Каждое воскресенье приходя на службу в церковь Святого Иоанна Крестителя, его отец мечтательно размышлял о том, что когда-нибудь хотел бы видеть сына в роли местного священника. Высокий, широкоплечий, в чёрных одеждах и с Евангелием в руках – его сладостный голос бы был способен проникнуть в самую душу любого прихожанина, воззвать к покорности и смирению, уберечь от грехопадения и научить вести праведную жизнь. Церковный сан открыл бы перед молодым человеком многие двери, научил бы читать и писать, а что самое главное – привнёс бы толику смысла в его телесную жизнь. Его отец хотел бы видеть сына в роли священника, когда мальчик ещё только появился на Свет Божий, когда ему исполнилось пять, десять, когда прошёл его пятнадцатый день рождения. Его отец много хотел для своего первенца, но есть ему хотелось всё-таки сильнее.
В Мурелло, что недалеко от Кунео и в принципе недалеко от Турина, все люди друг друга прекрасно знали и каждый занимался своим делом. Сыроварение – промысел далеко не самый сложный, всегда востребованный и в принципе довольно удачный. Особенно, если скот принадлежит непосредственно тебе, если земля, на которой стоит твой дома тоже твоя и платить ты никому и ничего не должен. В противном случае, любое ремесло не кажется тебе уже таким приятным и больше походит на камень достопочтенного Сизифа, что раз за разом вынуждает тебя возвращаться к уже опостылевшему делу.
О существовании жизни за пределами родного городка Вито как-то никогда и не задумывался. Его вполне устраивал собственный удел, и он искренне не разделял отцовских сожалений относительно своего будущего. Днём он следил за выпасом коров, помогал отцу, а когда в Мурелло приезжали артисты – со всех ног мчался на городскую площадь, чтобы занять место поближе к сцене. Вместе с друзьями они могли иногда прогулять до соседней деревушки, заранее запасшись хлебом, всё тем же сыром и кувшинчиком неплохого вина. Размеренность и неподдельное спокойствие – этого было вполне достаточно для Вито, чтобы провести длинную, полную счастья жизнь.
Ему было всего пятнадцать, когда отец впервые решил взять его на встречу с местным графом, которому принадлежал и скот, что так усердно пасла его семья, и земля, на которой стоял их дом. Феодализм в те годы цвёл бурно и вполне повсеместно, о крайней мере об иной жизни сам Вито никогда и не задумывался. Они привезли в замок графа ими же заготовленный сыр в уплату налога, что товаром было выплатить куда легче, нежели круглой, звонкой монетой.
Замок казался ему непомерно огромным, в какой-то момент страх заблудиться в его коридорах и больше никогда не выйти наружу, казалось, почти закрался в его ещё мальчишечье сердце. Его владелец был человеком уважаемым, довольно известным и представлял собой воплощение всех наилучших качеств, присущих человеку в свои лучшие годы. Граф принял их довольно спокойно, без лишней надменности и высокомерия. Они поблагодарил отца за товар и предложил отужинать вместе с ним. Тогда Вито не мог разделить удивление отца, это была его первая встреча со столь высокопоставленным лицом и ему определённо казалось, что подобными предложениями раскидываются все высоко поставленные люди.
Отужинали они в тот вечер поистине славно. Никогда прежде Вито ещё не ел столь вкусной еды и не сидел на таких мягких стульях. После ужина граф попросил мальчишку сходить на кухню и попросить принести ещё вина – где находится кухня и зачем ему об этом просить, если полный кувшин вина стоял на столе, парнишка, конечно, не знал, но молчаливо повиновался. Их разговор продлился не больше пятнадцати минут, и когда Вито вернулся в залу, отца на месте уже не было. Больше он никогда его и не видел. Как не видел любимой матери, младших братьев и ещё совсем крошечную сестрёнку.
