Впервые эта мысль просочилась к нему в голову в тот страшный день, когда правда Бертольда наконец была произнесена вслух. Она не стала какой-то яркой вспышкой озарения, что мгновенно затмевает собой всё остальное, а лишь крохотной крупицей поселилась где-то на краю сознания Илая. Просто глупая идея, которой хватило всего нескольких дней для того, чтобы перерасти в стойкую уверенность и план, которые необходимо привести в действие в максимально короткие сроки.
На вопрос, насколько страшно было ему проводить данный разговор с семьёй, Мур, наверное, ответить бы затруднился. С одно стороны, его поддерживала полная уверенность в том, что это совершенно необходимо. Что откладывая данное положение день, он лишь сокращает тот и без того краткий срок, что был оставлен Бертольду его собственной глупостью. Время неумолимо шло вперёд, а значит решаться на задуманное нужно именно сейчас и сегодня.
Но с другой стороны, ожидаемый разговор вгонял Илая в самое нервное состояние, на которое он был возможен. Его не сильно интересовало мнение Вивьен по данному поводу, однако с собственными детьми ему хотелось сохранить максимально хорошие и близкие отношения. Это его решение нисколько не меняло его отношения к ним, они всё ещё оставались одним из центральных аспектов его жизни, за который и убить не побоишься, и жизнь свою без задней мысли отдашь. Дети были его единственной отрадой на протяжении больше полусотни лет, и нет ничего такого, что смогло бы изменить данное положение дел.
До конца поверить в то, что столь важный разговор всё-таки состоялся и жизнь его повернётся теперь на сто восемьдесят градусов, Илай не мог, даже укладывая в чемодан все необходимые на первое время вещи. Конечно, все имущественные, юридические вопросы будут урегулированы несколько позже, однако окончательно и бесповоротно ухать он решил прямо сейчас – после такого находится в одном доме всё равно будет несколько неудобно, да и к чему тянуть зря время, когда его толком и не имеется. Вещей у графа за всё время, учитывая даже переезд в Америку, накопилось достаточно, чего стоит одна только его коллекция ценностей и артефактов, а потому их перевозкой он решил заняться несколько позже, когда их, хотя бы, будет куда вести.
О необходимости встретиться он написал Бертольду ещё утром, в преддверии разговора с семьёй, прекрасно понимая, что какая бы реакция за его признанием не последовал, о всё равно воплотит своё решение в жизни, а значит поговорить с Аккерманом будет просто необходимо. И на эту встречу он летел как ошпаренный, переполняемый нетерпением объявить Берту столь счастливую для них обоих новость – хоть что-то должно было скрасить и без того омрачённое состояние.
Из машины он выходит слишком поспешно, даже не подумав о том, чтобы вытащить чемодан из багажника – успеется, сейчас ему нужно как можно скорее его увидеть. Илай едва заставляет себя сохранять спокойствие, а не бежать вверх по лестнице, как того требует его внутреннее состояние.
Стоит ему только подойти к двери, как та тут же отворяется, а на пороге уже стоит Бертольд со столь несвойственной ему обычно улыбкой. Увидев его, Мур будто бы мгновенно забывает, зачем вообще сюда пришёл – кидается в объятия, отвечая на столь необходимый ему сейчас поцелуй.
- Пойдём внутрь, о таких вещах в коридоре обычно не говорят, - отлипнуть от Берта становится той ещё задачей, с которой Илай всё-таки справляется, беря Аккермана за руку.
Он тянет его за собой, на кухню, а впереди их обоих уже летит Непорядок – наверняка думает, что его сейчас покормят. Мур практически насильно усаживает его на стул, а сам усаживается именно что напротив, чтобы иметь возможность смотреть на Бертольда и ничего не упустить.
Такие новости нужно сообщать сидя, такие новости нужно произносить негромко, в особой обстановке и без лишней спешки. Но Илай распирает изнутри, ему кажется, что не скажи он ему этого прямо сейчас, немедленно взорвётся.
Он переплетает пальцы в замок и укладывает их деревянную поверхность стола. Глаза горят, светятся, а с лица не сходит счастливая улыбка.
Ну, сейчас.
- Я ушёл от Вивьен.

