Итак, Хью его предсказуемо послал – чех закономерно обиделся. Даже не за немалый аванс, который уже выложил за свой кейс, за сам факт того, что нужная ему реликвия еще не была в его руках. То, что Хью предпочел усложнить простую цепочку действий: встреча, обмен кейса на остаток оплаты, расход – не меняло ровным счетом ничего.
Технически, чех Моргана понимал и даже не осуждал. Он сам виноват, что влез в чужую разборку. Нужно было спокойно допивать свой бурбон и даже пальцем не шевелить что-то колдовать. Кровь всегда тянет за собой проблемы, кровь и месть.
Взамен он получил неслабую претензию со стороны Хью [а возможно, что и не только] и контакт с Кройфом, вся сомнительная полезность знакомства с которым могла исчерпать себя на получении кейса и не иметь никакого продолжения.
А все почему? Всё из-за дурости и страха, не чьих-то чужих, самого Болема.
Узнать контакты Оуэна действительно не составило особых проблем, они уже в его телефоне уже две недели. Художник [так мольберт с картиной принадлежал не донору?!], владелец собственной картинной галереи, законопослушный [если это слово вообще применимо к кровососущим мразям] вампир с довольно известной не только среди нелюдей рожей.
Первая попытка разбилась об автоответчик.
Чех задумчиво подышал в трубку и сбросил звонок.
Разумеется, днем господин Кройф наверняка спит – пришлось отложить разговор до позднего вечера, когда нормальные вампиры открывают глаза, вылезают из своих нор, зевая, хрустко потягиваясь и попивая кровь из донорского пакета вместо кружки кофе. Чех вспомнил рельефный торс вампира и сделал мысленную поправку, что вместо донорского пакета Кройф мог пить из вены одноразовой любовницы.
Почему он вообще думает об этом?

- Оуэн?.. Это Рихард. Да, бар «Крученые сиськи».
Говоря откровенно, он и сам удивлен, что сейчас звонит. Вся эта хрень про «мы можем быть полезны друг другу» была исключительно для того, чтобы кровосос включил мозги и сдержал свои деструктивные порывы по откручиванию одной конкретной головы чеха.
Животное.
Они все – животные, хищники. А все остальные для них – стадо, корм, ходячие донорские пакеты с кровью, которые можно разорвать, выжать в раззявленную клыкастую пасть и выбросить искалеченное мертвое тело как ненужный мусор.
Забывать об этом – нельзя.
- У вас война с Хью? Тогда я хочу помочь. Нет, не бесплатно. При личной встрече.
Чех улыбается - говорить правду всегда легко и приятно – подходит к окну и смотрит на затухающий пожар заката, облизавший багряным верхушки деревьев.
Использовать одного вампира для войны с другим – не лучшая идея.
Смотри, как бы кто-то из них не использовал тебя.
- Я могу прийти сегодня, в течение пары часов - сообщает чех и после паузы получает название галереи, которое уже знает. Ему не нужно много времени, чтобы собраться – единственное, о чем он размышляет, какими артефактами дополнить стандартный набор и брать ли с собой фамильяра. Зугг шумно зевает с кровати и впивается когтями в уныло-ровное, без единой складки, одеяло с хрустом, смотрит выжидающе, пока чех перевязывает галстук и добавляет плюс-один перстень на палец, затягивает тугой браслет выше запястья и закрывает его рукавом рубашки, неторопливо застегивая пуговицы на манжете.
- Йенс, гулять.
Портал перебрасывает их обоих в Нью-Йорк. Чех какое-то время курит на седьмой авеню, пока зугг гоняет бездомных кошек, слушает город и изредка смотрит на часы. Рихард не любит вести дела с вампирами – это их ночной мир, заполненный кровью, насилием и звериной силой. Йенс возвращается спустя полчаса, когда заканчивается кофе из «старбакса» и вторая сигарета.
Чех машет рукой, не сразу снимая самое обычное такси. В приоткрытую дверцу, которую придерживает маг, ныряет фамильяр. Чех отсчитывает хрустящие доллары, вяло наблюдая за сменой улиц за окном.
У галереи отправляет короткую смс: «я на месте» - Оуэну и закуривает третью сигарету, пока ждет вампира. Фамильяр уходит в астрал и тени реального мира после того, как чех гладит его по шкуре и чешет уши, ласково и негромко воркуя с ним на немецком - смотри, наблюдай, дай знать. Поводок натягивается, вибрируя, маг ощущает все перемещения зугга и не одергивает его назад. Ведет пальцами по воздуху, складывает протяжную вязь жестов, закрывая глаза, проверяет окружающее пространство, но пока не чувствует ловушки.
К моменту, когда серебристая бмв паркуется у входа, чех перестает следить за временем на наручных часах, потому что ему совершенно все равно, вовремя приехал вампир или задержался. Кожа итак вся в острых иголках, колющих изнутри. Сунув руки в карманы пальто, чех сжимает и разжимает пальцы, пока наблюдает за тем, как Оуэн выходит из своей дорогущей машины, отблескивающей свежей полировкой в ярком неоне ночного Нью-Йорка.
- Здравствуй, - нейтрально обозначает маг, когда вампир подходит ближе.
Он не скрывает естественного напряжения – в конце концов, у него нет причин не напрягаться сейчас.

Вампир спрашивает чеха, нравится ли ему картина так, словно ожидает какого-то иного ответа, кроме неопределенного движения плечом и короткого, безразличного «да», и маг ощущает глухое раздражение, которое давит в себе до того, как эмоцию можно будет прочитать на лице.
Он что, выглядит как сноб, который может часами созерцать абсолютно белый холст, рассуждая о символизме?!
Рихард, черт возьми, даже запонок не носит, хотя его костюмы и сшиты на заказ!
Так чего ожидает этот Оуэн, что маг сейчас ударится в ностальгию и расскажет пару занимательных историй о том, как лично здоровался за руку с самым Рихтером или еще каким-то деятелем бесполезного искусства, которое ему неинтересно как в целом, так и в частности?
Стоп. Он что, знает мой возраст?!
Паника ударяет в виски и дергает, постукивает в синюю жилку под кожей, затихая не сразу.
Чех смотрит ровно перед собой и приходит к выводу, что ему не нравится эта картина, пропитанная тревожно-красным, издевательски-красным, словно вампир сейчас попытался очень своеобразно пошутить.

Оуэн кажется ему взвинченным, а каждое движение - резким, что хочется рефлекторно дернуться в сторону. Рихард запрещает себе это, продолжая стоять ровно, пока за спиной не слышится тихий и натужный скрип кожи. К дивану чех подходит скованно и опускается на него как-то неуклюже.
Слова Оуэна застают врасплох. Взгляд сбоку ощущается всей кожей, жжет щеку и висок, он гораздо более неприятный, чем в прошлый раз, потому что к оценивающей циничности примешивается непонятная нота, которую Рихард затрудняется определить.
- Я к тебе не продавать пришел, себя или свои услуги, - огрызается чех, поворачивая голову и встречаясь взглядом с Оуэном. Замирает, прислушиваясь к бродящему снаружи фамильяру, - Клан Морган добыл для меня… один артефакт. В баре он должен был передать мне кейс, когда появился ты. После того, то произошло, Хью аннулировал нашу сделку.
«Захотел большего. Компенсации,» - несоизмеримой с жизнью пары кровососов. Озвучивать все подробности чех не стал, они не касались Оуэна.
- Я с этим не согласен. Я хочу получить то, что принадлежит мне. Я хочу, что бы ты помог мне в этом, - помедлил и добавил, - И я хочу, чтобы ты держал язык за зубами о нашей сделке и моем участии в это вашей войне.
Последнее было спорным. Эмма сказала, что улицы Нью-Йорка не заливает кровь и полицейские машины курсируют по городу только по вызовам обычных людей. Кто-то кого-то прирезал. Кто-то в кого-то стрелял. Ничего необычного, ничего за рамками обыденности ночного города.
Вампиры не драли друг другу глотки и не делили территорию.
Это осложняло дело – хаос был бы на руку Рихарду. В хаосе, возможно, разговор с Оуэном не понадобился бы вовсе и маг получил свое, не заключая новых сомнительных сделок.
- Я итак по уши в вашем дерьме, - говорит чех, выпутывая руки из карманов пальто. Пропускает серебристую монету по всем фалангам.
В полумраке бетонной коробки с новомодной стальной лестницей, ведущей на второй этаж, выражения лица Оуэна почти не разглядеть, а он сам наверняка как на ладони для вампира. Глаза слезятся от этого полумрака. Чех морщится и переводит взгляд на алый прямоугольник, подсвеченный узкой полосой света.
Рихард все равно не различает всех оттенков и их нюансов, как и не понимает особой ценности в рельефе широких мазков, за которые кто-то готов выложить круглую сумму.
Не за оригинал.
За подделку.
Рихард впервые думает о том, что магия – это во многом тоже искусство, а не наука. Артефакт, который он хочет получить, не дарует бессмертия, богатства или известности, как некий философский камень, воссоздать который стремились алхимики, ученые прошлого. Он бесполезная и красивая вещь не только для тех, кто не является магом, но и для многих таких же, как он сам, владеющих даром.

- Чего хочешь ты, - спрашивает Рихард и незаметно для себя расслабляется. Чем дольше он находится рядом с вампиром, тем больше стирается чувство острой опасности и ощущение, что кровосос сейчас расхохочется и вцепится ему в глотку, выпивая не кровь, саму жизнь.
Рихард откидывается назад, на невысокое сиденье, снова смотрит на Оуэна, мерно отправляя монету от указательного к мизинцу и обратно раз за разом.
Рихард не предполагает, он знает, что Моргану плевать на убитых птенцов - он обратит в десятки раз больше, если, нет, когда ему потребуется – Морган понял, что продешевил, когда согласился на бумажки с портретами президентов, когда он мог получить гораздо больше. Деньги всего лишь бумага, чех был готов удвоить, утроить, я припишу к этой сумме еще один ноль, гонорар вампира, но тот решил пересмотреть договоренности в одностороннем порядке, когда понял, что его наебали.
Чех недовольно поджимает губы – ему не нужно повторение этой истории – и обозначает сразу:
- Это разовая сделка. Я не боевой маг. Я не убийца.