Он прожил у графа несколько лет и за всё это время лишь один раз мужчина поднял на него руку – когда Вито написался столь сильно, что заснул в хозяйской постели ещё до прихода самого хозяина. Мальчик, а затем уже юноша в принципе не заметил, как вообще оказался в числе графских любовников. Иногда ему начинало казаться, что с самого своего первого появления в замке ему была уготована именно эта доля, но в такие моменты Вито целенаправленно отгонял от себя столь неприятные мысли. Граф всегда был к нему слишком добр, а отец бесконечно его любил – факт заключения подобного договора просто не укладывался у него в голове.
Довольно быстро Вито научился прислуживать графу и его гостям за столом, затем стал личным слугой хозяина – помогал с одеждой, выполнял мелкие поручения и всегда находился рядом, когда от него что-либо требовалось. В замке Вито все поголовно любили: на кухне оставляли бокальчик-другой самого лучшего вина, кто-нибудь обязательно соглашался заштопать за него графские панталоны. Такая жизнь нравилась юноше даже больше прежней. Ему нравилось вставать за несколько минут до рассвета, нестись к самой высокой башне и наблюдать за восходом солнца. Нравилось по вечерам собираться в какой-нибудь маленькой комнатке с остальными слугами, где они могли рассказывать друг другу самые невероятные истории из своей жизни – чаще всего непременно с хорошим концом.
Но больше всего ему нравилось проводить время с графом. Нравилось помогать ему одеваться перед каким-нибудь очень важным застольем, подносить ему и его друзьям в самый разгар какого-нибудь вечера. Нравилось слушать его рассказы о далёких городах и невиданных странах, нравилось безрезультатно учиться читать под его чутким руководством, нравилось засыпать в его постели. С каждым новом годом Вито всё отчётливее осознавал, что привязывается к этому человеку всё сильнее и сильнее, что в принципе не мыслит своей жизни без него. Он был ему безоговорочно и бесповоротно предан, способен в любую секунду броситься за оголённые мечи, если от того будет завесить спасение жизни господина.
И господин невероятно высоко оценивал эту искренне верность. Вито был единственным человеком, что не принадлежал к лицу противников филиокве, но допускался на тайные собрания сторонников графа. Один раз мужчина попытался завести с ним разговор о Боге и вере, но Вито был слишком далёк от проблемы снисхождения Святого Духа, а потому второй попытки хозяин решил даже не предпринимать.
Он бежал из замка глухой ночью, совершенно один и даже не прихватив с собой съестных припасов. Сообщение о готовящейся облаве достигло его в самую последнюю минуту – медлить и размышлять о чём-то, кроме собственной жизни не было даже возможности.
По прошествии… скольких? семи, десяти, тринадцати дней? Вито уже давно упустил ход времени, но был точно уверен, что совсем скоро граф за ним обязательно вернётся. Спасёт его, прекратит его страдания, и жизнь его снова станет полной спокойствия и счастья.
Он ничего им не сказал. Ничего, что могло бы дискредитировать графа или кого-то из его друзей. Отчасти, потому что в принципе ничего толком то не знал, но всё что знал, не готов был поведать даже под страхом самой страшной смерти. Проводя дни и ночи в затхлой, маленькой камере, не имея возможности подложить под спину даже комок старой соломы, при каждом движении чувствуя резкую боль в какой-нибудь части тела, он всё ещё не мог поверить в том, что буквально за углом его ожидает окончание его земной жизни. Ни страшная боль, ни угрозы, ни проклятия – ничто не могло заставить его отречься от человека, что внёс в его жизнь столько радости и беспечности. Нужно просто ещё немного потерпеть, и он придёт. Он обязательно придёт.

Сидеть на стуле ровно у него совершенно не получается, да этого от него и не требуется. Голова значительно болит, а этот мужчина напротив уже не вызывает в нём ничего кроме раздражения и жалости. Его приводят сюда с различной периодичностью: иногда после очередного близкого знакомства с крепкими палками и дыбой, иногда сразу после. Вито не разу не видел, чтобы этот человек злился или повышал голос, он всегда был совершенно непроницаем и вёл себя якобы несколько отстранённо. Но Вито же знает, что ему от него нужно. И Вито никогда ему ничего не расскажет.