Он просто неспособен больше врать и притворяться. Придумывать всё новые и новые причины собственного отсутствия, что за полтора года их воссоединения стало случаться всё чаще и чаще, а объяснения ему всё менее и менее правдоподобны. Его дети уже достаточно выросли, чтобы не нуждаться в беспросветном контроле родителей, за исключением Элайзы, конечно, та и количества их вполне достаточно, чтобы освободить Илая от определённых обязательств. Он сделал всё, что от него требовалось, исполнил все требования своего старинного и могущественного рода. Разве это не значит, что теперь он может быть свободен? Хотя бы теперь и по столь веской причине.
Теперь, когда времени у них осталось не так уж и много, Илай полностью уверен, что больше не может тратить его на что-то стороннее и совершенно маловажное. За эти примерно пятнадцать лет им нужно успеть сделать всё, на что обычно людям требуется лет так минимум пятьдесят, а то и больше. Он хочет быть рядом с ним, каждый день и каждую ночь каждого месяца, а разве возможно сделать это, когда где-то там совсем недалеко тебя ждёт твоя нелюбимая жена? Бертольда не хочется оставлять ни на минуту, а потому Мур чувствует отчётливую потребность расставить все точки над i в этой истории с браком, склеенном исключительного из взаимоуважения. И развод есть единственный способ это сделать.
- Окончательно и бесповоротно, - говорит решительно, но всё-таки абсолютно счастливо. – Конечно, на развод потребуется какое-то время, за один день такие вопросы не решаются, но жить туда я больше не вернусь. Чемодан ожидает меня в машине, я хотел бы пока остановиться у тебя, если ты позволишь.
Усмехается, заведомо зная, что Бертольд будет только рад такому соседству. Илай трёт рукой один глаз, в тот будто бы что-то попало, и картинка несколько смазалась – это всё от волнения.
Следующая реплика Аккермана лишает его дара речи.
Выйти..? Выйти за него? В каком смысле? В том самом смысле, в котором вообще произносят это словосочетание? То есть, он предлагает ему пожениться, всё правильно? Вступить в брак, из которого с таким трудом сейчас пытается выбраться Мур? Жить вместе в статусе не просто любовников, возлюбленных или что-нибудь в этом роде, а оформить отношения с точки зрения закона? Быть нечужими друг другу людьми не между собой, но и для общества тоже, для всех окружающих?
До этого дня о подобном Илай даже как-то и не задумывался. Ему всегда было достаточно просто мечтать о совместной жизни, просто иметь возможно это делать – учитывая его семейные обязательства, даже это было для него желанием мало реалистичным. Но чтобы вступить в брак с Бертольдом, чтобы официально и юридически стать для него самым близким человеком… это было бы слишком, слишком хорошо, для того, чтобы быть правдой.
Его ответ легко читается по горящему взгляду и глуповатому выражению лица.
- Ты… ты предлагаешь, - он резко поднимается со стула, а действительность будто бы застилается лёгким дымом, становится расплывчатой. Илай часто моргает, чтобы привести зрение в порядок, а пока обходит стол, чтобы встать рядом с Бертольдом и поднять его на ноги. – Да, конечно, да.
Он целует его небрежно, напористо, разрываемый эмоциями, от которых хочется кричать так громко, чтобы все вокруг услышали о его счастье. Обнимает за шею, чтобы никогда больше не отпускать и не расставаться.
Предложение Вивьен, если честно, толком он так и не сделал. Их брак был в первую очередь договорённостью между их родителями, им даже толком не предоставили права выбора, решив всё самостоятельно за них и заранее. Просто они были представлены друг другу и поставлены в известно, что совсем скоро и нужно будет пожениться, и никаких возражения в принципе не принимаются. Илай слышал множество историй о том, как люди вообще делают друг друга подобные предложения, но никогда не задумывался, как поступил бы на их месте сам. Наверное, это было бы какое-нибудь жутко особенное событие в самом подходящем для того месте и в окружении множества необходимых людей. В их маленькой квартирки совершенно пусто, а момент довольно странный да и без того очень насыщенный, но почему-то этого Илаю более чем достаточно, чтобы почувствовать переполняющие тело воодушевление и искренний восторг.

Он тихо смеётся ему прямо в губы – кажется, первую брачную ночь они поторопили ещё очень много лет назад. О том примечательнейшем событии Илай не большой любитель вспоминать или, что ещё хуже, говорить, однако факт предпочитает считать фактом, каким бы неприятным он на деле не был. И тем более всякий раз, что они всё-таки касались этой темы, его поражает отсутствие каких-либо воспоминаний у Бертольда. В то, что тот просто претворяется и на самом деле просто не желает говорить об этом вслух, Муру как-то не верится, а потому он просто раз за разом удивляется данному обстоятельству. Сам же он с огромным трепетом относится к этим воспоминаниям, ибо постепенно боль стирается с корочки подсознания, оставляя место лишь чувственности и благоговейному трепету перед тем, что велено величать словом «вместе».