Я могу украсть твой кошелек.

- Я не наемник. И я не работаю по долгосрочному контракту.  Я не хочу ввязываться в вашу войну больше, чем уже… ввязался.

Отредактировано Richard Bolem (14-04-2019 14:47:43)

Когда тебя собираются кинуть – сначала обязательно споют про необходимость доверия. Как это важно для обоих и предстоящего дела, безоговорочно верить друг другу.
У Рихарда даже монета в пальцах не замирает, так и перекатывается туда-обратно, пока он разглядывает Оуэна, акции которого только что стремительно рухнули вниз, а возможные – хотя бы! - 50% резко перешли в разряд влажных эротических фантазий.
- Конечно, Оуэн, я тебе доверяю, - медленно, по слогам почти, проговаривает чех, не считая нужным скрывать хлесткую иронию, которая сочится ядом из каждого слова. Гасит в себе насмешку и злость, поднимается. Медленно подходит к красному квадрату.
- Я же здесь. Пришел поговорить лично. Хотя ты можешь свернуть мне шею в любой момент, потому что двигаешься быстрее, чем я успею сложить знак защиты.
Сколько ни смотрит чех на алую мазню, он никак не может понять, как она, не имеющая никакого смысла и ценности, кроме придуманной такими, как Оуэн Кройф, оказалась здесь.
- Можешь попробовать сделать это, - обозначает Рихард, - Если уверен, что на мне нет никакой магической защиты, которая сможет остановить тебя. Но тебя же сдерживает не страх, верно? 
Его шаги шелестят в полумраке. Оуэн двигается бесшумно – почему-то маг уверен, что тот следит за его перемещениями, возможно, идет следом. Нет, он не станет откручивать магу голову прямо сейчас. И позднее – не станет тоже. Ровно до того момента, пока не получит желаемое, о котором пока не сообщил ровным счетом ничего.
К черту доверие – Рихард будет доверять кровососу только в тот момент, когда будет уверен, за какой чертой ему лучше иметь при себе пару сюрпризов, которые не понравятся Оуэну больше закономерного желания избавиться от ставшего ненужным партнера.

Чем больше Рихард стоит перед полотном, скользя по нему взглядом, тем отчетливее понимает, что никогда не видел столько цвета. Когда-то давно… Воспоминания о Сан-Ремо, немногие из тех, которые не стерлись до имен-фамилий-дат-деталей-которые-нельзя-забыть, кажутся монотонно-желтыми, скучными, по сравнению с огненно-алым, неистово ревущим, полыхающим от багрового до лимонного, проступающим из-под морозно-синего. Нет, секундочку! Льдисто-голубой, как треснувшие зимние стекла, пронзительно-бирюзовый, утопающий в глубине ультрамаринового, дашашего мерно и редко, как темнота марианской впадины, и все новые и новые оттенки, названия которых чех не знает.
Рихард даже свои ощущения затрудняется описать, только прикасается к ним осторожно, пробует на вкус, на самый кончик языка, как пробуют незнакомое блюдо. Он даже не уверен, что верно понимает смысл этой картины, что вообще его видит, но не может сдвинуться с места и не может отвести взгляд.

Красный квадрат кажется блеклым, любая из картин, мимо которых он шел – они все бесцветные и пустые. Возьми сам Рихард ведро краски и, для солидности, не бетонную стену, а один из подобных холстов, которые добавляют снобизма мазне на них – и он «нарисует» не хуже.
Но он никогда не сможет повторить это полотно, это сочетание цветов, эти взмахи кисти невидимой рукой, перекрывающие друг друга и хлестко ударяющие поверх упругой дугой. Словно здесь и сейчас на его глазах неизвестный художник все еще продолжает творить, пока замирает время и хаотичная пляска цвета складывается в непонятные и неуловимые ощущения, а полотно раскрывается с каждым следующим вдохом и выдохом, и чем дольше смотрит чех – тем больше он видит.
- Мне нравится эта.
Оуэн наверняка рядом, а если нет – гулкое эхо разносит негромкие слова по залу.
«Сколько,» - просится простой вопрос цены. За сколько я могу владеть этим – не вещью, чем-то большим, получить себе, знать, что в любой момент могу снова смотреть, сколько захочу, и видеть то, что вижу сейчас, а, возможно, несоизмеримо больше.
Ему некуда ее вешать.
Ему некогда смотреть на нее часами, выискивая новые смыслы.
Было бы гораздо великодушнее позволить кому-то другому, кто знает, что с этим делать, позволить приобрести эту… вещь. Кто сможет найти для нее место в своем доме. Кто найдет время открыть эту странную дверь и уйти в странный мир, чтобы блуждать по нему столько, сколько потребуется. Сколько захочется.
Произведение искусства не должно покрываться пылью, томиться, ожидая своего владельца, который может оценить, который может понять.
Рихард не из тех, кто понимает, кто-то поймет лучше – мысленно проговаривает чех, потому что холст с краской будет лишним в его доме, ненужным, бесполезным, как дорогая зелень и цветы, продолжающие расти и цвести только стараниями горничной, приходящей во флигель по понедельникам и четвергам - но, все же…
- Сколько.
Как и артефакт не должен находиться у того, кто не знает его истинной ценности и не умеет им пользоваться. Не может открыть другую дверь и блуждать за ней часами.
- Сколько она стоит. Я хочу забрать ее себе.

Отредактировано Richard Bolem (16-03-2019 11:04:42)

…он разворачивается резко, дергано отшатываясь назад и – слишком поздно. Если бы Оуэн хотел, уже чавкал бы над разодранной шеей, а не смотрел как-то [насмешливо, снисходительно, с вежливым любопытством?] странно, пока чех прокручивал в голове все возможные смыслы, которые вампир мог вложить в емкое слово «кровь», означающее «жизнь» для таких, как он.
Оуэн подкрадывается бесшумно; шепчет совсем близко с ухом, так, что мурашки бегут по затылку; предлагает смешную цену за дорогую картину.
Практически даром.
Рихард медленно, оценивающе оглядывает вампира сверху вниз и обратно, возвращаясь взглядом к лицу – ко рту Оуэна, к его губам, за которыми не две тонкие иглы, филигранно и безопасно, без риска для жизни, по-киношному утонченно прокалывающие артерию или вену. Там клыки хищника, которые разрывают жилу и плоть, убивая жертву меньше, чем за пару минут.
Чех видел это, не только в баре.
Пульс частыми и острыми толчками колет изнутри у самой ключицы. Неприятно. Кажется, что сейчас прорвет кожу, выплескивая частым, истерично-алым на белый воротничок. Рихард рефлекторно трет шею и чуть ослабляет галстук.

- Без клыков, - сухо говорит чех. Сухо и хрипло. Хочет добавить, что ему не впервой вскрывать себе вену, чтобы сцедить собственной крови [для ритуала], но язык прилипает к нёбу, потому что слова не увязываются в предложение Оуэну выпить 200 мл из пластикового стаканчика, как дешевый кофе из придорожной забегаловки.
О, ты уже рассматриваешь варианты?
Разум прокручивает цифру сэкономленного на такой простой сделке, но дело не в этом.
Рихард смотрит на губы и рот Оуэна, представляет, как тот влажно и плотно накроет ими кожу прежде, чем та хрустнет под клыками. Наверное, это будет больше, чем неприятно – больно. Чех коротко щурится, чувствуя, как от плеснувшего в кровь адреналина пополам с возбуждением становится не жарко, душно, и учащается дыхание, а мышцы наливаются звенящим напряжением, каждая из.

- Хорошо. С клыками. Но не из шеи.
В чем-то должен быть подвох, но на ум не идет ничего, кроме того, что будь Оуэн магом, он бы оставил какое-то количество крови в качестве сувенира на память, обычная страховка, лучше, чем личная вещь, если хочешь наложить действительно сильное проклятье. Рихард некстати думает о том, что он его хочет – то есть, он бы трахнулся с этим вампиром, сгреб бы в кулак его дурацкую распиздяйскую футболку и рванул на себя, чтобы жадно поцеловать, вдавил грудью в тот белый диван или подставился сам.
Но Оуэн такого, конечно не позволит - "я хочу твою кровь" не равно "я хочу тебя". Так же, как сам чех не стал бы трахать хот-дог, хотя растиражированная в масс-медиа обязательная связка крови и секса, определенно, имела под собой какую-то реальную основу, а не являлась только и исключительно плодом больной фантазии сценаристов.
...хватит уже думать о херне!
Рихард с силой растирает переносицу пальцами.

- После такого вообще выживают?
Наверное, Оуэну сейчас смешно [что-то непонятное мелькает в темных глазах] Рихард хмурится, стискивая зубы, отступает назад на два шага.

- Ладно, - сдается чех. – Сделай это так, как считаешь нужным.
В конце концов, у Оуэна должен быть немаленький опыт. Рихард снова застревает взглядом на его губах. Добавляет, словно угрожает заострившимися согласными как тем ножом на кухне у вампира:
- И не покалечь меня. У меня нет времени на долгое восстановление.
Коротко смотрит на часы, нервно одергивает ремешок, царапающий запястье, и манжет, деревянно отступает еще на шаг. Вампир выглядит так, словно готов расхохотаться, и нелепое "я тебе доверяю" застревает в горле.