Он разглядывает идеально вычищенный пол под своими грязными ногами, презрительно молчит на слова инквизитора. Затем как бы с неохотой поднимает голову и пристально смотрит мужчине прямо в глаза.
- Не бил я ничьей собаки, - голос его полон горечи и сожаления. – Если её станешь бить, она же сама тебя первая и укусит. Да и зачем мне её вообще бить нужно было, а? Врёт ваш трактирщик.
Отводить надменно взгляд, вглядываться в какой-нибудь предмет где-нибудь за спиной у собеседника – этому он определённо научился у графа. Даже сейчас, особенно сейчас, он пытается во всём походить на своего всесильного господина. Вито храбрится из последних сил, не разрешая даже думать себе о возможности какого-то иного способа спасения отсюда. Да и голова болит слишком сильно, чтобы вообще ещё о чём-нибудь думать.
[icon]http://s3.uploads.ru/FuADR.gif[/icon]
[nick]Vito[/nick]

Отредактировано Elias Moore (13-03-2019 08:02:10)

Продолжать разговор, что как заведённый повторяется из встречи в встречу, Вито не особенно чтобы собирается. Он устал отвечать на похожие как один друг на друга вопросы, так и так угрожающие ему неминуемой гибелью. Этот человек в хорошей и чистой одежде не был первым из тех, кто задавал ему подобные вопросы. До него был ещё один, или может два – для юноши все люди в рясе не слишком отличались друг от друга. Да и какой смысл их различать, если талдычат все об одном и том же, одно и тоже требует и одного и того же всё никак не могут добиться. Где-то в глубине души Вито понимает, что этот человек – последний, и с его уходом кончатся все допросы, равно как и само существовании юноши. В загробную жизнь, в существование Рая и Ада, он безоговорочно верит, но вот вовсе не уверен, что же ожидает его после смерти – встреча с апостолом Петром или горючие пески.
И всё же после очередного утверждение инквизитора Вито неосознанно переводит взгляд на него. Он так старательно пытается следить за своими словами, не сболтнуть лишнего, но порой всё равно оказывается вот в таких вот ситуациях. Да, он сказал это, сказал что трактирщик лжёт, но и не думал его ни в чём обвинять. Этот человек выворачивает его слова в любом удобном ракурсе и через секунду Вито уже сам не столь уверен в том, что произнёс мгновение тому назад. Он смотрит на него с неким страхом, будто не обвинил неизвестного ему человека во лжи, а выдал самую заветную тайну, ради которой его здесь всё ещё и держит. Однако этот страх проходит очень быстро и совсем скоро юноша уже вновь разглядывает свои ноги, не желая продолжать этот заведомо обречённый на провал разговор.
Когда инквизитор достаёт из кармана яблоко, Вито даже не удостаивает его и быстрым взглядом. Не смотрит на него и тогда, когда мужчина протирает спелый фрукт плащом, но лишь заслышав сладкий хруст, тут же вскидывает голову. Он не ел уже несколько дней, а может быть и недель – в и исчислении времени Вито уже давно перестал быть уверен. Как и не уверен в том, сколько вообще человек способен продержаться без еды. Да если честно, мысль об этом как-то и не приходила в его голову. Непреходящей голод терзает его и без того измученное тело, путает и замутнённые болью мысли, но идеи о том, чтобы покинуть этот свет по такой банальной причине, у него как-то даже и не появлялось.
Теперь же, когда вожделенная пища, прекрасное яблоко находится прямо перед его носом, Вито не может заставить себя отвести от него взгляд. Он хочет есть, хочет протянуть к яблоку руку, покрепче ухватиться за него, впиться в него зубами и почувствовать его слегка кисловатый вкус. Но руки его накрепко прикованы к стулу, а просить о хотя бы одном укусе он не станет – инквизитор только того и добивается, в этом нет никаких сомнений.