Ровно на одну секунду, в тот момент как Бертольд начинает его обнимать, Илай позволяет себе позабыть о том страшном проклятии, что нависло над их головами. Позабыть о том, что у них осталось не так много времени, и всё это самое время он должен тратить на поиски их общего спасения. Да, он искренне верит в то, что у них всё ещё станет хорошо, что они обязательно справятся и что более ничего в этом мире не сможет стать у них на пути. Но как же это всякий раз тяжело, верить за них двоих, не позволять себе слушать мрачные слова Бертольда, что нет-нет, да проскальзывают в его речи, когда, быть может, он того в общем-то и не желает. Надеяться и верить за двоих особенно трудно, когда кроме этой самой веры ты, собственно, ничего не может и предложить. Когда вынужден кормить себя и другого надеждами, что хрупче фарфорового сервиза немыслимой красоты, оставшегося в далёкой Ирландии, что некогда был подарен его матерью на их с Вивьен свадьбу, в числе и других, несколько более полезных подарков.
Когда он открывает глаза, мир всё ещё кажется ему совершенно затуманенным, и Илай пытается тряхнуть головой, в момент как оказывается сидячим на тумбе. Когда он успел стать таким эмоциональным? Да и есть ли у него повод настолько волноваться, чтобы немедленно свалиться в обморок?
Нет-нет, ещё секундочку, всё обязательно пройдёт, прерывать такой момент – настоящее кощунство.
Помогает Бертольду стаскивать с себя пиджак, всё также продолжая отвечать на поцелуй. Ну, давай же – он начинает чаще моргать, в попытке сбросить застилающую пелену, но с каждой новой секундой становится только хуже.
Сердце будто сжимается кем-то в кулак – это нарастающая паника наконец дала о себе знать. Кухня постепенно лишается привычных красок, а голова несколько тяжелеет, по спине пробегают мурашки. Он всё ещё пытается игнорировать происходящее – правда тело его делать это вовсе не способно, а потому в момент, когда Бертольд всё-таки останавливается, Илай больше походит на ожившего мертвеца – побелевший от ужаса.
Смотрит, вглядывается в ускользающее, темнеющее лицо, что вроде бы только что было напротив, а теперь он едва способен различить его черты. Он тянется к нему рукой, нащупывает пальцами гладковыбритый подбородок, затем нос, вот его глаза, брови – Бертольд здесь, рядом, в его реальности сомневаться как минимум бессмысленно.
Его лицо – это последнее, что он видит, прежде чем свет окончательно тухнет и Илай погружается в беспросветную тему.
- Я ничего не вижу.
Голос глухой, хриплый, комок стоит в горле и мешает ни то что говорить – дышать. Его прекрасные голубые глаза посветлели и расширены в едва с чем-то сравнимым страхом. Лицо страшное, искривлённое гримасой неподдельного ужаса, что забирается прямо под кожу, и мешает ни то что мыслить, а даже существовать.
- Бертольд, я… - протягивает вперёд, или в стороны? руки, тянется к нему, вроде дотягивается до чего-то тёплого, но всё равно абсолютно уверен, что сейчас немедленно упадёт прямо вниз. – Я… ничего. Совсем ничего, Бертольд.
С каждым новым словом его голос становится всё громче и громче, пока не срывается на предсмертный крик. Ему кажется, будто не слышит собственного голоса, не чувствует в пальцах мягкой ткани футболки. Он чувствует, будто потерял сам себя.
Страх разъедает изнутри.

Просто сидеть оказывается несколько тяжелее, чем может сначала показаться. Вместе со зрением пропадает и обыкновенное равновесие, учитывая, что паника хорошенько так подливает масло в огонь. Илай буквально цепляется пальцами за собственные колени, когда Бертольд убирает его руки. Он пытается не слишком наклоняться вперёд, ибо абсолютно уверен – ещё чуть-чуть и он непременно отсюда свалится. Но не столь страшно отсюда опасть, как не видеть, куда, собственно, подаешь. Мур стартельно удерживает себя от того, чтобы не тереть глаза руками и не мешать Бертольду проводить осмотр – всё, что он может знать, так это его ладони на своём лице, что ощущаются гораздо ярче, чем обычно.