Отредактировано Richard Bolem (16-03-2019 18:43:58)

У Оуэна неожиданно теплые руки. Рихард коротко дергается, привыкает к контакту не сразу и мечется взглядом по лицу вампира. У него ощущение, что тот медленно и мягко зажимает его в угол, из которого некуда отступать, а все, что может чех – сдавать позицию шаг за шагом, пока не упрется спиной в стену.
У Оуэна сухая и сильная ладонь. Уверенная. Он точно знает, что делает сейчас – думает Рихард, ненадолго закрывает глаза и пытается выровнять дыхание, которое звучит слишком громко даже для него в этом пустом и сером помещении. Горло перехватывает и чех не сразу, шумно сглатывает. Здесь вообще шумит только он, словно находится наедине с призраком. Чуть поскрипывает дорогая каучуковая подошва на высоких ботинках. Шелестят пальто и пиджак при едва заметном движении. Оглушительно и гулко отдается дыхание в висках.
- Хорошо, - эхом отзывается чех, не особо вникая в смысл сказанного.
Что-то там про расслабиться.
У Оуэна спокойный взгляд, затягивающий – словно действует тот самый вампирский гипноз, под которым жертвы сами рвут с шеи платки, воротники, галстуки, украшения, торопливо предлагая себя. Защитная печать молчит. Маг не под гипнозом, но он торопится в беспорядочных и пустых мыслях, накатывающих на сознание волнами, а когда они откатываются, оставляя тишину, время тянется слишком медленно.
За спиной – его картина.
Рихард помнит только цвет, не помнит ни формы, в которую тот заключен, ни направления ревущих алых мазков. Плевать на это. Плевать на все. Если Оуэн сейчас прижмет его к стене рядом с красно-синим безумием и дернет с шеи воротник рубашки, маг не будет возражать.
Непонятно, почему вампир тянет, зачем, для чего.
- Я не боюсь боли, если ты об этом, - нейтрально сообщает чех. Он же не под гипнозом, чтобы похотливо стонать, выгибаться и умолять обо всем и сразу, игнорируя естественные нервные импульсы твоя-шея-разорвана-остановись-хватит-ты-же-сейчас-сдохнешь, как делали доноры на его глазах. Теория вампирской романтики [то, что Рихард слышал, видел] начинает обрастать практическими подробностями, а ситуация – новым контекстом.
Простым. Привычным. Понятным.
Оуэн слишком близко.
Магу кажется, что на него в один момент обрушивается осознание того, о чем говорил вампир, хотя в мыслях какое-то месиво из неважных слов, как на картине – месиво из красок, не имеющих никакого смысла, если они отдельно друг от друга, закрытые в тюбиках.
Это успокаивает за один короткий понимающий выдох. Рихард улыбается, коротко и расслабленно. Он уверен, что понимает, к чему так медленно и неожиданно аккуратно ведет вампир, хотя внутреннее чутье, безошибочно разделяющее тех, кто трахает парней, а кто нет, в этот раз и молчало всю недолгую дорогу знакомства. Но Оуэн же, кроме всего прочего, мертв, он не человек, и у него по лицу не всегда поймешь, о чем он, вампир, меряющий мир другими категориями, думает вообще.

…в общем-то, новый опыт есть новый опыт. Почему бы и нет. Почему бы и не попробовать эту вашу вампирскую романтику на вкус, не на самый кончик языка, а взять сразу все, что обычно чувствуют их жертвы под гипнозом.
За толстыми стеклами тихо и очень далеко живет своей жизнью ночной город.
Рихард не сомневается, когда делает короткий шаг вперед. Только рука на долю секунды замирает прежде, чем лечь не на плечо, а на шею вампира в зеркальном жесте, соскальзывая сразу на затылок и зарываясь пальцами в волосы. На ощупь они мягче, чем ожидал Рихард. К чужим губам чех тянется быстро и уверенно.
Знает, что нельзя тянуть и, в конце концов, кто-то из них должен сделать первый шаг и если Оуэн проявляет такую неожиданную стеснительность, деликатность и заботу, то почему бы Рихарду не помочь и не пойти навстречу. Он же знает, как это, он умеет, и ему уже почти не страшно, что обычный секс будет дополнен необычным, новым ощущением клыков, разрывающих шею.
Не смертельно. Не летально.
Только глаза Рихард не может закрыть, решительно хмурится, и сжимает пальцами темные пряди сильнее, настойчивее, чем нужно, в момент вернувшегося короткого напряжения.

Отредактировано Richard Bolem (18-03-2019 18:07:51)

У Оуэна губы плотно сжаты и едва вздрагивают, когда чех толкается между ними языком – это последняя исключительно ценная информация о вампире, которая мелькает в голове прежде, чем тот сдавливает ему горло так, что перекрывает дыхание. Рихард вцепляется в чужое запястье инстинктивно, хотя его слабые навыки самообороны вряд ли помогут сейчас. На лице вампира – непонятная ярость, верхняя губа коротко вздрагивает в зверином оскале, на несколько мгновений открывая заострившиеся клыки.
Может, это и лежит в плоскости вампирской романтики, но пугает до черта, и кисть свободной руки вскидывает в серии коротких жестов - астер-ниуса- ферр… Подушечка безымянного упирается в основание ладони, пальцы выглядят так, словно их вывернуло судорогой, напряженное сухожилие вздувается под кожей на запястье, разом вытягивая дискомфортом до самого сгиба локтя. Это нормально, это значит, что последовательность сложена правильно [мелькает уверенная и злая мысль, тут же сменяясь панической] но если маг закончит, то вампир вырвет ему трахею и незаконченный знак замирает, пока чех сползает на пол, жадно хватая ртом воздух.

Отпустил. Отошел.

- Да уж, - сдавленно шипит Рихард, чередуя слова английского с матюками на родном, - Не стоило…
Следит за перемещениями Оуэна. И снова кашляет, осторожно щупая горло. Вампир схватил так, что теперь наверняка останутся следы. Чертов кровосос!
Что это вообще было?!
Маг медленно меняет последний знак, заканчивая вязь и призывая к себе Йенса, упирается ладонью в пол, садится, а после медленно встает, отступая от Оуэна на несколько шагов назад вдоль стены: «…а может, он любит без всяких этих… нежностей?» - Рихард останавливается.
Надо как-то аккуратно сообщить вампиру, что такой вариант его тоже устроит.
- Ты мог просто сказать. Что не целуешься с парнями. Многие не любят, - ровно сообщает чех и пытается добавить в голос понимающей теплоты, вымарав неуместную обиду, - Все нормально.

Ладонь нащупывает в кармане пальто монету, на всякий случай, потому что с этим Оуэном не совсем понятно, что он выкинет в следующий момент. Сейчас вампир выглядит как один из этих, которые вбивают тебя в диван по пьяне, надавливая ладонью на затылок, чтобы не видеть лица и представляя на твоем месте свою целомудренную подружку [тебе так идет короткая стрижка, Мэри, ты так вкусно пахнешь, тебе нравится, крошка?], а наутро всем своим видом отрицают, что что-то было. Рихард давно перерос подобные утренние драмы. Они его скорее смешат, чем злят, все эти похмельные побеги и запоздалая паника, но глядя на Оуэна чех думает, что не хотел бы, чтобы тот называл его именем какой-нибудь из своих многочисленных подружек.

- Я не против пожесче, если тебе так нравится больше, - так же ровно продолжает Рихард, хотя нижнее веко раздраженно дергает разовым тиком. Оуэн как-то не торопится продолжать или что-то отвечать – чех пытается понять, вампир не уверен в себе, в нем или в них обоих, а после начинает злиться, потому что, серьезно, ну какого хрена.
- Ты же сам предложил! - и даже не считает нужным скрывать недовольные, агрессивные нотки в голосе. Рихард смотрит на вампира и понимает, что перестает что-либо понимать. Делает еще шаг назад и предупреждающе вскидывает руку с зажатой между фаланг указательного и среднего монетой. Что-то там про расслабиться. Рихард начинает всерьез сомневаться в своем английском.
- Или что ты предложил?..

Рихард думает, что сейчас он ему врежет, прямо по его вампирской роже, и плевать на последствия, и на то, что он вряд ли попадет вообще – тоже плевать. Брови медленно ползут вверх, а после сходятся у переносицы, на которой пролегает тяжелая складка. Маг сует ладони в карманы пальто, сжимает и разжимает кулаки. Еще и этот пакетик с розовым порошком - что это блять, вообще, за хрень, наркота, он ему хотел предложить наркоту?!«С уважением к природе», «к выбору», мать твою, Оуэн, ну какого хуя! «Если бы мне нравились парни…» Трижды ха. Ха. Ха. Ха. Он что, блять, издевается?!
- Дапшелты, - сдавленно, на немецком, невнятно выплевывает Рихард в одно слово, стискивая зубы. Думает он тоже на родном. Маты в мыслях звучат резко, остро, звенят злостью и недоумением, вытесняют все остальные слова и мысли.

Рихард не помнит, когда последний раз краснел от стыда, густо, до корней волос и удушающего жара, бьющего с кожи по глазам. Кажется, это было в какой-то прошлой жизни. Перед недовольством герр Сейджа чех белеет. В любой другой внеплановой ситуации – как правило сохраняет невозмутимый и равнодушный вид. Во время утренних похмельных побегов таких как этот Оуэн прячет злорадное веселье за ободком кружки.
Он и сейчас не особо краснеет – только чувствует, как красные пятна ложатся на скулы, щеки и шею, едва вспыхивая смесью чувств. Он уже не понимает, на кого злится больше, на Оуэна, который несет чушь и затыкается не сразу или на себя, поехавшего на неконтролируемом желании.
- Я идиот, - медленно произносит Рихард, когда тишина становится невыносимой, - Извини. Просто я слышал… ну, от доноров. И не только. Что вы…
Чех мнется, подбирая слова. Это оказывается не так уж просто. Не клыкастыми мразями же называть таких, как Оуэн, да и нейтральное «вампиры» тоже кажется издевательским, неуместным.
Гемоглобинозависимые граждане США?
Какой-то чертов вечер неуклюжей толерантности и дышащее в затылок неуютное ощущение идиотизма происходящего. Когда их разговор успел стать таким? Рихард думает, что знает когда – в тот момент, когда он полез к Оуэну с этим дурацким поцелуем. Потому что он чертов идиот.
Маг уже давно опустил руку, поднятую в предупреждающем жесте, и сунул монету в карман. Оуэн теперь не кажется таким пугающе-жутким, высокомерным и далеким – он становится ближе, человечнее, в момент, когда рявкает, что он не трахает парней, быстро и раздраженно вышагивает из стороны в сторону, растерянно моргает и потоком льет чушь, которую обычно говорят люди после неудачной попытки в постель.
Его реакции слишком человечны, неожиданно понимает чех и перестает злиться на приторно-клишированное «уважение к выбору и природе». Рихарду кажется, что теперь это не он, а Оуэн шарахнется в сторону, если сделать к нему шаг. Переводит тоскливый взгляд на картину, с которой все началось. Воистину, искусство требует жертв и искусство - убивает. В данном случае возможность союза против ахреневшего Хью.
Рихард все равно хочет эту картину. И забрать свой кейс, попутно подгадив Хью – тоже. И чтобы исчезла повисшая в воздухе неловкость.
- В общем, - мнется чех, потому что то, что он собирается сказать, под стать не столетнему магу, а человеку-любителю вампирских фильмов, который не подозревает, что кровососы реально существуют, - Я думал, что кровь и секс для вас это как… Часть одного приятного процесса для вас, вроде как… неразделимы. Мне так говорили… пара… знакомых вампиров. И я подумал, что ты имел в виду это, когда сказал про «расслабиться». И я знаю! – торопится выразить, закончить свою мысль чех, - Что вы часто решаете подобное с помощью гипноза, но на меня такие штуки… не действуют. И ты тянул с укусом… И… я подумал, что если проблема только в этом, то для меня… не проблема. Ни с женщиной, ни с… мужчиной. И…
Нет, он что, оправдывается? По крайней мере, звучит это именно так.
Оуэн смотрит на него так, что – еще слово в ключе такого же бреда и вампир точно свернет магу шею. Рихард вспоминает свой невысказанный, затухший гнев, торопливо добавляет, пытаясь замять неудобную тему:
- Я просто хочу сказать, что раньше не контактировал с вампирами долго и близко. Большую часть ваших… особенностей я знаю только в теории, из книг и по рассказам, а не на практике.
..потому что Оуэн тоже, наверняка, меньше всего он хотел бы обсуждать свои сексуальные предпочтения в компании случайного партнера на одно дело. Все это порождает неловкость, усугубленную тем, что Оуэн ему действительно нравится и чех реально готов лечь под него, потому что «на него» - это вряд ли. Или, на случай крайнего компромисса, отсосать.
Господи, какое сча-стье, что он не успел вывалить вампиру еще и эти подробности! – думает Рихард, испытывая острое желание схватиться за голову и чувствуя, как щеки снова начинает заливать теплыми красными пятнами и нервно смеется.
- Кажется, сейчас моя очередь остановиться. Я… на минуту. Сейчас вернусь, - и не придумывает ничего лучше, чем резко развернуться и шагнуть в портал. На улицу, ко входу в галерею. Перекурить свой позор.

