Это всё - форменный бред.
Лихорадочное и дурное, не свойственное чеху, привыкшему принимать более взвешенные решения. Не всегда правильные. Не всегда идеальные. Никогда - настолько необдуманные, спонтанные, на горячке непонятного и болезненно пульсирующего под ребрами: я смогу, я исправлю, я докажу, [кому?] герр Сейджу. Всему миру. Себе...
Себе?
Нет.

Захлебывающееся, как истерика.

Поднимает с кровати, где он отлеживался три дня, как только вообще может подняться без посторонней помощи и пройти дальше, чем по узкому коридору из комнаты до сортира, возвращая себе крупицы подобия самоуважения.
Выдергивает из-под пресса апатии и вялости сильных обезболивающих, потому что одна магия с такими повреждениями не справляется и отвар из каких-то трав и грибов, явно наркотический, галлюциногенный, потому что сон мешается с явью, носит больше ритуальное, чем практическое значение.
Заставляет закрепить на запястье фиксатор и сжать в ноющих, непослушных пальцах, крошащийся мел.
Взяться за то, что даже с точки зрения алогичной магии, выстроенной, как вавилонская башня, на противоречивых верованиях, выуженных крупиц действующей силы, на разных языках и наречиях, обращениям к разным богам разных религий - даже для всего этого простой ритуал, который проводил чех, смахивает на антинаучную неведомую херню в духе идиотских программ про сверхъестественное.

Ничем, кроме того, что Sokanon снова добавила в травяной отвар одну из своих наркотических трав, чех не может себе объяснить того факта, что он поднимается с пола, с трудом натягивает поверх уже не иссиня-черных, а фиолетово-зеленых выцветающих гематом, простую одежду - домашние мягкие штаны и футболку - выданную травницей еще днем, открывает портал и шагает в него, уверенный в том, что творит не полнейшую дичь.

Sokanon не будет ворчать - она будет в ярости, когда увидит свои драгоценные свечи, которые делает сама, испоганенные чужеродным ритуалом, и пол, залитый воском поверх неровных росчерков мела. Sojabaunir недобро сщурит раскосые темные глаза и скажет - я же говорила не вставать без необходимости, всё может стать хуже, чем было, кости снова треснут и начнут гнить, сочась зеленой гнойной сукровицей, поврежденные мягкие ткани.
Чех не испытывает по этому поводу никаких сожалений или угрызений совести и заимствует не только горсть мелочи, оставленную на входе, которую напитывает силой [здесь ее много, она разлита в воздухе, стекается с четырех сторон света, как людской поток к перекрестку семи дорог] но и пару артефактов.
Возможно, он бы взял еще что-то, но неглубокие карманы едва вмещают в себя то, что есть.

Слышишь?..
Это ра-а-адость
   скребет в двери этого дома,
       как нищенка.

Паркет под ногами истертый частыми шагами незваных гостей. Здесь тихо и темно - мерно считает секунды маятник в напольных часах. Звук гуляет по комнатам вместе со сквозняком. Здесь нет жизни. Чех поднимает дрожащий холодным синим огонёк выше и идет медленно, осторожно, словно боится нечаянного скрипа половиц. Внутренняя архитектура знакома настолько, что Рихард, наверное, может пройти из комнаты в комнату с закрытыми глазами.
Он не торопится.
Ему больше некуда торопиться - теперь его догоняет не время, которого вечно не хватало раньше. Его настигает пустота, от которой не скрыться, и пальцы раз за разом щупают воздух у горла, кожу, не стянутую больше незримой удавкой Виктора. Пустота выглядывает из темноты и снов, наполненных смутным кошмаром, глумливо заглядывает в лицо, останавливая мерный ход механических часов.
Чех открывает рот, чтобы позвать Йенса - и осекается, нервно дергая губами.
Йенса больше нет.
Свет от магического источника мигает неровно, как пульс умирающего, то вытягивающийся в нитевидную монотонную линию, то вздрагивающий острым и резким углом. Вверх. Вниз. Вверх. Вниз...
Влево - шепчет на ухо и подталкивает между лопаток - иди, не останавливайся.

Это даже не ритуал. Забава, игра, сродни человеческой "горячо-холодно". Гадание на кофейной гуще. Пасьянс, который раскладывают от скуки.
Правда или действие.
Никто не играет в такие игры в одиночестве.
Никто не воспринимает такие игры всерьез.
Чех и сам не знает, что ищет в этом затихшем доме - он задал вопрос и ответ привел его сюда. Ему кажется, что он провалился в один из своих беспорядочных снов, а Sojabaunir доливает отвар в пустой стакан. Он смотрит прямо в камеру под потолком, поднимает свой блуждающий огонёк еще выше, ближе к равнодушному черному зрачку, пока тот не начинает искрить, а в воздухе не тянет характерным запахом оплавившегося пластика и сгоревшей проводки. Между пальцев руки, не схваченной шиной, лениво перекатывается с ребра на ребро 50¢, чех тянет из нее силу неторопливо и скучающе, как дорогой коктейль, восполняя собственный стремительно пустеющий резерв сил, уходящих в никуда.
Как вода уходит в песок.
Нет, не так, говорит Sojabaunir.
Разбитый сосуд - это осколки и трещины между ними, он не может наполниться силой и удержать ее в себе.

Дальше...
...мелькает в бархате пыльных портьер уверенный круг света и слышен приглушенный звук шагов.
Чех не пытается спрятаться и идет ему навстречу, потому что его блуждающий огонёк не останавливается и движется вперед.
- Меня нет, - сообщает маг лицу с острыми скулами. За толстыми стеклами очков в темной оправе не видно чужих глаз. Луч фонаря царапает роговицу, заставляет жмуриться и закрываться от него ладонью. Чех раздраженно бросает в этот нестерпимо белый и стерильный, безжизненный, как помещения, по которым он шел, свет магический знак морока, отводящего глаза, делает шаг в сторону, собираясь обойти унылое препятствие в виде человека, и с удивлением понимает, что тот его видит.
- Ты не можешь меня видеть, - удивляется чех.
Морщится.
- Убери чертов фонарь.

Отредактировано Richard Bolem (07-03-2019 22:08:14)