Илай моргает часто, будто бы всё ещё верит в то, что, открыв и закрыв глаза должное количество раз, вновь прозреет как ни в чём не бывало. Он никак не реагирует ни на пролетевшую перед ним пару раз руку, ни на свет мобильно телефона – для него они существуют исключительно в виде не трактуемых движений Бертольда, что можно уловить исключительно через дуновения воздуха и едва различимые звуки.
- Ничего не болит, - всё ещё дрожащим голосом отвечает он.
А должно? Зачем он спрашивает? Это хорошо, что не болит?
У него вообще редко что-либо начинает болеть, спасибо магической натуре, никакие болезни особенно не беспокоят. Даже в больнице Илай никогда толком то и не была – а зачем? Целительством в его семье овладевали также часто, как люди приобретают навык чтения или письма – оно было неотъемлемой частью жизни любого Мура. Считалась, что именно их род расположен именно к этому роду магии, а потому обучение любого ребёнка начинали именно с этого. Самому Илаю возможность лечить никогда толком не нравилась, по крайней мере до тех пор, пока он не осознал, насколько полезно для него данное умение, если он находится рядом с Бертольдом. Тот слишком часто творит всякие глупости, после которых юный граф становился его главным и единственным доктором – остальных здоровье слуги в принципе мало волновало.
Он сползает с тумбочки на пол под собственное многократное «нет» и тут же чуть было не падает – ноги будто бы не способны нащупать твёрдый пол под собой. Спотыкается, хватаясь руками за Бертольда, виснет на нём, всё силясь не упасть. Тот тянет его с места, но идти куда-то Илаю совсем не хочется. От страха ноги делаются ватными и всё норовят подогнуться, ему нужно срочно посидеть, полежать, но явно не тащиться ни в какую больницу.
Больница, больница, зачем вообще ему нужна эта больница, если он маг и сам вполне способен справиться с этой проблемой? Паника практически не позволяет думать, а потому эта мысль посещает его голову уже в тот момент, когда они почти подходят к выходу с кухни.
- Подожди, - останавливается, ухватываясь покрепче за чужую руку. – Не надо в больницу.
Вырывается, будто даже не смотря на его отказ Бертольд всё равно потащит его в это странное место. Лишь только его отпустив, тут же теряет равновесие, но успевает ухватиться за дверной косяк. Это же он, да? Ощупывает деревянную поверхность так тщательно, будто от этого зависит его жизнь.
- Отведи меня к дивану.
Чувствует себя невероятно жалким и беспомощным. Будто снова стал маленьким ребёнком, за которым нужен уход и постоянный надзор, а иначе он не справится и непременно сам себе навредит.
Он позволяет Бертольду оторвать себя от косяка, вновь крепко цепляется за его руку и просто осторожно ступает куда-то вперёд. Сам не особенно различает дороги, но искренне верит, что Аккерман всё-таки исполняет его просьбу.
Останавливаются они, судя по всему, где-то в шаге от дивана, потому что ногами в него Илай не упирается, а потому вовсе не имеет возможности примерно представить, в какую сторону ему следует падать.
- Куда мне садиться?
Бертольд помогает ему опуститься на край, после чего Илай немедленно ложится на спину – так он чувствует себя несколько спокойнее, если ты уже упал, сделать это ещё раз не получится.
Он подносит руки к закрытым глазам, аккуратно ощупывает их, после чего старается справиться с несколько утихомиренно спокойствием Аккермана паникой, что никак не желает выпускать его из своих цепей. Лечить себя занятие куда более непростое, чем использовать магию на ком-то другом. Для этого нужно как минимум сосредоточиться, а сделать это в подобном состоянии совсем непросто, на это требуется время. Илай дышит часто и глубоко, в тщетных попытках успокоится, ибо именно спокойствие сейчас есть единственный выход всё испарвить.

Лишь многолетний опыт и виртуозное владение магическим ремеслом сейчас помогают Илаю выдавить из себя хоть что-то полезное. Паника отступать никак не собирается, вроде бы только начиная затухать, загорается с новой силой. С глазами он прежде толком то и не работал, быть может раз иди два, но явно не более того. Да и как ему, собственно, лечить что-то, не понимая толком, что лечит? Бертольд был абсолютно прав в своих вопросах, когда, задавая их, пытался выяснить причину строй странной и определённо ужасающей перемены. Ничего примечательного с Муром не происходило, здоровье явно не подводило и ничто не предвещало неожиданно нахлынувшей вины.