- Знаешь, есть такое… выражение. Шутка.
Говорит Рихард, когда возвращается, делая шаг с улицы сразу к приметному белому дивану, с которого Оуэн снова созерцает свою красно-алую мазню.
- Почти все, кто сталкивался с магами, сходятся в одном. Все маги – ебанные пидарасы. И хорошо, если это касается только ориентации. Так что считай, что тебе повезло.
Осторожно садится на его край, соблюдая дистанцию бОльшую, чем в начале разговора.
- Я не только из-за картины согласился. У меня раньше не было опыта добровольного донорства. Мне стало интересно, как это. Я хотел попробовать.
Чех обрывает себя вовремя, раньше, чем успевает добавить пафосное «с тобой», которое снова натянет нервы звенящей неловкостью, трет пальцами лоб.
- Я пойму, если ты теперь не захочешь, - молчит и хмурится, шумно, недовольно дышит, потому что он-то все еще хочет видеть этот истекающий цветом прямоугольник у себя дома, - Могу предложить тебе двойную цену за эту картину. Любую цену, в разумных пределах, которую ты назовешь.

Отредактировано Richard Bolem (20-03-2019 18:52:26)

Оба предложения звучат так, словно нельзя отказаться от одного, согласившись на другое. Сбросить ненужный бонус, который полагается при покупке от 50$ и совершенно не нужен. Лишний. Рихард молчит и смотрит на Оуэна так же безотрывно и нагло, как тот на него, ощущая буквально, как на затылке волосы встают дыбом.
Второе – это какое? Розовый порошок?
Чех хмурится. Он не уверен в этом так же, как немногим ранее в своем знании американского английского, на котором говорил добрые пять десятков лет до этого. Переспрашивать как-то… стремно. Оуэн снова невозмутим, спокоен и собран, а на его лице нет ни капли смятения или неуверенности. Словно не он тут блеял про уважение к природе и выбору до этого.
Этот Оуэн скорее пошлет к черту и добавит ускорения, разбивающего высокие, во все два этажа, стекла, для понятливости.
Даже в легком пальто жарко – под ним еще пиджак и рубашка – но Рихард не торопится его снимать, хотя чувствует, как начинает пропитываться потом натуральная белоснежная ткань под всем этим наслоением.
На Оуэне только вызывающее своей непритязательностью что-то молодежно-спортивное: «Сколько ему лет?» - чеху приходится иметь дела с разными людьми, но выйти из своего… жилища в мир в чем-то, отличном от обычного безукоризненного  костюма-двойки, немыслимо. Те же последние пять десятков лет, которые он использует американский английский как основной.

Мёртвые не потеют.
Рихард снова нервничает и злится. На непонятный треп, заменяющий переговоры, на то, что ситуация вообще свернула ко всему этому, на то, что он плавится под темным оценивающим взгляд и пробивающуюся небрежную щетину, которая наверняка исцарапала бы подбородок, шею и щеки до красноты, если бы Оуэн оказался чуть более всеядным, как и заявляли многочисленные штампы, на которые повелся чех под гипнотическим тембром и взглядом вампира.
Рихард не дергается, только сильнее сцепляет переплетенные пальцы и переводит взгляд на Красную Картину. Интересно, что в ней видит Оуэн, кроме настырного алого, лезущего в глаза. Фактура такая же, как краска на стенах [по крайней мере похоже] первого этажа флигеля, оформление которого Болем доверил какому-то бостонскому дизайнеру, когда въезжал в него после реконструкции. Выбрать цвет, детали декора, мебель?.. Форменный кошмар. Чех думает о том, что сменит оформление, когда вернется. В ближайший месяц. А после возвращается мыслями к своей картине. Он смутно предчувствует, что будет вспоминать этот разговор каждый следующий раз, когда будет натыкаться на нее взглядом.
Новый смысл, который не придется искать долго.
- Предложение одно. Картина. Цена за нее – моя кровь. Ты не обговаривал дополнительные условия до этого момента. Ты всегда приписываешь лишний ноль задним числом?

Он сейчас просто встанет и выйдет в портал.
Откажется от сине-алого безумия, потому что, с практической точки зрения, это всего лишь слой краски на полотне.
Сразу после того, как они решат вопрос с Хью.
…нихрена нет, конечно.

Рихард с тоской думает о том, что Оуэн, наверное, без этого второго навязанного условия не будет ничего решать вовсе, будет давить, пока не получит свое.
Рихард не может понять практической ценности этого интереса. Его кровь ничем не отличается от крови обычного человека, кроме сбалансированного питания [и привкуса?] сопутствующего регулярным вредным привычкам. В теории.
Маг не озвучивает это вслух – не хочет сбивать цену и просвещать Оуэна по этому вопросу, если тот не в курсе, только медленно прокручивает кольцо на пальце, украдкой проверяя наличие магического следа от спрятанного в кармане серой толстовки розового вещества. Хмурится. Он не понимает, что это и почему оно становится частью сделки, почему оно становится предложением. Вампир что, пытается его наколоть?
- Что это за вещество? Зачем оно? – резко спрашивает Рихард. Алая мазня перестает ему нравиться окончательно и гадать, что видит в ней Оуэн уже не хочется тоже.

Героин – просто говорит Оуэн и Рихард таращится на него, не зная, что ответить. Он что, похож на торчка или на одного из тех, кому это надо?! Как вампир вообще додумался до такого «предложения», отдающего откровенным идиотизмом, нет, больше, пренебрежительным неуважением, снисходительностью, это унизительно, в конце концов!.. Чех судорожно ищет подходящее слово, они вспыхивают в мозгу звенящими буквами, душат, только подогревая немую злость, когда от Оуэна звучит неожиданное «нет значит нет».
Он не давит.
Рихард молчит.
Мечется взгляд - мечется разум, выискивая подвох, которого не может не быть.

- Если что-то пойдет не так… - разом ощеривается чех и затыкается, сбиваясь с угрозы. Потому что Оуэн стаскивает с себя футболку и бросает скомканную ткань под ноги. Возмутительная небрежность! – думает Рихард. Все это, в целом, а не только одежда, брошенная на грязный пол.
- А-а… хм.
Все возражения застревают в глотке. Чех пялится, по-другому не назвать, на вампира, жадно оглаживает влажным мутнеющим взглядом, как ладонью, по рельефному торсу ниже ключиц, до крепкого пресса и уходящим вниз неподвижным мышцам живота.
Оуэн не дышит.
Не расходятся ребра, не двигается диафрагма, не поднимается грудная клетка.
Кажется статуей.
Тонкая ткань спортивных штанов оставляет простор для фантазии.
Вернее – не оставляет никакого, и Рихард запоздало понимает, что у него начинает вставать.
Радует, что для Оуэна такое уже не будет сюрпризом.

- Ладно, - отстраненно и покладисто отзывается Рихард и перестает цепляться за собственное пальто, медленно выдыхает и снимает его, укладывая на спинку белого дивана. Опускает взгляд, пока возится с кольцами, стягивая их по одному с пальцев, снимает зажим с галстука, вытаскивает из кармана брюк монеты и связку из трех костяных брелоков без ключей, расстегивает ремешок наручных часов, убирает все в карман пиджака, который отправляется туда же.
В галерее наверняка тепло, но по спине, между лопаток, бегут прохладой мурашки.
Рихард поджимает губы в тонкую полоску прежде, чем устало признаться:
- Подожди. Это не все.
Пуговицы на манжете кажутся раздражающе-мелкими и поддаются не сразу. Из-под закатанного рукава виднеется кожаный широкий браслет, плотно обхватывающий предплечье. Чех распутывает шнуровку, откладывает к пиджаку и его, разминает белые продавленные полосы на коже. После разувается и отставляет в сторону высокие ботинки.
- Теперь – всё.
Слова гулким холодом ухают в самый желудок, сердце истерично колотится о ребра, так громко, что, кажется, отзывается эхом в пустом зале. Короткий шаг к Оуэну чех делает на подгибающихся ногах, только сейчас понимая, насколько все по-настоящему. Насколько реально то, что казалось эдакой будоражащей сексуальной игрой.
Здесь нет сексуального подтекста – только тот, что в его голове.
Здесь есть хищник, зверь, и у него взгляд темный, непонятный.
[он сам весь непонятный и темный]
Наверное, Рихард смотрел на вампира так же – разница в том, что маг хотел его трахнуть.
Оуэн, бесспорно, хочет его сожрать.