Он его совсем не слушает – его слова не отличаются оригинальностью, он произносил и так много раз, что Вито уже давно сбился бы со счёту, если бы вообще вздумал их считать. Всё его внимание приковано к яблоку, что послушно поворачивается к нему надкусанной, а от того ещё более аппетитной стороной. Он спешно сглатывает предательскую слюну, а живот схватывает очередной голодный спазм. Столь близкое присутствие возделанного объекта лишь распаляет и без того неугасающий аппетит.  И всё же при упоминании отца Вито вздрагивает.
Так хочется закрыть себя уши, заткнуть их пальцами, отрезать, если это вообще способно помочь, лишь бы не слышать эти гнусные, лишённые хотя бы капли правдивости слова. Вито не разрешает себе, из последних сил заставляет себе продолжать смотреть на проклятое яблоко, лишь бы не подавать и виду, насколько сильно ранят его слова инквизитора. Он ему ни капли не верит, не хочет верить, пусть тот и озвучивает его самые потаённые, самые глубоко упрятанные страхи. Откуда ему вообще знать, как было на самом деле? Откуда вообще он знает обо всём этом? Он ему ничего не рассказывал. Нет, он никак не мог поведать ему обо всех тех подробностях своей жизни. Или всё-таки мог?
Перестаёт дышать резко, будто неожиданно разучился и вовсе не знает, как сделать новый глоток воздуха. Он лжёт, он тоже бессовестно лжёт. Он не может этого знать, он никогда не видел его отца и даже не знает его имени. Его отец жив, определённо жив, просто как обычно занят и не имеет возможности навестить своего оставленного сына. Он же не просто так его оставил. Он же наверняка знал, что в высоком замке мальчику будет определённо лучше, что там у него всегда будет хотя бы краюшка чёрствого хлеба, да тёплая койка где-нибудь в чулане. Он желал ему самого лучшего, и желает до сих пор, ведь он никак не мог умереть, совершенно никак.
Его голубые глаза широко раскрыты, а тело начинает бить мелкую дрожь, что он пытается унять из последних сил. Он даже не замечает, как инквизитор понимается со стула, как сдвигает стол, приближается к нему. Вито снова вздрагивает, когда чужой платок отирает его губы – в нос бьёт чрезмерно сильный, но такой приятный мятный запах. Он знает эту траву, она росла на одном поле, что находится недалеко от его отчего дома. Интересно, местные девушки всё ещё ходят её нарывать?
Не мысль о гордости, не страх наказания или боязнь быть обхитрённым даже не возникаю в его голове. Юноша всё ещё не может протянуть к яблоку руки, но теперь от него этого и не требуется – инквизитор держит его прямо перед его ртом, только наклонись. И он наклоняется к нему, тянется, что есть мочи, насколько позволяют короткие цепи. Вгрызается в него жадно, настойчиво, не думая останавливается. Откусывает большими кусками, насколько много вообще способен укусить за раз, глотает сладкую мякоть практически не пережёвывая её. Сок оседает у него на губах, стекает по подбородку, брызжет в разны стороны. Не убери инквизитор вовремя пальца, Вито, наверное, закусил бы ими с не меньшим аппетитом – просто не заметил бы их.
Когда мужчина наконец отбирает у него яблоко, оно уже мало чем напоминает фрукт. Но даже эти жалкие ошмётки юноша пожирает голодными глазами. Пережёвывая последние оставшиеся во рту кусочки, он громко чавкает и закатывает глаза от того несравнимого удовольствия, что способна доставить пища изголодавшемуся человеку.
Последний кусок благополучно проглочен и теперь наступила пора ответить за своё необдуманное поведение. Вито знает, что получил эту возможность не просто так, что за этим щедрым жестом обязательно последует какая-нибудь подлость. Ждёт, что инквизитор вот-вот ударит его, влепит пощёчину, опрокинет на пол, вынудив больно удариться головой о каменный пол. Подобная кара уже не кажется ему страшной, он к этому привык, он к этому всегда готов.