Он чувствует, как энергия выходит из приложенным к лицу пальцам, чувствует странное ощущение в глазах, а затем и всей голове. Ощущает, как нехотя магия принимается за работу, как проходит процесс воздействия её на организм. Но на этом спектр ощущений заканчивается – ничего помимо самой магии он не чувствует. Пытается отрезать набирающую обороты панику – разве не должен он чувствовать, как затягиваются невидимы раны? Ощущать хоть что-то, что помогло бы ему поверить в то, что целительство действительно помогает? Наверное, нужно немного подождать. Ну и ещё чуть-чуть, совсем капельку. Вот-вот, всё должно заработать, он должен, просто обязан почувствовать хоть какие-то изменения.
Илай ждёт минуту, две – боится убирать руки, боится, что ничего не получилось. Очень громко выдыхает через нос, в попытке справится с лишь увеличивающимся страхом. Пытается приложить больше усилий, тратит энергии гораздо больше, чем требуется в схожих ситуациях, но ничего не меняется.
- Не получается!
Его крик пронизан ужасом насквозь, он со злостью ударяет кулаками о диван. Злость возникает будто бы из ниоткуда, но мгновенно затмевает все остальные чувства – ровно на долю секунды. Следующим в разум проникает бессилие, и от него Илаю уже никак не избавиться.
Ему хочется улечься на бок, поджать к груди колени и ждать, пока откуда-нибудь вдруг появится кто-то, кто мигом разрешит эту совершенно нерешаемую проблему. Отец бы непременно знал, что нужно делать. Он бы кричал, ругался и поставил невыносимый ультиматум, но обязательно бы всё исправил. Но отца нет с ними уже очень и очень много лет, ждать помощи совершенно неоткуда, никто в этом мире даже не знает, где он есть. Кроме Бертольда. А Бертольд всё ещё тут?
- Бертольд, - зовёт, но боится услышать в ответ гробовую тишину. – Бертольд, ты здесь?
Неловко приподнимается на локтях, вертит головой, будто действительно может что-то разглядеть вокруг. Но окружает его лишь непроглядная темнота, в которой теряешься мгновенно, из которой никак не получается выбраться. Темнота давит и засасывает так глубоко, что надежда когда-нибудь из неё выбраться начинает походить на веру во второе пришествие.
- Бертольд, мне страшно.
Он пытается вновь сесть на край дивана, но поднимаясь, теряет равновесие и вновь падает назад, на спину. От неожиданности довольно больно ударяется головой, а с губ его слетает стон настоящего отчаяния. Он остался один, совсем один, замурованный в собственное Я. Одиночество пугает его, страшит не хуже вероятности никогда больше не прозреть и навеки остаться жить в темноте.
Илай вновь пытается подняться, произвольно тянет руки куда-то вперёд – ему нужно его коснуться. Прямо сейчас, без лишних промедлений, немедленно.
Темнота поглощает его, в темноте нет ничего страшнее, чем остаться одному.

Отредактировано Elias Moore (12-03-2019 23:11:20)

Вот он ты, вот, совсем рядом. Вот твоё лицо, самое родное и знакомое, что на ощупь, кажется, принадлежит кому-то совершенно другому. Но это ведь ты, правда? Только твои поцелуи заставляют сердце биться чаще, напоминают касание длани Господней и будто бы отправляет на встречу с апостолом Петром. Вот твой нос, твои небритые щёки, твои обычно столь манящие губы и такие красивые глаза. Глаза – зеркало души. Да вот смотреться в него больше некому.
Илай бережно касается его лица, будто то состоит в лучшем случае из самого чистого мрамора, выбито из него самыми гениальными мастерами. Лучшие скульптуры его коллекции никогда не сравнятся с его лицом, потому безжалостно холодно, потому что лишены главного – трепетной души где-то глубоко внутри. Всматриваясь в эти любимые черты, он пытался запечатлеть в памяти каждый миллиметр, будто боялся когда-нибудь потерять возможность ими любоваться – и оказался прав. Теперь, передвигаясь подушечками пальцев вбок, вверх и вниз, он будто бы по всё ещё стоящей перед глазами картинке составляет новую карту – карту ощущений. Сколько ему потребуется времени, чтобы вырвать из памяти его лицо? Наверное, примерно вечность.