Он мог умереть в баре, мог во время безумной гонки до доков, мог вообще не дожить до этого момента десятки раз, но он никогда не рисковал так бездумно, так… опасно, скидывая все козыри с рук.

Это слишком сложная для его понимания смесь, чтобы распробовать ее, разделяя на отдельные ощущения, которые обрушиваются девятым валом и в этот раз чех замирает, закрывая глаза, пока тянется расстегнуть рубашку – не пытается выключить происходящий сумбур, не пытается дернуть рубильник, свернуть с курса, чтобы проскочить трясучую турбулентность, возвращая ясность мыслям, наоборот, бездумно падает в самую бурю, словно надеется, что так проскочит ее быстрее.
Страх кусает за плечи, выдыхает жаром под подбородок и на загривок, как факир пламя, щекочет нервы стальным пером.
Сменяющийся беспорядочный калейдоскоп. Серая галерея наливается красками, скучные картины наполняются цветом, наливаются им, как созревающие фрукты – вкусом.
- Зачем героин? – настойчиво и хрипло спрашивает чех, добираясь до шестой сверху пуговицы, - Для чего он сейчас? Он для тебя или для меня?

Он не уверен, что происходящее ему нравится.
Он уверен, что не сможет уйти и дело не в том, что Оуэн остановит его раньше, чем он успеет шагнуть в портал.
Это какой-то вампирский гипноз без гипноза. Колет под ухом, кусачим кипятком обдает шею поверх пульсирующей вены – понимание того, что это будет действительно больно, накрывает заранее, сознание рисует предстоящие ощущения, от которых начинает биться мелкой паскудной дрожью под диафрагмой и на кончиках пальцев, волнами проходя через все тело раз за разом.

Оуэн обещал.
[обещал? ты уверен? он даже не человек]
К черту. Оуэн ничего ему не сделает, пока не получит голову Хью или какую там часть тела хочет отпилить Моргану вампир, чтобы выйти победителем в этой их войне.
И потом, Рихадр же не какое-то сыкло чтобы просто свалить. Чтобы не держать свое слово. Он не какая-то трусливая малолетка, которая не в состоянии ответить за свои слова и дает деру только запахнет жаренным. Он, блять, столетний маг, который видел такое, от чего обычных людей выворачивает наизнанку.
[он уже и сам не уверен, что все еще остается человеком]
Ему до черта жутко, потому что воображение рисует слишком живую картинку того, как тонкой струей бьет кровь из разорванного горла, выплескивается толчками, вспухает пузырями на блестящей вязкой поверхности, просачивается сквозь пальцы, которыми пробуешь зажимать рану, пока с белеющих губ срываются булькающие хрипы, а глаза мертвенно стекленеют.
Только на этот раз на месте такой жертвы может оказаться он сам – дергаться в луже крови, пытаясь остановить выплескивающуюся багровым жизнь.
Седьмая пуговица еле поддается деревенеющим пальцам, которые обычно складывают сложную вязь жестов быстро и ловко, так же, как выдергивают чужие кошельки из карманов. Рихард не смотрит на нее, только на Оуэна, упрямо вздергивая подбородок выше.

Отредактировано Richard Bolem (22-03-2019 21:13:02)

Оуэн тянет его на диван и Рихард непонимающе моргает, потому что совсем рядом, руку протяни, все снятые им артефакты. Он чувствует каждый из них на таком расстоянии - монеты, костяные фигурки, брошенный поверх пиджака браслет – так, словно те лежат у него в ладони. Он может активировать половину из них, не прикасаясь, не используя ни единого жеста или слова. Он сам сделал их, они пропитаны его силой, они, в каком-то плане, часть него.
Чех неловко оглядывается и аккуратно перекидывает рубашку, которую до этого мял в руках, через спинку. Рихард ожидал, был готов к тому, что Оуэн выведет его в другую комнату, если не перекрывая, то усложняя доступ к артефактам, и это было бы хорошо, это было бы правильно, потому что чех не уверен в своей реакции, несмотря на всю показную и безумную смелость.
Он не уверен в том, что под непривычной болью и инстинктивным страхом, с затуманенным сознанием, не рванет чеку с ближайшего артефакта, до которого дотянется.
И именно поэтому никак не может решить.
Это акт доверия или идиотизма?
Меньше всего хочется назвать Оуэна идиотом.
Особенно глядя тому в глаза.

Наверное, это все и впрямь не так страшно, как кажется магу.
Чех молчит, ерзает, садясь вполоборота к вампиру, подбирает под себя одну ногу. Диван мерзко, раздражающе поскрипывает все то время, пока пальцы Оуэна поднимаются вверх по затылку, посылая щекочущие импульсы тягучего удовольствия по нервам, сколько не напоминает себе Болем, что никакого сексуального подтекста в происходящем нет. Все равно чуть запрокидывает голову под чужую руку и не знает, куда деть свои, когда Оуэн оказывается совсем близко, и от этого вздрагивает, замирая, сердце, а после трепыхается еще яростнее, словно желает пробить трещинами ребра.
Он все чувствует – неожиданно отчетливо понимает чех. Нет, не так. Он все знает, читает, как по открытой книге, видит частящий, захлебывающийся от страха пульс, как на кардиограмме, слышит каждый неровный удар сердца.
Смеется где-то глубоко внутри черных равнодушных зрачков.
Ему, наверное, даже руку не надо прикладывать к груди мага – и Рихард сухо, шумно сглатывает.

Говорят, что перед смертью перед глазами проносится вся жизнь. Если это так, то Болем уже успел умереть на этом диване еще до того, как Оуэн успел что-то сделать.
Что, если магические печати, вырезанные на его костях, дали сбой? Иначе как объяснить, что, несмотря на паническое беги, нервозно бьющееся в висках, Рихард продолжает оставаться на месте, слушает шепот, затекающий в уши, и млеет от пальцев, сжимающих волосы. От случайных и коротких прикосновений. От слов, льнущих к коже с выдохом, не требующимся вампиру, не необходимым для того, чтобы эти слова произнести.
«Не торопись,» - хочется ответить Рихарду на оуэновское «быстро».
Господи, как же он плавится, течёт, набирается невиданной после не-делай-так-больше смелости и каким-то простым, естественным жестом кладет ладонь на плечо Оуэна. Сжимает пальцы на прохладной коже в немом - всё в порядке, не останавливайся – хотя дрожью пробивает все сильнее, до лязгающих зубов [чех стискивает челюсти] и прерывистого поверхностного дыхания, которое невозможно скрыть или успокоить парой резких вдохов-выдохов.
Нарастает снежной лавиной.

Ничего не почувствуешь.

Проблема в том, что он хочет чувствовать все происходящее – шумно втягивает воздух, сдерживая стон от нехитрой ласки губами и языком по напряженной прямой вены, неосознанно подается навстречу, чуть прогибаясь в напряженной пояснице. Если бы не рука, фиксирующая голову, он бы наверное сам, по своей воле, отклонил ее,
Как же легко он тебя поймал – щелкает отчетливая мысль.
На свои рельефные мышцы, на татуировки, украшающие пропорциональное тело, на руки, обвитые венами, на темный взгляд, редкие и многообещающие прикосновения, на спокойный шепот, на свою человечность. Он просто обманул тебя – не обязательно запирать артефакты под замок, если глупый человек сам соглашается на подобное, из-за нелепой гордости или желания, туманящего рассудок.
Мысли обрушиваются на сознание разом, собираясь в цельную и логичную картину, вместе с ужасом перед тем, что сейчас должно произойти.
«Ничего не почувствуешь - так не бывает,» - робко хочет возразить чех, словно боится накатывающего сомнения. Потому что тогда зачем бы нужен был героин. Сковать тело безволием еще большим, чем похоть и любопытство. Еще страшнее. Рихард дергается, уже не обнимая, упираясь ладонью в чужое плечо все сильнее с каждой секундой. Губы, лениво скользящие по шее, [примеривающиеся к вене, отчетливо понимает чех, еще секунда – и…] кажутся какими-то змеиными ласками.

Здесь, на этом диване, умрет не какой-то мужчина среднего возраста, здесь станут ничем прожитые сотня лет и следующие две сотни, которые еще остались в запасе у чеха.

Вторая, свободная ладонь, едва соскальзывает с бедра, пальцы чуть двигаются, вздрагивают, ловят невидимую нить и тянут в руку темный кожаный браслет, чары в котором сплетены сложнее и искуснее, чем истертые полоски кожи, складывающиеся в причудливый орнамент.
Чех сжимает артефакт до побелевших костяшек и шепчет куда-то в темные волосы Оуэна:
- Прочь, - впервые за последние несколько минут полноценно и протяжно выдыхая воздух из легким с этим простым словом.

