Уиннифред заглядывает к нему раньше, чем раздражение достигает своего пика и чех начнет орать на нее с порога. С чего бы? Да просто так – не то, чтобы он не любит Нью-Йорк
[он теряется в нем, как и в любом большом городе, но, разумеется, никогда не скажет об этом вслух – и да, спасибо никчемным людям, которые изобрели доступные каждому навигаторы и виртуальные карты их огромных, похожих на муравейники, городов]
ему просто не нравится тот факт, что он застрял в квартире Оуэна в неком подвешенном состоянии непонятного ожидания не пойми чего. Нет, подружка вампира его не бесит, хотя и мусолит в руках телефон без всякого смысла и толка. Пальцы чешутся закурить. Сказать, чтобы оставила гаджет в покое. Или кинула его на зарядку – сколько он там пролежал под кроватью, больше суток? – или открыла записную книжку и обзвонила, блять, тех, кого она знает, прикинувшись дурой.
Мы с Оуэном договаривались встретиться, но он не пришел… Я так волнуюсь, не знаете, где он может быть?
Прокатит всяко лучше, чем у мифического Гидеона.
Рихард уже собирается озвучить все это вслух, наблюдая, как стекает по фаянсовой поверхности раковины окрашенная в розовый вода из отжатого полотенца.
- Нормально выглядит, - невозмутимо парирует чех, хотя синтетические нити разорвали срастающуюся плоть, а в паре мест и вовсе торчат неаккуратными хвостами. Да, все-таки Уиннифред права. Дерьмово. Лучше и не скажешь. Маг тянется к бутылке, делает глоток прямо из горла, потому что вся эта беда, недоразумение и катастрофа, вся эта ситуация, от разодранного плеча до непоняток с квортербеком по имени Оуэн – требует дозы спиртного, чтобы немного притупить боль, раз у вампира из всей аптечки только бинты, встряхнуться [черт с ними, с расширенными сосудами] и поставить себе мозги на мест…
- Что? – чех давится алкоголем, кашляет в ладонь, беспомощно хлопает глазами, пытаясь понять, как ему воспринимать сказанное.
Про цивилизованных людей, раздеваться, мы и воспользоваться душем.
- Я не полезу, - разом ощетинивается маг. Он даже трахается под шипящими колкими струями только с проверенными любовниками. И любовницами. Последняя грань доверия, когда не ожидаешь никакого подвоха.
- Просто смой кровь, потом зальем плечо этим… неплохим скотчем и ты закроешь его марлей или повязкой. Не надо никакого душа!
Господи, он почти орет на эту Уиннифред, которая смотрит на него, как на истеричку. Правильно, в общем-то – внутренне чех уже готов швырнуть этого Макалана, судя по этикетке, в стену, сорвать зеркало и шибануть его об пол, прокричать еще много чего нелестного в лицо подружке Оуэна, одним движением разрезать пространство порталом и свалить отсюда, пока не произошло чего-то еще непредвиденного, выводящего из равновесия.
Внешне он всего лишь повышает голос, да стиснутые на горлышке бутылки пальцы и напряженно проступившие на шее вены могут дать понять, что что-то не так.
Все не так, к чертовой матери.
У него отсырели брюки, выглядят теперь неподобающе, рубашка в клочья и возможная замена, оставленная белым пятном на диване, наверняка принадлежит Оуэну, а значит больше, чем нужно, размера на два, и это можно попытаться скрыть под пиджаком, но сам Рихард будет знать, что он не в порядке, чувствовать, что одежда сидит на нем не так, как он привык, а в сумме с измятыми, во влажным пятнах, брюками, это совершенно недопустимо! …и можно было бы вернуться во флигель, чтобы сменить одежду, но он восстановился не до конца, чтобы выкидывать по десять раз за вечер подобные фокусы!
Чех судорожно хватается за карманы, ищет свои монеты, вытаскивает одну и трет раз за разом – трижды по аверсу и трижды по реверсу, и снова, и опять, большим пальцем, едва контролируя собственное дыхание и ярость пополам с паническим страхом, непониманием, как поступить лучше, проступающие во взгляде.
- Просто забинтуй чертову руку, - цедит чех сквозь зубы, - Просто забинтуй руку. Забинтуй ру…
Он явно повторяется, делает еще глоток, давится, морщится крепким градусом.
- Я разберусь позже. Забинтуй чертову руку. Это все, что нужно. Забинтуй руку! Просто сделай как я прошу! Возьми бинт и замотай чертово плечо. Сделай как я говорю, забинтуй…
Его клинит на одной фразе так, как не клинило давно, она не идет из головы, соскакивает на начало заезженной пластинкой – и монета не помогает, падает куда-то вниз, выскальзывая из дрожащих пальцев. Оуэн неизвестно где. Уиннифред жмется от него в сторону. Запах крови, едва ощутимая металлическая нота, бьет в ноздри – Сейджи используют магию крови с удовольствием, выжимая всю силу, какую только возможно, из алой жидкости, тромбоцитов, лейкоцитов, еще хрен знает чего, перекачиваемого человеческими сердцами, горячего, пока она выплескивается, алая-артериальная и багровая-венозная из открытой раны с аккуратными краями от жертвенного ножа, и кто-то из них стоит сверху, забирая, смакуя, сцеживая чужую жизнь по капле, пока чех за спиной ждет, когда ему позволено будет приступить к уборке.
Оуэн, наверное, так же пьет чужие жизни.
Цинично и безжалостно – не, чтобы проснулась совесть, но что-то другое, чему Рихард не может дать названия.
забинтуй чертову руку
Мысль вспухает, вытесняя остальные, где-то в середине мозга разрастающимся цветком, подобные которому взламывают асфальт заброшенных дорог. Он не чувствует ничего сейчас по отношению к Уиннифред, только неопреодолимое… не желание, потребность сродни примитивным, вроде тех, которые – дышать, спать, есть – начинает задыхаться и с трудом держит себя в руках, чтобы не броситься искать укатившуюся в сторону монету, потому что никакая другая его сейчас не успокоит.
Еще глоток, через силу, вбивающий в носоглотку оттенок древесного запаха.
Ему нужен Оуэн. И нужна Уиннифред, прямо сейчас, пока он и впрямь не рухнул вниз, на колени, в попытке найти свою единственно правильную монету.
Очевидно, что никто из них не готов к звонку, но телефон Оуэна взрывается резкими звуками.
- Ответь, - говорит чех, - Ответь и забинтуй руку…
Господи! Эта острая, колкая и нелепая мелодия стучит по кафелю, вбиваясь прямо в череп, повторяется бесконечно, простая и надоедливая, как фраза, которую чех готов произносить раз за разом, потому что больше никаких мыслей в голове не осталось.
И совсем тихо, беззлобно, шуршит тонкой струей, сворачиваясь в безобидный круговорот у слива, вода в раковине.