От его поцелуя становится немного легче. Пользы от них оказывается в разы больше, чем от его собственных, самых уверенных попыток вылечить себя самостоятельно. Ему всё ещё страшно, страшно до слабости ног и трепета в груди, но паника больше не накрывает его с головой. Он пытается отдышаться, чтобы окончательно вынырнуть из этого мучительного состояния, чтобы вновь научиться думать. А быть может, всё дело в крепких объятиях, что растворяют пугающее одиночество, вытаскивают из сумрачной темноты во тьму тёплую и приятную, что приходит в дом всякий вечер, как вы лежите в одной постели, совершенно не задумываясь о том, что будет, когда ночь сменится новым днём.
Он тянет его на себя, чтобы сел рядом, на диван, чтобы можно было прижаться плотнее, чтобы всё время иметь возможность чувствовать его рядом. Илаю кажется, что отпусти Бертольд его хотя бы на мгновение, он немедленно исчезнет сам, растворится в пустоте, потеряет своё бытие и больше никогда назад не вернётся.
Интересно, что помогает ему сохранять спокойствие в столь сложной ситуации? Безразличие к возникшей проблема – совершенно глупое и безосновательное предположение. Илай чувствует его любовь просто в его нахождение рядом, сомневаться в ней нет никакого смысла. Быть может, Бертольд всегда был таким спокойным, просто прежде попадать в подобные переделки не приходилось? Весьма сомнительно, учитывая взрывной характер Аккермана и его любовь в первую очередь кидаться на обидчика с кулаками. Так где же он черпает свою холодную выдержку, позволяя словам вылетать так уверенно и чётко? Где Илаю взять столько стойкости, чтобы окунуться в проблему с чистой, не замутнённой страхом головой.
- Дураком могу называть тебя только я, - тихо-тихо, несколько отвлечённо, склонив голову. В очередной попытке успокоиться, заняться голову чем-то более приятным, например, далёкими воспоминаниями.
Он нащупывает его ладонь, берёт её в обе руки сразу, касаясь каждого пальца по очереди. Это его успокаивает. Помогает сложить вместе мысли, что старательно разбегаются в разные стороны.
- Магические, - ответ вылетает сразу, о нём Илай даже не задумывается. Это столь очевидно, что не даже не требует особой концентрации и внимания. – От артефактов, заговоров, проклятий. Это должно быть что-то очень умелое и сильное, если я раньше не смог это почувствовать. Или оно появилось только несколько минут назад.
Илай не уверен. Кажется, он вообще больше не может быть в чём-либо уверен. Но в том, что в его недуге замешана магия, сомневаться не приходится. И как давно она сидит в нём? Почему прежде он ничего не замечал?
- Но сейчас я даже примерно не представляю, что это такое.
Это его страшная правда, которая выкачивает последние силы, заставляет съёжиться и прижаться поближе.

Наверное, это было бы весьма забавно, если бы Илай в конечном итоге обжёгся именно об дело всей своей жизни. Тяга ко всему древнему и наполовину разрушенному была у него всё то время, сколько он себя помнил. Будучи ещё совсем ребёнком, не умеющим читать и писать, он мог в течение целого часа разглядывать книжки семейной библиотеки, не особенно ещё даже задумываясь над тем, что в них написано. Просто он знал, что вон та красная, в несколько обожжённой обложке имеет крупные чернильные пятна на самой первой обложке, а вон та синяя буквально начинает рассыпаться в руках, если попытаться её полистать. Илай искал красоту во всех окружающих его вещах, размышляя над их личной судьбой и связью с человеческой жизнью. Он имел все возможности для того, чтобы его маленькое увлечение стало серьёзным занятием, о котором не стыдно рассказывать даже самым высокомерным магам.
- Артефакты бывают разными. Они могут начать работать сразу же после своего создания, а могут ожидать специальной активации. Всё зависит от каждого конкретного случая, - даже с затуманенным разумом он способен прочитать даже целую лекцию по этому поводу. – Но я не думаю, что дело в одном из них. Слишком долго я занимаюсь этим вопросом, чтобы по неосторожности попасть под такое пагубное влияние одного из них.