Он знает, как это, когда скандинавская вязь бьет не по окружающему пространству – напрямую по разуму. Как не столбенеет, а начинает оседать безвольное тело, лишенное контроля, не сцепляются в бульдожьей хватке и оцепенении челюсти, а наоборот, разжимаются, расслабляются отпуская добычу, и как быстро возвращается сознание, а вместе с ним невообразимый ужас, полный иррациональных и инстинктивных страхов, которые не переломить разуму, и они гонят прочь от источника, не давая после пересечь незримую границу в несколько шагов.
Неприятный опыт.
Но чех заплатил за браслет достаточно, чтобы убедиться на себе, что это и как это работает. Пользовался, правда, всего пару раз. Слава богу, больше не приходилось.
- Нет, - качает головой Рихард, повторяет еще раз, потому что в первый раз из горла вырвался какой-то сиплый выдох, - Нет! – он и сам отшатнулся назад, когда вампира оторвало, другого слова не подберешь, от него и бросило за границы безопасной для мага дистанции, падая спиной в мягкий диван, и теперь неловко приподнимается на локте, все так же судорожно сжимая в руке браслет, вытирает испарину со лба предплечьем и щупает пальцами шею.
- Я сказал - нет! - закрывается рукой с артефактом, как щитом. Кожаные завязки безвольно обвисают из сжатого кулака, твердый каркас чуть проминает, жесткие ребра больно впиваются в ладонь, но Рихард не ослабляет хватку, словно хочет выжать темные смоляные капли, которыми пропитана кожа. 
Буравит взглядом вампира, находящегося теперь на положенном зверю расстоянии в несколько шагов.
Рихард затрудняется определить эмоции на лице Оуэна, едва восстанавливает сбившееся дыхание. В галерее слишком темно. Но Оуэн явно недоволен и теперь вряд ли можно говорить о каком-то сотрудничестве.
А до этого – можно было?
Тихо смеется что-то внутри.
- Ты не подойдешь ближе. Не сможешь, - с нажимом не произносит, рявкает чех, скорее для себя, чем для Оуэна, и рывком поднимается с дивана. Едва не падает, запинаясь о ботинки, не отрывает взгляда [надеется, что тот выглядит не слишком затравленным]  от вампира. Не сразу, опасливо и коротко косится на гору своих вещей – чертовски много, все вразнобой, но он совсем не хочет бросать их здесь, не жадность, другое скребет под ребрами и тянет тревогой под языком, нежелание оставлять следы, которые могут так или иначе привести к нему – открывает портал за спиной и понимает, что артефакт в его руке начинает сбоить, перестает работать, выдыхается. Сколько времени он провел в бесполезной панике, пялясь на Оуэна и убеждая себя, что теперь тот не сможет подойти, что теперь вампиру в разы страшнее, чем ему заставлял двигаться себя и застывшие в камень мышцы.
Рихард бросает бесполезные расчеты.
Времени на это нет.
Rage o'r gostwng mewn brwydr итак действует недолго. Это не кнут, которым можно грозить охреневшему хищнику вечность - это удар наотмашь по наглой, оскалившейся на человека морде, чтобы отогнать прочь, как отгоняют захлебывающуюся лаем собаку, готовую укусить, заставляя поджать хвост и скулить.
Вряд ли это ощущение понравилось вампиру.
- Нет, - зло повторяет Рихард, когда ему кажется, что Оуэн движется вперед, - Или будет хуже.
Хуже, к сожалению, не будет, не потому что нечем, а потому что не хочется увеличивать градус унижения для Оуэна, взвинчивая последующий условный минус в черную ненависть, да и Рихард совсем не уверен, что успеет среагировать, переключаясь с одного артефакта на другой. Но чех предполагает, что Кройф о таких тонкостях не осведомлен и даже не догадывается. И надеется, что его голос звучит достаточно грозно и уверенно, чтобы внушить вампиру поддельный страх, который удержит его на месте достаточно долго. Достаточно, чтобы Рихард успел сгрести одной рукой рассыпающийся ворох одежды прежде, чем свалить отсюда к черту - и когда это у него почти получается, взгляд чеха падает на ботинки, которые тоже никак нельзя оставлять здесь.
Болем меряет, сравнивает взглядом расстояние до них
[два шага, наклониться, подцепить двумя пальцами, надеясь, что ничего не выпадет из прижатых к груди тряпок, три шага назад, проваливаясь спиной в портал]
от них до вампира и от вампира до него самого. Рихард почти физически ощущает, как стягивается, откатывается обратно к нему незримый барьер страха, удерживающий Оуэна на безопасном расстоянии, когда артефакт начинает гаснуть - это всего пара секунд, сердце заходится как ненормальное - быстро шагает вперед, за последней оставшейся в галерее своей вещью, не прерывая зрительного контакта с Кройфом, хватает злополучные ботинки и отступает назад, к безопасному родному флигелю.

Отредактировано Richard Bolem (24-03-2019 07:06:30)

Рихард взвывает запоздало, коротко и глухо. Вампир хватается плечо так, что, кажется, снимает с него кожу, пробивая всю руку до самой ладони мерзкой беспомощной слабостью. Мышцы махом становятся ватными, непослушными – он что, сломал мне руку? – мелькает в одно слово паническая мысль.
Все происходит слишком быстро.
Ярость вампира настолько осязаема, что кажется, не он сам – она, рвущаяся вперед неестественно быстрого и сильного тела, сбивает с ног.
онменяубьетонменяпокалечит
Разъяренный хищник, которого шуганули, как сидящего на цепи пса. Который за такое глотку перекусит, голову отвернет, пополам разорвет, чтобы тварь, возомнившая себя сильнее, умнее, выше осталась лежать изломанным месивом мяса и костей.
Бесполезным. Гниющим. Мертвым.

Ворох одежды летит вверх, беспорядочно рассыпается по гладкому полу – звенят покатившиеся из кармана кольца и монеты, грузно шлепаются ботинки, звонко, разово, ударяются часы, из разжавшихся пальцев бесшумно выпадает кожаный браслет.
В творящемся хаосе,  в комнате, которая не видела подобного никогда, среди идеально-ровных бледно-серых стен спальни, на которых нет ничего, взметнувшиеся пятна черного-белого-серого оседают вниз в какой-то замедленной съемке.
Падение на спину вышибает воздух из легких, клацают зубы, едва не перекусывая язык, когда затылок встречается с полом.
Почему-то Оуэн на наваливается сверху – чех смутно помнит, что ударил рукой наотмашь, выпуская тряпки из рук, и удар пришелся не в воздух. Он и сам падает как-то на бок, неуклюже, по плечу от локтя и вниз, до ключицы и вверх обдает не болью, расплавленным свинцом, выжигающим кожу, разъедающим мясо, и маг по вбитой привычке первого-правила-самообороны откатывается в сторону. Он мастер убегать. Ему проще убежать, чем биться с обезумившим зверем – меньше всего Оуэн, с искаженным лицом и диким оскалом, с вздернутой верхней губой, не прикрывающей удлинившиеся клыки, похож на человека.
…из глаз, кажется, сыпятся искры, на этом простом движении.
Кажется, под кадыком снова бьется в такт заходящемуся сердцу вопль.
На нем нет ни одного кольца. Ни одного артефакта. Все раскатилось, рассыпалось, до сих пор синусоидно и гулко звенит, отдается в ушах.
Дотянуться до большей части из них так просто.
Рихард закрывает голову руками, сжимается и активирует первый, до которого дотягивается, не думая ни о чем – только о том, что если Оуэн доберется до него, то ему, столетнему магу, настанет пиздец. Это похоже на взрыв. Беззвучный, опрокидывающий кровать и прибивающий ее к окну, расчищающий пространство рядом с одной из костяных фигурок, сметающий к стенам и бесцветное тряпье, и Оуэна, и самого Рихарда, у которого у глазах темнеет от очередного удара, впечатывающего его в поверхность. И, тем не менее, он не раздумывая, сразу, активирует следующий артефакт, в паузе хватаясь за полыхающую огненной болью руку.

Ткач смотрел, как чех ставит порядок знаков на стенах своего жилища, по скайп-трансляции. Удивительно, как слабые люди получили возможность делать то же, что делают маги, без всякой магии. Недолгоживущие, обделенный красотой истинной науки и истинного искусства магии, ни разу не видевшие Астрала, глупые, беспомощные, корм для вампиров, расходный материал для магов, слабые двуногие для оборотней. Бесконечно можно перечислять, и, все же, чех скрипит мелом по недавно окрашенным стенам, а Ткач смотрит на него через смешное устройство, закрепленное у плеча.
- Слева, где Ару, поправь, - в наушнике слышно, как шуршит сигаретный дым.
Рихард поджимает губы. Огрызается.
- Здесь все идеально, - но послушно правит, потому что Ткач знает лучше.
- …не бросай меня в ракитовый куст, - почему-то смеется тот некстати и долго, надсадно кашляет.
Не бросай меня… братец-волк.
У Рихарда не бывает гостей. Комнаты выглядят так, словно в них никто не живет – как некая идеальная картинка из журналов, которые ему показывал бостонский дизайнер, чтобы определиться с концепцией. Чех терялся в быстром потоке слов и тыкал наугад из предложенных вариантов, не особо вникая в суть.
Только самоубийца полезет на территорию особняка Сейджей за витую кованную ограду.
Рихард все равно защищает свое жилище – он впервые за долгое время получил место, которое претендует на слова «мой дом». Дом принято защищать. Глупая традиция. Дело в другом.
У Рихарда не бывает гостей и он не хочет видеть никого постороннего на территории, которую может назвать своей.

Ладонь вся в крови – чех использует алый ресурс не раздумывая. Окружает себя защитным барьером. Картинка перед глазами плывет и маг выхватывает происходящее какими-то урывками. Гремит еще один беззвучный взрыв, раскатывающийся по комнате ударной волной.
Последний взрыв, потому что костяные фигурки исчерпали себя. О барьер разлетаются какие-то щепки, что-то стучит и падает рядом. Кажется, кровать все-таки разломало пополам, как и немногую простую мебель в комнате.

Кровь выплескивается толчками, ее так много – стекающей вниз по плечу, щекочущей подбородок. Невозможно дышать, потому что в носоглотку заливает горячим и соленым вкусом, им же дразнит язык и губы, бегровый сок капает на пол, когда чех, наконец, фокусируется на Оуэне. Теперь тот не подойдет ближе. Маг лающе смеется, надежно укрытый барьером.
- Братец-волк… не бросай меня. В ракитовый. Куст.
Он бы сказал ему еще много чего, мог бы сказать – ликование смазано инстинктом выживания и безотчетным страхом перед хищником
[перед его глазами, сошедшимися в черные щели, его пальцами, заканчивающимися какими-то звериными когтями, его напряженной фигуре, испещренной темными узорами, его неторопливостью, с которой он дожидается, когда жертва, загнанная в угол, выдохнется]
да, пожалуй, он все еще боится его до дрожи, идущей глубоко изнутри, цепенеет, стоит встретиться взглядом.
Маг упрямо, нагло и неестественно скалится в ответ, прячет свой оскал за ладонью, собирающей горячую влагу с низа лица. Кровь все не унимается и чех не уверен, успел ли он удариться или это результат перенапряжения, того, что он колдует без единого фокусировщика, когда находится далеко не в лучшей своей форме.
Он, наверное, никогда и ни на кого так не скалился.
Чех рисует алые знаки на полу, пока барьер пьет его силы.