Он смотрит на него с неприкрытой надменностью, его дух ещё готов побороться, готов показать свою неугасаемую силу. Правда на глаза так и наворачиваются слёзы, но даже если его отец действительно мёртв, то наверняка сейчас вкушает куда более вкусные плоды из райского сада. Что этот мерзкий человек вообще может знать о Господе Боге, когда руки его по локоть в крови, вопреки велению самой просто к исполнению шестой заповеди?
[icon]http://s3.uploads.ru/FuADR.gif[/icon]
[nick]Vito[/nick]

Ну же, давай, бей. Ударь, да посильнее. Так, чтобы кровью нос, да зубы сразу на холодный пол. Чтобы алой сетью покрылся некогда ясный глаз, а по скуле расползлась клякса цвета одежд твоего дражайшего епископа. Ну же, отчего не ударишь? Ведь это так просто, у вас же так принято, одна звонкая оплеуха лишь начало у цепочки беспрерывных ударов. И каждый новый удар будто сильнее предыдущего, лишь раздирает и без того расплывающуюся рану. Физическая боль – она всегда, как в первый раз. К ней невозможно привыкнуть даже после сотни ударов плетьми или девяти выдернутых ногтей. Сбежать от неё можно только в себя, в своё собственное тело, зарывшись поглубже в сознание, закрывшись в нём ото всех на свете.
Он уверен, что инквизитор всё-таки сделает это. Они все это делает. Вито борется с желание зажмурить глаза, отвернуться. Он должен смотреть в глаза своему мучителю. Он его не боится. Ему его не сломать. Ну же, давай, бей.
Но мужчина лишь вытирает руки о платок, а после позволяет ему опасть на землю. По щеке юноши скатывается предательская слеза, он напуган, он растерян, он опускает взгляд. Почему он его не ударил? Протянул яблоко, дождался, пока парнишка сможет откусить кусок, да побольше. Чего он добивается? Что придумал на этот раз? Неизвестность, выход их порочного круга страдания страшит Вито куда сильнее боли. К боли невозможно привыкнуть, боль всегда является болью, но её хотя бы можно не бояться. А что может быть страшнее неизвестности?
Упоминание матушки для него равно хлёсткой пощёчине. Наверное, ему даже немного стыдно, что о матери за все годы жизни у графа он вспоминал не столь часто, как о втором родителе. Не столь часто, как это стоило бы делать. Юноша закрывает глаза, и перед ними тут же появляется её светлый образ. Конечно, он по ней безумно скучает. Безусловно, он уже успел смириться с этой невосполнимой утратой. И Вито лишь мысленно благодарит Господа за то, что инквизитор больше не возвращается к ней в своей речи.
Стул со страшным грохотом падает на пол, звенят толстые цепи, а от падения парнишку удерживает лишь чужая крепкая рука. Рубашка его вроде бы даже не рвётся, но его насильно подняли со стула, не дав возможности встать удобно или хотя бы более-менее ровно – вынужден стоять на носочках, ссутулившись, практически висеть в воздухе. Инквизитор разжимает кулак и теперь Вито может сам стоять на земле. Правда делает это совершенно нетвёрдо, будто вот-вот свалится. Слабость, неимоверная слабость наполняет каждую клеточку его несчастного тела. Он снова смотрит в пол, боясь даже пошевелиться. Снова ожидает удара, наказания.
- Сам, - глухо подаёт он, не смея промолчать. Повиноваться для него не в новинку, повиноваться он умеет лучше всего на свете. Три жалкие буквы всё равно ничего не изменят.
Шагает он крайне неуверенно, будто движется к так или иначе поджидающему ему помосту, где уже заготовлен сноп сена или стоит палач с острым топором. Идти за этим человеком Вито совершенно не хочется, но выбора нет совершенно никакого, ибо пусть даже юноша разляжется на земле, его обязательно вздёрнут на ноги и погонят пинками. Каждый новый шаг кажется ему шагом по разбитому стеклу, что, в принципе, не так далеко от реального положения дел – ступать босыми ногами по теперь уже грязному полу кажется тем ещё наказанием.
