех, либо неприкрытое раздражение.

- По статистике, самолеты - самый безопасный вид транспорта, - он чуть улыбнулся, касаясь руки женщины. То ли ему показалось, то ли она слишком сильно сжимала подлокотник кресла. - Просто расслабься. Вина? - вообще он мог бы спросить напрямую, насколько Джиневра боится летать, но это было бы не слишком красиво. И уж тем более не стоило рассказывать о том, что порою перелеты могут занимать и по десять часов, к примеру. Так что их жалкие три часа пути и вовсе пролетят незаметно.  - Посмотри, - он подвинулся чуть ближе к Джин, кивая на иллюминатор по другую сторону от нее. Воздушное судно уже выровнялось после взлета, и теперь они летели над белой пеленой воздушных облаков, озаряемых яркими лучами ничем не заслоняемого солнца. - Разве это не красиво? - возможно, когда сам Ковач впервые воспользовался таким способом перемещения, ему тоже сперва было не по себе, но все эти неприятные ощущения исчезли сразу же после взлета, когда его взору открылась эта потрясающая картина. Не важно, какой была погода там, внизу, здесь над облаками всегда было солнечно и светло.

- Я тебя прошу, - он снова накрыл своей ладонью руку женщины, что так отчаянно и крепко сжимала ни в чем не повинный подлокотник кресла. – Тебе не придется открывать портал, - в голосе Ковача была самая настоящая уверенность, - Потому что мы не будем никуда падать. – вряд ли это могло как-то ощутимо помочь справиться как со страхом, так и с его следствием – раздражением. Но не попытаться Исаак просто-напросто не мог. Потому даже не пытался возражать, когда супруга осушила его бокал с коньяком залпом, четко обозначив, что одной порцией тут точно не обойдется. Он лишь едва заметно кивнул стюардессе, которая весьма быстро организовала второй бокал, а следом и всю бутылку крепкого напитка.

Спустя много лет, эти времена можно будет вспоминать с особенной теплотой. Ибо когда еще в салоне самолета в подлокотниках будут небольшие пепельницы, а курить можно будет не вставая с собственного кресла. – Ты даже не посмотрела, - Исаак легко вздохнул, даже не думая как-то обижать на Джиневру, - Можем поменяться, если хочешь. Если сидеть у прохода тебе будет комфортнее. – по всем правилам он должен был чувствовать себя виноватым, что заставил супругу испытывать подобный стресс, хотя как настоящий мужчина, должен был засунуть куда подальше свои личные страхи, а вместе с ними и определенные принципы, и воспользоваться привычным для магов способом перемещения. Однако, когда речь заходила о порталах, Ковач раздражался, пожалуй, даже побольше того, что сейчас испытывала сидящая с ним рядом женщина. Умом он понимал, что это глупо, ничем логически не обосновано, да и вообще прошло столько лет, что он вполне мог бы уже избавиться от этой исключительно психологической нелюбви к порталам. И все же она преобладала настолько, что не позволило ему повести себя должным образом, и уступить даме в выборе способа передвижения. С одной стороны, Исаак чувствовал себя слегка виновато и неуютно, с другой – прекрасно понимал, что если бы они не пришли к нынешнему варианту, то сейчас сначала бы плыли через Ла Манш, а затем несколько дней тряслись в поезде. И не факт, что там нервы бы не сдали даже раньше, причем у обоих.

Когда самолет начал идти на снижение, мужчина просто-напросто воспользовался моментом, когда Джиневра ставил на столик опустевший бокал, и перехватил ее ладонь, не дожидаясь, когда она опять со всей силы вцепится в несчастный подлокотник. – Там, - он ненавязчиво кивнул в сторону иллюминатора, - Сейчас раза в два теплее, чем в Лондоне. Солнце, море и все такое. Каких-то десять-пятнадцать минут и мы уже будем на месте, - успокаивать он особо не умел, и каждая такая попытка лишь доказывала сей факт. Тем более это было бесполезно, когда самолет сначала лег на крыло, в процессе снижения, а затем когда уже в самом низу жестко состыковался шасси с посадочной полосой. Именно в эти два момента Исаак чувствовал себя особенно некомфортно. Сам он не боялся, но справедливо полагал, что возможный гнев Джиневры за все, что она натерпелась в этом полете, запросто может настичь его прямо здесь и сейчас. И ведь это еще и при условии, что полет прошел практически идеально.

Формальности с документами не заняли много времени, и вскоре они уже вышли к парковке, без труда отыскав забронированный ранее автомобиль. – Против машины ничего не имеешь? – Ковач погрузил чемоданы в багажник, захлопнув крышку, и закурил, с легкой улыбкой всматриваясь в лицо Джин. – Ладно. Я даже чувствую себя немного виноватым, - в этих словах, кажется, плохо было все, от начала и до конца. Оставалось, пожалуй, лишь добавить, что обратно он также планирует лететь на самолете, и на себе после этого можно ставить жирный и окончательный крест. – Если я могу как-то загладить свою вину, просто скажи.

