…Звезда в окне и на груди — звезда,
И не поймешь, которая ясней,
Гудят всю ночь, прощаясь, поезда,
Глядит в окно вечерняя звезда,
А я прощаюсь с памятью моей…

Висла, что как поется в известной песне, словно лентой, опоясывала город, сейчас была практически недоступна взору, но несла свои темные воды, чуть тронутые тонкими прозрачными корками льда, медленно и спокойно. Покоились снежные шапки на крышах домов, осыпались на булыжные улочки старого города. Морозный утренний воздух бессовестно забирался под полы старого пальто, заставлял прятать побелевшие кисти рук в карманы, невольно ежась. Серое тяжелое небо казалось сегодня особенно низким, готовым того и гляди, накрыть все своим сплошным полотном, заботливо укутать, словно теплые руки матери. Будто бы большие, объемные облака могли стать одеялом, прячущим от всех страхов, от всех невзгод и чаяний, будто бы они обладали особенным даром успокаивать. Точно также, как могли они стать саваном. И все чаще казалось, что это тоже – хорошо.

Это утро мало чем отличалось от многих и многих уже прошедших, и, как ни крути, от грядущих – тоже. И главное их сходство было в том, что никто не мог знать наверняка – наступит ли следующее. Одни неистово в это верили и молили Б-га, другие все больше утрачивали любую веру. Мужчина вышел на улицу, машинально поднимая ворот пальто, и еще плотнее завязывая на шее шарф. Медленно вдохнул, будто бы пытаясь распробовать воздух, каждую его частичку, на вкус. Порыв ветра, несший крупицы колючего снега, с силой ударил в лицо, заставляя на несколько секунд прикрыть глаза. Сегодня он вышел чуть раньше, чтобы не слишком быстро пройти вдоль улицы, затем свернуть на другую, и спустя минут двадцать, оказаться возле знакомых дверей больницы. Того, что они называли больницей. Того, что от нее осталось, но все еще продолжало пытаться работать изо всех сил. Несколько лет назад Юзеф еще не умел лечить людей, но отлично справлялся с болезнями животных. Его знали и любили многие тогда. У него была хорошая квартира, на том берегу, и окна выходили на небольшую площадь возле Старой Синагоги. Он мог позволить себе спать дольше, есть сытнее, и порою, чувствовать себя абсолютно счастливым. Многое изменилось. Многое так и осталось там, по ту сторону величественной Вислы, как ему теперь казалось, навсегда уже утраченное. Собственное жилье в Казимеже сменилось на маленькую каморку в гетто, а любимая работа на любую, лишь бы можно было добыть себе кусок хлеба. Он назвался врачом, не уточнив, что до того момента его пациентами были лишь кошки, собаки и изредка лошади. И эта ложь до сих пор позволяла ему жить. Или – выживать.

Он приходил сюда ежедневно к семи утра, вешал пальто в покосившийся шкафчик, и начинал работать. Порою ловя себя на пугающей мысли, что страдания людей становятся обыденностью. Что сердце его обрастает прочным непробиваемым панцирем, не пропускающим сквозь себя какие бы то ни было эмоции. И лишь изредка – открывающимся, чтобы заставить его ужаснуться той пропасти, в которую все они неминуемо скатывались. Казалось бы, они давно уже должны были достичь дна, но бездна была слишком глубока, и не было ей ни конца, ни края. Как не было предела жестокости, охватившей мир, укрепляющейся, запускающей свои ядовитые корни везде и всюду. Как не было от нее ни спасения, ни укрытия. Возможно, однажды, они смогут от нее очиститься, изжить всю ту скверну, что впиталась в воздух, что проливалась на землю дождями, и ложилась снегами, что проникала сквозь любые, даже самые незаметные щели, с лучами палящего солнца.

Гетто жило своей привычной жизнь, как бы кошмарно это не звучало. Такова человеческая природа. Все рано или поздно входит в привычку. Даже смерти, массовые убийства, голод и холод. Когда проходит злоба, боль и отчаяние, наступает самое страшное – равнодушие. Но вовсе не то равнодушие, что заставляет одних людей проходить мимо, делая вид, что они не заметили, как у кого-то вытащили из кармана кошелек, или напали на беспомощную юную девушку. Равнодушие куда более обширное, сопряженное с не просто ощущением, но четким осознанием собственной тотальной беспомощности. Но люди все также выходили на улицы, делали свое дело, у кого оно еще оставалось, чтобы вечером можно было принести в свое нынешнее пристанище, что язык не поворачивался назвать домом, хотя бы кусок хлеба. Чтобы хватило до следующего утра. И все снова по кругу. Изо дня в день. Под не дремлющим оком солдатского оружия, под контролем стен и колючей проволоки.

И Новак делал точно также. Несмотря ни на что, он выходил в час дня из здания больницы, снова на улицу. Закуривал, хотя бы табака пока хватало, и также размерено шел одним и тем же маршрутом обратно. Чтобы спустя час вновь вернуться, и повторить все уже вечером. Они успели научиться не привлекать к себе чужого внимания, научились оглядываться, и порою казалось, что научились использовать куда большее количество чувств, нежели есть у обычного человека, лишь бы избежать возможной опасности. Потому шум привлек внимание Юзефа. Он замедлил шаг, озираясь по сторонам, и останавливая свой взгляд на женщине, что-то выговаривающей совсем еще маленькому ребенку. Ее голос звучал все громче, невольно заставляя мужчину поморщиться. Возможно, было бы правильным пройти мимо. Проявить то самое спасительное равнодушие. Но, вопреки всему, Новак развернулся, переходя на другую сторону улицы, все ближе и ближе к ней и ребенку. Лицо женщины выражало одновременно страх и негодование. – Не кричите, - он примирительно поднял ладони, всматриваясь в ее сероватое лицо, в большие темные глаза, отмечая, как выделяются острые скулы, как чуть подрагивают обветренные губы. – Это же совсем еще ребенок, прошу Вас, - Юзеф положил руку на плечо мальчишки, так и не проронившего ни единого слова, а только отчаянно сжимающего в маленьких ручках небольшой сверток. – Что там? – он наклонился, касаясь ладонью газетной бумаги, хотя и так прекрасно знал, что могло стать яблоком раздора. – Отдай это, - он говорил тихо и почти спокойно, - Отдай. И я дам тебе еды, хорошо?

[nick]Józef Nowak[/nick][lz]<b>Юзеф Новак, 33 года</b> бывший ветеринар в Кракове[/lz][icon]https://s017.radikal.ru/i443/1608/d9/a6ad6c50dc37.gif[/icon]