Выслушивая первый отцовский рассказ о великой магии, что течёт в их жилах, о её применении и всём том магическом мире, что их окружает, Илай не мог не задаться вопросом, насколько магически разряженными могут являться предметы, его окружающие. Именно этот раздел магии он бросился изучать в первую очередь, ещё даже до наступления того возраста, когда сам смог сотворить своё первое заклинание. Артефакты довольно органично вошли в список его пристрастий, разделив почётное место с артефактами совсем иного, человеческого плана.
Нет, дело совершенно не в них, Илай это знает совершенно наверняка. И данное понимание лишь отягощает сложившуюся ситуацию. С вещами, в которых столь прекрасно разбираешься, справиться куда легче, чем с чем-то, в чём твои познания несколько ограничены. В заговорах и проклятиях Мур никогда особенно силён и не был. И сейчас данное опущение может вылиться для них во вполне себе серьёзную проблему.
- Я не знаю, - сколько ещё ему раз нужно заявить о своей беспомощности, чтобы Бертольд перестал задавать ему лишь повышающие уровень отчаяния вопросы. – Если бы я знал, что это и кто это сделал, то немедленно бы его развеял. Но я ничего не чувствую, понимаешь? Не ощущаю в себе никаких изменений, что вообще не должно быть возможно.
Он наскоро пытается перебрать в памяти все возможные варианты событий, когда он мог получить от кого-то из своих знакомых подобный подарок, но ничего толкового на ум ему не приходит. Илай даже примерно не может себе представить, чем вызвал у кого-то подобную ненависть. И, что самое главное, почему эта магия проявилась именно сейчас, секундомер какой продолжительности был присвоен этой бомбе и кто активировал детонатор?
- Маг, сотворивший это, должен обладать невероятной силой, раз сумел скрыть от меня своё присутствие. Или же заклинание было наложено настолько давно, что я совсем позабыл, как ощущал себя до его возникновения. Других вариантов я не вижу, но оба ни один из них не может быть вероятен.
Наверное, ему всё-таки капельку легче. Мысли уже не столь сильно путаются в голове, а усиленная работа мозга помогает хотя бы относительно преодолеть барьер. Илай изо всех сил пытается помочь Бертольду направить их рассуждения в нужное русло. Поодиночке ведь они никак не справятся.
Недолгое молчание нарушает довольно громкая и уж точно хорошо ощутимая вибрация. Илай вздрагивает, когда телефон только-только начинает звонить в кармане его брюк. Он тянется к нему, на ощупь достаёт из кармана, но даже не пытается взглянуть на экран – бесполезность подобного действия понемногу начинает откладываться в нём.
- Кто звонит?
Протягивает телефон Бертольду, ожидая в ответ услышать имя одного из своих детей. Вивьен вряд ли бы стала интересоваться положением его дел сейчас, а с заказчиками он предпочитает использовать иные методы связи. Но дети – совсем другое, и именно с детьми он сейчас хочет разговаривать в последнюю очередь.

Отношения с матерью у Илая всегда были довольно натянутыми. Иногда ему и вовсе начинало казаться, что женщины, которую он мог бы коротко и просто называть «мамой», в мире в общем-то и не существует. Её любовь и забота проявлялась странными, совершенно не регулярными вспышками. Сегодня она сидит у его кровати и с полными теплоты глазами рассказывает на ночь историю из своей относительно долгой жизни, целует в щёку и желает самых приятных сновидений, а завтра уже ограничивается исключительно стандартными фразами и делает вид, будто сына у неё и вовсе не существует. Они никогда не были близки или хотя бы хорошо знакомы, в далёком детстве Илай даже обижался на неё на то, что она и примерно себе не представляет, чем увлекается и в свободное время занимается её младшим ребёнок – будто это её совершенно не интересует. В сравнении со всегда дотошным и слишком уж строгим отцом, леди Мур мало походила на обычного родителя, скорее напоминая далёкую родственницу, что лишь периодически справляется о состоянии совсем чужих детей.
После смерти супруга она изъявила желание поселиться отдельно от остальной семьи, в одном из не таких огромных домов, что также принадлежали Мурам и находились в сравнительной близости от Белфаста. Илай навещал её довольно часто, считая подобную навязчивость своей священное обязанностью, совсем не желая оставлять овдовевшую женщину в круглом одиночестве – факт которого был лишь его скромным предположением. Он пытался, искренне пытался поддерживать с ней отношения, постепенно начиная замечать, что существовавшая между ними все эти годы ледяная стена начинает медленно таять. Перед самым их бегством из Ирландии, он пробыл у неё ровно час, проведённый в заверениях, что рано или поздно он обязательно заберёт её отсюда, нужно только найти новый дом и тогда они обязательно смогут вновь жить вместе. Леди Мур молча выслушивала все обещания и разъяснения сына, после чего довольно коротко и бесконечно вежливо заявила, что покидать родную страну совершенно не собирается.