Это точно сработает? – с сомнением спрашивает он Ткача, когда устает повторять одну и ту же последовательность знаков и Ткач отвечает – это не может не сработать, повтори еще раз, покажи мне, нет, неверно, еще раз и еще…

До тех пор, пока чех, у которого болит каждая клетка [вспыхивает пока еще тупой, не успевшей разгореться, болью], в октябре 2018 года не чертит безукоризненную вязь собственной кровью, активируя въевшиеся не белым мелом, его силой в каждую стену этого дома, защитные знаки.
- Братец волк, - устало и хрипло хохочет чех.
Здесь его крепость.
Ему бы не помешала хотя бы одна из монет – у него никогда не было большого запаса силы и сейчас уходят последние ее крупицы, пока тяжелый механизм магической защиты наваливается на плечи вампиру, наливает тяжестью его веки и тянет к полу, забыться тяжелым сном.
Рихард следит за ходом этого механизма, прижимая окровавленную ладонь к центру простого ромба, за движением незримых шестеренок. Кажется, что мимо проходят часы и сутки – на деле наручные механические часы, отброшенные куда-то к стене, в тишине отсчитывают только секунды.
Рихард надеется, что вампир ляжет раньше, чем рухнет барьер, который больше нечем питать, позволяя братцу-волку добраться до братца-кролика.

Отредактировано Richard Bolem (25-03-2019 17:49:43)

Оуэн падает раньше, чем невидимый барьер стекает вниз, к полу. Рихарду кажется, что дышать он начинает только сейчас. Отпускают последние секунды напряжения, сдавившие грудную клетку коротким поверхностным дыханием, не насыщающим кровь кислородом – чех выдыхает шумно, приваливаясь спиной к стене, смотрит на контур обычного человеческого тела, не монстра, не дикого зверя, не чудовища из глубины, изломанного лунным светом, ложащимся на пол квадратами.
Он не поднимется. Не сможет.
Чех цепляется за стену, поднимается и ковыляет в сторону выхода – не может ничего поделать с собой, все равно косится на вампира, который выглядит как труп. Не двигаются ребра, не вздрагивают кисти рук, не дергается стопа во сне.
Так и должно быть?.. Господи, он вообще жив?!.
Пальцы оставляют на дисплее смазанный кровавый след, когда чех отключает сигнализацию – самую обычную, изобретенную слабыми, бесполезными людьми, и ловит себя на хрипящем, истеричном смехе, который никак не может зажать ладонью, затолкать обратно в трахею, к соленому привкусу, который приходится сглатывать раз за разом, давится, кашляет, приваливаясь к стене, глухо воет, когда плечо в очередной раз простреливает изнутри от неудачного движения, снова лающе смеется в ладонь и никак не может остановиться…

К Оуэну все же приходится подойти ближе – рядом с ним блестит монета, на которую чех пялится жадно, как голодный на кусок хлеба. Рихард преодолевает расстояние в несколько шагов, не спуская цепкого взгляда с распластанной фигуры. Кривится, стискивая зубы и дыша через раз, когда опускается рядом и жадно хватает серебряный кругляш в пальцы.
Сколько же движений требуют участия поврежденной мышцы на плече – думает чех, сидя на коленях рядом с вампиром и выпивает “батарейку” в один глоток.
Всё произошло так, как обещал Ткач – всё происходит так, как обещал Ткач, но чех все чувствует, как через отупляющую усталость, боль и постстрессовую апатию его снова пробивает паникой. Осторожно кладет два пальца на шею вампира, выискивая пульс, которого не может быть по определению. Запрокидывает голову в тщетной попытке остановить кровь.
Господи, а что если он его все-таки прикончил, сам, своими руками, и сейчас в его доме находится не труп, а труп, то есть, Оуэн умер совсем, по-настоящему, с концами – что тогда делать Рихарду? Где искать нового союзника в огромном и непонятном Нью-Йорке, как объяснять клану Кройфов, если они докопаются до сути произошедшего, куда делся их сородич? Но вампиры же рассыпаются пеплом после смерти, значит, все в порядке?
[на этом витке мысли Рихард соскальзывает на линию роста волос на затылке, пропускает пряди между пальцев, не сжимая, как-то озадаченно и со странным щемящим ощущением гладит по затылку, шумно сглатывает бегущую кровь, слышит, как алые капли разбиваются у лица Оуэна, гладит к плечу, чуть сжимает крепкую округлую мышцу]
Мать твою, в галерее наверняка были камеры. Чех не вырубил не одну. Его изображение успело заснять, сжать в видео-файл и отправить на какой-то неизвестный сервер…
Рихард встряхивает головой, крепко зажмуривается от всех нахлынувших перспектив, бьющихся в голове хаотичными пинпонговскими шариками, с силой трет пальцами переносицу и сжимает пальцами рану на своем плече, которая кровит уже как-то вяло и по-инерции.
Боль встряхивает, очищает сознание, выливается в болезненное мычание.
Но - легчает.
Маг жестом манит к себе рассыпанные по комнате монеты, прощелкивает, собирает их в ладони, тянет к себе кольца, убирает в карман наверняка испорченных брюк, и проваливается вместе с Оуэном на этаж ниже, в помещение без окон. Это можно было бы назвать рабочим кабинетом, если бы не еще большая аскетичность, присущая всему жилищу – больше похоже на мастерскую.

На столе, рядом с которым сидит чех – закрытый ноутбук и старый добрый ремингтон с вскрытой упаковкой патронов. Так себе оружие против вампира [Рихард же не ебанная баффи, чтобы выносить кровососов с рукопашки с осиновым колом и пары грозных выстрелов], гораздо надежнее пять монет, лежащих вокруг Оуэна, профили и достоинство которых смазано пленкой засохшего чернеющего алого.
Пять монет, два артефакта и незримая черта.
Артефакты под рукой. Аптечка закрыта и отодвинута в сторону. На Рихарде простая футболка с оторванным рукавом, плечо закрывает марлевый квадрат, прилепленный на пластырь с углов. На нем почти нет крови – большую часть он смыл в ванной под краном, не рискуя тратит время на душ. Несмотря на раскушенную пополам капсулу, раскатившуюся на языке острым покалывающим ощущением, боль не отступает полностью. Зеленый порошок из растертых трав и хуй-его-знает-еще-чего припылил кожу на предплечье и тонкие домашние штаны едва заметными пятнами.
Ебанный натур продукт.
Рихард судорожно затягивается, пока в голове стучит отборный немецкий мат, заменяющий все прочие слова, давит сигарету в чистую пепельницу.
По влажным волосам и босым ногам тянет сквозняком – откуда бы, если из комнаты всего два выхода, в замкнутую оружейную, где лежит вся коллекция оружия, и холл первого этажа. Оуэну не грозит ни один из них, вокруг Оуэна пять монет поверх символов, начертанных кровью, которые замыкают клетку для зверя.
Как же он его боится…
Как же он, блять, устал его бояться.

- Проснись, - говорит Рихард на родном, повторяет настойчиво, снимая путы чар, пульсирующих на теле кровососа, удерживающих его надежнее любых кандалов, - Проснись, Оуэн. Просыпайся.
Чех тянет чуть теплый кофе из кружки и едва не давится им, когда вампир начинает шевелиться.
Ему не понравится – думает чех. Ему совсем не понравится. Выпивает еще одну монету, предпоследнюю, которая есть в его распоряжении, и чувствует, как в голову ударяет приятным теплом, как от стакана хорошего виски. У него нет времени думать, что он уже сидит на своем наркотике. Ему нужно выпивать по две таких монеты в день, чтобы чувствовать себя хорошо, пять – чтобы в крови зажегся горячий кураж. Своеобразная граммовка личного сорта героина.
Маг подается вперед, наблюдая за пробуждением, шипит, когда марлевая повязка трется об открытое мясо.
По крайней мере, Оуэн жив.
Рихард быстро, нервно прикладывается к своей кружке еще раз.
- Оуэн. Ты меня слышишь? Ты меня понимаешь?
Вместо кружки хочется схватиться за дробовик.
- Оуэн, - раздельно произносит чех. Даже он сам сейчас слышит, как сейчас забарабанило его сердце о ребра, и далеко не от романтических порывов или сопутствующего им банального стояка, натягивающего тонкую ткань однотонно-серых штанов. Ему снова страшно, и маг злится на себя за этот страх - он уже победил, ему больше нечего бояться, хватит, хватит... Хватит.

Отредактировано Richard Bolem (27-03-2019 09:26:41)

…вообще-то, чех даже волнуется, первые несколько секунд, пока Оуэн поднимается, как-то мучительно медленно для его обычной лаконичной манеры двигаться, как-то слишком по-человечески, совсем как там, в галерее, оглядывается, ориентируясь в пространстве. Ловушка Ткача не должна была как-то навредить телу вампира. Или его разуму. Ткач сказал, что это исключено. Но в дом Рихарда не так уж и часто, от слова никогда, не залезали воры, и тем более у него не бывало внеплановых гостей при ситуациях вроде той, которая случилась сегодня.
Точно – не вампиров.
Поэтому чех наблюдает за Кройфом со смесью любопытства и беспокойства.
Как тот измеряет в шагах пределы его… клетки. Да, Оуэн, в точку, клетки. Рихард сжимает зубы, стискивает кружку в руках и отставляет ее в сторону, куда-то к дробовику. Поднимается и подходит ближе, спотыкаясь о злые слова, как о преграду.
Доверие, мать его, опять оно, чертово слово из шести букв.
До-о-ове-е-ери-и-ие-е-е.
Кройф тянет его со вкусом, жмет на больное – с Кройфом все в норме, Кройф выплевывает в лицу магу закономерные претензии.
«Никому бы не понравилось,» - напоминает себе Рихард, хотя скулы каменеют до проступающих желваков. Не сказать, что его задевает все сказанное – черт возьми, нет, кого он обманывает. Его цепляет это обвинение, в первую очередь тем, что ответ на него один и озвучивать его чех не хочет категорически.