Наконец они останавливаются, и неизвестность начинает душить сильнее. Инквизитор неприятно толкает его в спину, заставляя зайти в раскрывшуюся дверь первым. Вито делает пару нетвёрдых шагов, после чего застывает прямо на месте.
Мужчина склоняется над его ухом и шепчет тихо, будто змей-искуситель. И слова его ранят сильнее тысячи кинжалов.
Франческа, милая Франческа. Кухарка, из графского замка. Когда ещё мальчишкой Вито прибыл в это место, эта добрая женщина заменила ему оставленную мать. Она подкармливала его в самые тёмные моменты, позволяла плакаться в подол своего платья, непременно гладя мальчика по его белёсой голове. Всегда улыбалась и смеялась так заразительно, что юноша не мог удержаться от того, чтобы засмеяться вслед за ней. Именно она была хранителем всех его тайн и секретов, что зарождались в спальне графа, и надёжно хранились в её крепкой памяти – ни одна даже самая гнусная история так и не коснулась чужих ушей. Доверие к ней было безмерно, безгранично и совершенно заслуженно. О еретических взглядах графа Вито никогда ей не рассказывал, потому что сам толком ничего и не понимал, а что понимал, не доверял даже самому себе. Но ведь такая правда инквизитору совсем не интересна, верно?
- Молю, - голос юноши слишком тих и практически не различим. Ему так нужно заставить себя говорить громче, хотя бы немного громче. – Во Имя Господа нашего, пожалуйста!
Он медленно сползает на колени и сухими пальцами цепляется за инквизиторскую одежду. Тянет на себя, пытается уловить его тяжёлый взгляд.
- Она ничего не знает, я клянусь! – голос хлюпающий, будто сейчас сорвётся. – Она ничего не может знать, граф её близко никогда не подпускал. Не дальше кухни, даже в столовой она никогда не бывала, всю еду я один носил.
Истерика подходит будто вовсе незаметно, резко выскакивает из-за угла и никак не хочет отпускать. Нервы совершенно ни к чёрту, держать себя в руках сил вовсе больше не осталось. Ему хочется только плакать. Плакать без остановки и горевать по своей упущенной жизни.
- Я молю Вас, отпустите её. Бейте меня, это я во всём виноват. Это меня она пыталась спасти. Делайте со мной всё, что угодно, только отпустите, пожалуйста…
На последнем слове у него, кажется, срывается голос. Вито не знает, как заставить этого страшного человека отпустить женщину. Он не может придумать ничего лучше, кроме как кинуться к его ногам и начать выцеловывать полы его одежды, на носки начищенных сапог. Собственное унижение – никчёмная плата за самоценную жизнь.
[icon]http://s3.uploads.ru/FuADR.gif[/icon]
[nick]Vito[/nick]

Как беспомощного щенка, его хватают за загривок, чтобы выбить из лёгких весь воздуха, чтобы заставить беспомощно открывать рот, в попытке сделать хоть один маленький вдох. В глазах всё в мгновение мутнеет, Вито оседает на землю, теряясь в пространстве, в себе, но вот его уже дёргают за подбородок. Лицо инквизитора так расплывчато – глаза слезятся, а потереть их прямо сейчас нет совершенно никакой возможности. Слова служителя Божьего пролетают мимо, не задевая ни сердца его, ни разума. Что толку в грубости и оскорблениях, когда поблизости всегда найдётся что-то, что способно ранить посильнее пустого сотрясания воздуха.
Стоит инквизитору его отпустить, как юноша тут же заваливается на бок, прямо на грязный пол, всё в попытках отдышаться. Пытается сморгнуть вставшую перед глазами пелену – сейчас не время сбегать от действительности, сейчас он должен, просто обязан чуть ли не единственному человеку, которому до него вообще есть дело.