Исаак не мог быть уверен на все сто процентов, но отчего-то ему казалось, что супруга все же сменяла гнев на милость. Хотелось бы в это верить. При этом он все еще искренне чувствовал себя виноватым, потому что по всем законам жанра - уступать было прерогативой мужчины. И он был всецело согласен с этой прописной истиной. Правда при этом имелись все же некоторые вещи, которые даже под столь важные аксиомы не подстраивались. - Список внушительный, - мужчина улыбнулся, опуская ладонь на женскую талию, - Но он мне определенно нравится. - горячее испанское солнце грело лучше любой, даже самой дорогой и сильной отопительной системы туманного альбиона, и это глупо было бы отрицать. Ковач и сам толком не знал, откуда у него такая любовь к теплым странам, учитывая, что вырос он в месте со вполне себе средним таким климатом, отчасти даже схожим с Лондонским. Но когда они решали, куда отправиться, выбирали, не сговариваясь, между теми местами на карте, что близятся к югу.

Когда то самое солнце уже зашло за горизонт, уступая место невероятно темной южной ночи, а бутылка восхитительного местно вина подходила к концу, Ковач вышел покурить на тот самый балкон, что был обращен прямо к морю. Темная в это время суток водная гладь отражала мириады звезд, вместе с плоским желтоватым диском луны. И это было воистину медитативным зрелищем, но он все равно отвел взгляд, обращая его к Джиневре, вышедшей за ним следом. - Стихи, я помню - маг улыбнулся, выпуская очередную порцию сигаретного дыма в теплый влажный воздух, он нисколько не сомневался, что она не забудет ни об одном выдвинутом пункте того самого списка. Порою ему хотелось уточнить, какой из языков она считает его родным. Впрочем, вопрос был чреват. Так уж случилось, что о прошлом они никогда толком не говорили, видимо, оба отчаянно желали жить моментом настоящим. Получалось ли это в полной мере? Другой, и весьма сложный вопрос. С детства Исаак говорил на двух языках, и это всегда казалось ему весьма естественным. Потом к идишу и венгерскому присоединился немецкий, шведский и английский. И еще несколько тех языков, которые принято именовать мертвыми, но без них невозможно было бы изучать старые манускрипты. Хотя именно родным он, пожалуй, считал только один, пусть с того момента, когда на нем еще было с кем по-настоящему поговорить, прошел ни один год. И пусть язык этот, по сути, был много моложе других, именно на нем с ним когда-то говорила мать, и вся семья. Именно он звучал отовсюду, стоило лишь выйти на улицы Эржебетварош. И именно он практически канул в Лету, став еще одной невольной жертвой того самого прошлого, о котором Исаак своей супруге никогда не рассказывал.

- Ты ведь помнишь, что я стихов не знаю, - он усмехнулся, туша сигарету, и разливая остатки вина по бокалам. При этом прекрасно понимая, что его память не является никаким весомым оправданием. Зато он помнил песни. Те, что слышал еще будучи совсем маленьким ребенком, и те, что несли в себе такое неимоверное тепло, сопряженное с необъятной грустью, но грустью все же светлой. Пел мужчина откровенно хреново, и тут бессмысленно пытаться подобрать более красивый эпитет. Но тексты все же были зарифмованы, а потому… чем не стихи, не так ли? Память услужливо подсказывала Ковачу слово за словом, невольно унося его в давние воспоминания, и в тоже время заставляя ощущать тяжелую двойственность, когда с одной стороны он безумно хотел бы вернуться в то время, когда все было так легко и так просто, когда жизнь казалась безоблачной, полной надежд и планов на будущее. На будущее, которое никто не разрушит грубыми выкриками, стуком солдатским сапог по старой неровной брусчатке, выстрелами, заставляющими невольно вздрагивать, даже находясь в полной безопасности. На будущее, в котором, как оказалось, нет никакой безопасности. Ни для кого. В котором сама жизнь не стоит ни гроша. С другой стороны, эти слова, строчка за строчкой возвращали его на окраину шведского Мальмё, в беспростветную сырость, краше и желаннее которой, кажется, никогда и ничего для них не было, и где он все же не пытался читать их как стихи, а напевал, пытаясь сделать это так, как делала мать. И тогда казалось, что это было целую тысячу долгих лет назад. И что временное убежище отделяли от гетто не несколько секунд портала, а многие годы тяжелого пути. Это был первый и пока что последний раз, когда Ковач прибегнул к этой магии перемещения в пространстве. И с третьей стороны - было настоящее. Была женщина, теперь уже носящая его фамилию и обручальное кольцо, так внимательно сейчас его слушавшая. И было то тепло, что разливалось внутри, когда он видел как яркие  испанские звезды отражаются в ее бездонных темных глазах.

- Завтрак в постель, как договаривались, - еще и прекрасно сервированный служащими отеля, но об этой очевидной вещи было бы странно говорить вслух. И пусть утро наступило для них несколько позже обычного, никто ведь никуда не спешил, верно? Хотя наслаждаться праздным лежанием в номере или на золотистом песке пляжа, что начинался чуть ли не от ворот отеля, вряд ли входило в их планы.