- Все маги – ебанные пидарасы, Кройф, - говорит Рихард, преодолевая оставшиеся два шага.  Вампир на расстоянии вытянутой руки и одного барьера, и если в момент, когда чех поднимался со стула, он еще чувствовал угрызения совести, то теперь, оказавшись рядом с Оуэном, их не осталось вовсе.
Вампир выше. Шире в плечах. Сильнее. Быстрее. У него когти, на которых его, рихардова кровь, а у Рихарда – не царапины, глубокие борозды на плече, разорванные неровные края плоти, которые, по-хорошему, нужно зашивать. И двигать правой рукой чертовски больно, несмотря на проглоченную капсулу.
Оуэн бы ему голову оторвал, и тогда, и, наверное, сейчас.
Чувствует свое превосходство даже сейчас.
- Я тебя размазать мог, - выдыхает чех как-то шипяще, - Что там, в галерее, что здесь. Маревом, как тех кровососов в баре. Ты мог очнуться не здесь, а в пустыне, где на сотни миль вокруг нет ничего, кроме солнца.
Очень хочется обвинительно ткнуть пальцем в грудь Оуэна, заставляя отступить его на шаг. Барьер сдерживает их на расстоянии друг от друга, обоих, и чех сует ладони в неглубокие карманы штанов. Он чувствует, как повышает голос. Здесь его никто не услышит, да и какой смысл держать лицо перед тем, под кем ты практически оказался ранее.
Оуэн и сейчас выглядит так, что его хочется облизать, укусить выше ключицы, беспорядочно гладить руками по телу, утянуть на пол, и если бы не клыки [то, что их сейчас не видно, не значит, что их нет], то, пожалуй, чех бы рискнул, невзирая на «я не трахаю парней», на то, что Кройф выше и сильнее. Все равно наутро бока и шея будут в синяках, так какая разница, парой больше или меньше.
- Или в Арктике. Или в гранитной скале. Ты мог вообще не проснуться! Или проснуться от того, что я разряжаю в тебя магазин за магазином! – злые слова сами ложатся на язык, Рихард почти выплевывает их в наглое лицо Оуэна, - Очень, знаешь ли, хотелось!.. Всегда хотел посмотреть, как вы регенерируете, вблизи. Заткнись, блять, и слушай меня, Кройф!

Дергается, поднимая подбородок выше, давит в себе желание заставить монеты двигаться, сжимая доступное для передвижения вампиру пространство, пока тому не начнет сдавливать его широкие плечи и ребра до хруста.
Это какой-то глупый и бесполезный разговор, и весь план летит к черту, Рихард просто забывает о том, что он у него был, когда кровосос начинает тыкать его, как щенка, в несоблюденные договоренности. В то, что чех проебался. Потому что Болем не проебывается, он точен, как его наручные часы, которые теперь придется чинить, и этот липкий ужас, панический, неконтролируемый, перед простым укусом [случались вещи и похуже] бесит его так же, как страх, даже сейчас, затаенный перед Оуэном, крутится на краю зрения как раздражающая мельтешащая карусель.
- Fick dich ins Knie, Cruijff! – шумно выдыхает, не находя понимания в глазах вампира, с недовольным рычанием тут же перестраивается на английский, - Пошел в жопу со своим доверием! Я бы не дожил до своих лет, если бы верил в эту чушь! Ты, да, блять, ты! Практически вложил мне в ладонь все мои артефакты, которые я снял – чего ты ждал, Кройф, что я не воспользуюсь тем, что будет под рукой?! Я просто свалить хотел… Ты сам полез в портал за мной следом! За каким чертом, Кройф, а, за каким чертом?!.
Факт того, что у него в мастерской теперь заперт вампир, заставляет нервничать. Что теперь с ним делать, если они не договорятся. А что делать, если договорятся – он успел понять, где находится, разглядеть что-то в окне своим вампирским зрением, которому темнота не помеха? Вопросов все больше, прогнозов на развитие ситуации – не меньше, а ответов – ноль. И то, как он срывается сейчас на Кройфа, чеху не нравится тоже.
- Ты дохрена все усложнил, Оуэн. Своей картиной. Своей жаждой. Своим появлением здесь... – Рихард чувствует, что выдыхается с каждым сказанным словом, и отступает на шаг, - Зачем тебе понадобилась моя кровь? Она обычная. Ничем не отличается от человеческой. Зачем ты все усложнил?

Отредактировано Richard Bolem (28-03-2019 00:03:58)

Испугаешься. Страх. Боишься. Слабый.
«Как нормальные люди... Да пошел ты! Из нас двоих человек здесь только один!.. Это ты сейчас заперт в клетке! - хочется рявкнуть чеху, затыкая кровососу его блядскую клыкастую пасть, - Ты в моей власти! Я могу сделать с тобой что захочу!..»
Левая рука дергается из тесного кармана, чуть поднимаясь над полом, пальцы дрожат и монеты начинают свою звонкую пляску, отстукивая зачастивший пульс мага по бетонному полу. Показать Оуэну, что такое страх. Не тот, который накрыл его там, в галерее, иррациональный, милосердно выключающий разум и оставляющий только горькое послевкусие – настоящий, осознанный от первой и до последней секунды, текущий по венам.
Заставить монеты двигаться, прижимая ублюдка к противоположной стене, распластывая под давлением незримой плоскости так, чтобы ему пришлось отвернуть голову и наглый взгляд, давить медленно, до хруста костей – молись, чтобы у меня не дрогнули пальцы, Оуэн, потому что тогда черепная коробка враз треснет и сизые мозги останутся на стене, а твои перемолотые останки отправятся под утреннее солнце.
Как тебе такой страх, Оуэн, зависеть от чужого движения пальцев?!
Рихард видит картину так отчетливо, что от этого темнеет в глазах, и чернота ползет из теней, облизывая щиколотки.
Гордый самовлюбленный ублюдок, который не боится никого и ничего в этом мире, которые живет, забирая чужие жизни, настолько привычно, что стоящие ниже его в пищевой цепочке не вызывают ничего, кроме презрительной ухмылки… Рихарда трясет не от страха – от сдерживаемой ярости и гнева, которые плещутся в сознании черной вязкой кляксой, вымарывающей любые другие мысли. Он его нахуй прикончит прямо сейчас, эту клыкастую мразь, за его высокомерные слова, и плевать на всё, потому что всё – решаемо. Найдет кого-то еще, чтобы получить свой кейс, вырежет всех Кройфов до единого, если те рискнут полезть к нему с вопросами, проломит череп долбанному Хью, вывернет ублюдка наизнанку в прямом смысле, и помощь этого Оуэна ему совсем не нужна…

У каждого своя люблянская темнота.
Никому бы не понравилось. Никому бы не понравилось. Никомубынепонравилось…
Повторяет это как мантру, успокаивая дыхание. Успокаивая мысли. Успокаивая дрожание пальцев. Прибивая к полу ползущую черноту из углов.
Никому не понравится. Стоять на коленях. Рихард и сам знает, как это, когда тебя загоняют в угол и не оставляют выбора, только сгибаться все ниже, пока лоб не коснется пола, а в ушах не останется ничего, кроме собственного сбитого, лихорадочного дыхания. Выпрямиться после, не подняться, все так же остаться на коленях, но уже с прямой спиной – неслыханная свобода. Нет, понимает чех, глядя в обманчиво-спокойные глаза вампира, Оуэн не позволил бы диктовать кому-то условия, разорвал бы удавку на шее, переломил хребет тому, кто ее накинул или сдох сам.
В этом разница.
Чех смирился, подчиняясь. Оуэн – не смог бы, наверное, бился до последнего.
От этого понимания губы сжимаются в бескровную полосу. Рихард закрывает глаза, выдавливает люблянскую черноту за пределы комнаты, заливает ей, запирает непроглядной окна и двери, ведущие наружу, опускает руку, прекращая звенящую пляску металлических кругляшей.
Сонно и устало моргает после, молча глядя на Оуэна.
Клетка больше не нужна, она выполнила свою функцию – напоминает себе маг – держать в ней вампира вечность нет никакого смысла, и пытаться поставить его на колени так же бессмысленно, как снова пытаться использовать скандинавскую «ярость падших».
Все-таки, тот говорит с ним. Из горла не рвется сплошное звериное рычание, не сходятся в черные щели глаза, не сверкают дико и лихорадочно белки, руки расслабленно висят вдоль тела и не пытаюсь схватить когтями за горло. 
- Не заставляй меня жалеть об этом, - говорит чех, медленно опускаясь на одно колено. Рихард зовет монеты кончиками пальцев, разрывая контур клетки, отпирает ее, забирая все пять, скользнувших по полу быстрыми серебристыми отблесками, в подставленную ладонь, и прячет их в кармане, оставляя одну лениво и устало перекатываться между фалангами.
Не заставляй себя жалеть об этом.
Чех не проговаривает, что Оуэн ему нужен, не спрашивает, насколько он сам нужен Оуэну, не напоминает и не объясняет, что здесь у него под рукой не россыпь артефактов – весь дом его артефакт, его крепость и его место силы.
- Здесь моя территория, - лаконично обозначает Рихард и не спускает напряженного взгляда с вампира, поднимаясь осторожно, словно боится спровоцировать. На деле просто ноет все тело и чех не хочет двигаться резко, чтобы снова не закровило плечо, марля на котором итак медленно, но неотвратимо напитывается сукровицей, мокнет психоделическими розово-зелеными разводами.
- Я не знал, каким ты будешь, когда очнешься, - в голосе скользят, как ранее монеты по полу, извиняющиеся интонации.  Чех выпивает одну монету, отряхивает пальцы от серой пыли, которой распадается металл, и чувствует себя немного лучше. Достаточно неплохо, чтобы взять со стола свою кружку и открыть дверь.
- Идем. Ванная за лестницей, если тебе нужно привести себя в порядок.
«…и черт возьми, Оуэн, накинь на себя хоть что-то,» - вампир вечно принимает такие позы, что чех невольно залипает на рельеф красивого тела. Это отвлекает. Это... раздражает.
- Там была какая-то одежда для гостей.
Раньше. Вроде бы. Наверное. Рихард искренне надеется, что она там все-таки есть, сворачивая на кухню, стараясь не дергаться и не оглядываться на идущего следом вампира, чьи бесшумные шаги он даже не слышит.