Он даже не пытается подняться. Знает, что его место здесь, в самом низу, рядом с грязью, что лишь пачкает хорошие сапоги, оставляя тем самым свой единственно возможный след. Его собственная жизнь ровным счётом не стоит абсолютно ничего. В этом мире не осталось практически никого, кто задумается о нём, если он вдруг куда-то исчезнет и больше никогда не вернётся. Родители оставили его многие годы назад, для них он всё равно, что умер. Граф бросил его во время бегства и пока всё никак не собирался возвращаться, как бы сильно Вито не продолжал в это верить. Все люди, которым он хотя бы немного не безразличен, сейчас находятся в этой самой комнате. Жестокий инквизитор дорожит его жизнь, покуда считает его ключом к поимке бежавшего графа, да старая-добрая Франческа, что не побоялась пойти наперекор страху и здравому разуму, в надежде высвободить его из звериных лап людей божьих. Её присутствие здесь меняет абсолютно всё. Насколько бы ни была сильна преданность и верность его господину, искренняя, почти сыновья любовь к этой женщине всё-таки имеет совсем иные преимущества. Ради неё он готов пойти решительно на всё.
Кое-как Вито удаётся усесться, пусть и сидит он сгорбившись, не поднимая головы. Сейчас не время для демонстрации своей силы духа – кто знает, к чему может привести в такой момент его излишняя строптивость. Он медленно переводит взгляд на дыбу, от чего сердце божественно сжимается.
- Я всё расскажу, - совсем тихо, смиренно. Боится даже поднять взгляд на стоящего к нему спиной инквизитора. – Как только вы отпустите её, я расскажу вам всё, что только знаю.
Не ему здесь ставить условия и выдвигать ультиматумы – парень это отлично понимает. Однако другого выхода у него просто нет. Он знает, что доверить этому страшному человеку никак нельзя. Знает, что даже если он выложит ему всю правду о графе и его собраниях, тот всё равно не оставить в живых ни его самого, ни Франческу – по душу Вито и без того имеется слишком много обвинения, а добрая женщина была уличена в попытке подкупа. Выбраться отсюда вместе у них всё равно не получится, как ни надейся, а значит нужно приложить все усилия, дабы освободить из безжалостных оков хоть одну несчастную душу. Безусловно, даже если инквизитор согласится на это условие, даже если скажет ему, что отпустил, всё равно ему нельзя будет безоговорочно поверить. Однако так у парнишки будет хотя бы слабая надежда на то, что с женщиной всё будет в порядке, что теперь она свободна и сможет продолжить свою и без того тяжёлую, рабочую жизнь.
Когда инквизитор начнёт требовать с него имена, она хотя бы возможно будет уже далеко отсюда, будет в безопасности. И тогда Вито всё равно ему ничего не скажет. И дело не только в бесконечной собачьей преданности, да просто юноша ничего толком и не знает. Имена? Ну может быть парочка, титулы видных мужей, что бывали в доме его господина, Вито никогда не интересовали, он даже не пытался их запоминать. Попытайся он назвать имена непричастные, какие-нибудь вымышленные – такой обман всё равно обязательно вскроется. Так или иначе его ждёт жуткий конец на одном из тех механизмов, что скрываются в тёмных углах этого покинутого Богом замка, или же на костре лишённой святости инквизиции.
А как вернуть графа в страну он и сам не знает. Не знает где он, как он и почему так долго не приходит его спасти. Брошенный и оставленный всеми, всё, что может Вито – это попытаться продать своё жалкое тельце подороже, да поскорее даровать Господу свою измученную душу.
[icon]http://s3.uploads.ru/FuADR.gif[/icon]
[nick]Vito[/nick]

Он ему обещает. Нет, правда что ли? Он ему обещает? Где-то в груди зараждается истерический смех – эмоциональное равновесие уже давно катится ко всем чертям, – но он глушит его в горле, не позволяет вырваться наружу. Этот человек пытается что-то ему обещать? Это поход на самую безмозглую шутку или слова настоящего безумца – как человек, что не брезгует играть с человеческими жизнями в угоду своему жестокому Богу вообще может позволять себе что-то кому-то обещать? Как можно положиться на слово того, для которого человеческое страдание есть не более чем способ достижения собственных гнусных целей? Нет, Вито не верит ни единому его слову. Только тому, что не расходится с виденным собственными глазами.
И если всесильный Бог действительно всё видит и всё слышит, так почему же допускает, чтобы такие люди как этот инквизитор служили Ему во славу? Разве это не походит на самое чудовищное лицемерие, на обман, что будет куда страшнее скорой лжи испуганной женщины, надкусившей вовсе не самоценное яблоко? Как можно верить в Бога, чьи служители способны на такие злодеяния? Что отвергают самые главный завет, когда-то дарованный человечеству – возлюби ближнего своего.
Поверить в то, что всё это происходит по Его замыслу, равно что вверить себя в руки беспечной реки, что течёт сама собой, даже не посоветовавшись с прочими обстоятельствами. Это значит потерять какой-либо смысл, какую-либо жажду к существованию. Есть ли сила более разрушительная, нежели разочарование? Оно сбивает с ног, дезориентирует и ты даже не знаешь, в какую сторону тебе ползти. Фанатичная религиозность никогда не была одной из основополагающих черт характера Вито. На воскресные мессы он всегда смотрел как на помпезное действо, да возможность порадовать отца. Глубоко в его сердце жила вера свою далёкую звезду, в Божий план на его хрупкую жизнь, в некий замысел, что когда-нибудь станет для него решением всех временных трудностей. Ему не нужно было наизусть зачитывать молитвы или становится ярым защитников каких-то определённых догматов. Ему было достаточно просто верить. Верить во всесильного защитники всех нуждающихся Господа Бога, верить в его непогрешимость и истинную безгреховность. И сейчас эта вера выбивалась из него тяжёлыми сапогами инквизитора.
Не нужно было даже надеяться, что этот человек согласится отпустить безвинную женщину. Глупо было даже пытаться, просить его об этом. Они обречены, теперь уж точно оба, это нужно принять и даже не пытаться что-то исправить. В голове каша, мысли скачут в диком вихри, не позволяя себе остановиться на чём-то одном. Вито отчётливо чувствует, как помимо всего прочего у него начинает ужасно болеть голова. Кажется, где-то в этот самый момент он ломается. Когда шатко поднимается на ноги, когда кидает полный отчаяния взгляд на Франческу, что по его вине стала заложницей стала заложницей убийц похлеще голодного волка. И этот человек, что подталкивает его сейчас в спину – их вожак, их предводитель. Он сожрёт его и не подавится, обглодает кости и выплюнет обратно, потому что побрезгует грызть несчастные останки дальше.
Ему нечего ему сказать и от этого незнания некуда деться. Вито плетётся неспешно, насколько то позволяют бесконечные толчки в спину. Босые ноги его заплетаются, а в какой-то момент одну из них пронзает резкая боль – наступил на что-то острое, не иначе. Он корчится, останавливается, пытаясь удержать равновесие, облокотившись о спину. Тихо стонет, когда инквизитор больно пинает его в бок, вынуждая сделать ещё раз наступить на израненную ногу. Хромая, он как-то доходит до той самой комнаты, из которой они вышли не так давно, в которой проходил его основной допрос. Последним усилием он заставляет себя войти внутрь, после чего падает на колене – стоять ровно у него банально не остаётся сил.
- Отпустите её, пожалуйста. Пожалуйста, - бормочет невнятно, склонив голову. Понимая, что вот-вот потеряет сознание, но он всё-таки должен ещё раз попытаться. Попытаться ради неё.
[icon]http://s3.uploads.ru/FuADR.gif[/icon]
[nick]Vito[/nick]