Илай хмурится, едва заслышав ответ Бертольда. За все годы, проведёнными вне территории Ирландии, эта женщина звонила ему от силы несколько раз, да и то в самых экстренных случаях, когда появлялись проблемы с финансами или возникали новости со стороны преследователей. Куда чаще она предпочитала общаться с Вивьен или внуками, к чему сам Илай относился с едва заметной, но всё-таки детской завистью. Обычно он сам выбирал её номер в адресной книжке, справлялся о здоровье, после чего практически сразу их разговор заканчивался. Неужели новости о разводе уже успели перебраться через океан?
- Да, - его голос даже не дрожит, он пытается говорить уверенно.
- Да, - устало, но твёрдо, будто одним словом пытается отстоять свою точку зрения.
Одним коротким гудком телефон оповещает об окончании разговора.
Он откладывает телефон на диван и понуро опускает голову. Догадка, что столь удачно посетила голову Бертольда, лишь только начинает зарождаться в его мыслях, правда тут же пытается раствориться в идее о том, что этого просто не может быть – она всё-таки его мать.
Леди Мур была бесконечно недовольна, это чувствовалось в её холодном тоне, от которого хотелось поёжится и немедленно отправиться в свою комнату. Да, она знала о его разводе. По её скупым фразам было довольно легко предположить, чью сторону в данном непримиримом разногласии решила принять степенная женщина. Разве мог вообще Илай надеяться, что всё сложиться как-то иначе.
- Она даже не стала со мной разговаривать, - о том, чего именно касается эта «правда» Мур не видит смысла уточнять. - Просто спросила, правда ли всё это, и бросила трубку.
Даже к смерти приговорёнными заключённым родственники относятся с большим пониманием. Она даже не спросила, почему он это сделал, ради чего или кого, решился разорвать брак, в котором прожил почти целый век. Ей просто хотелось услышать его собственное подтверждение. Подтверждение того, о чём она и без того прекрасно знала.

Матери любят своих детей вопреки и несмотря ни на что. Любят просто за то, что они их дети, за то, что связаны с ними неразрывной кровавой связью, просто за то, что произвели их на свет. Дети совершают страшнейшие поступки, выходящие за рамки семи смертных грехов, но всё равно остаются любимы и принимаемы. Дети могут являться воплощением нечеловеческой жестокости, но их матери будут до последнего поддерживать за ноги бездыханный труп, не первые сутки болтающийся в веревочной петле.
И если Илай не страдает разведением личности, то с полной уверенностью может заявить о том, ничем подобного от себя отречения не заслужил. Да, иногда он совершал действительно гадкие и не совсем обдуманные поступки, чего стоит только одна история с Маклафлином. Да, он никогда не был идеальным сыном и при особом усердии к его поведению всегда можно было придраться, однако чем вызвать он мог подобную страшную кару?
Порой ещё совсем маленькому, а затем и чуть более подросшему Муру начинало казаться, что он разочаровал свою мать просто тем, что родился мальчиком. Пусть леди Мур и не всегда являлась счастливой обладательницей столь громкой фамилии, однако с большим почтением и гордостью относилась к её матриархальным традициям. Эта особенность рыжего семейства не давала спокойно вздохнуть всех их мужчинам, вынуждая прогибаться под острыми каблуками веснушчатых красавиц, выполнять для них в первую очередь репродуктивные функции. Леди Мур подарила семье дочь-наследницу магического потенциала, но на этом её благословение кончилось – Илай родился с дефектом, изменить который не имелось никакой возможности.
А ведь насколько бы иначе сложилась его жизнь, появись на свет он всё-таки в теле девчонки. Жить было бы гораздо проще, жить было бы гораздо приятнее. Не пришлось бы столько лет скрывать от окружающих свою непреодолимую тягу к мужскому полу – это было бы совершенно нормально, это бы от него и ожидалось, это бы непременно даже поощрялось. Обратил бы тогда на него внимание Бертольд, сам бы он смог бы пройти компании мальчишки-слуги? Не стоит даже сомневаться в том, чтобы судьба так или иначе свела бы их, они всё равно были бы вместе. И, кто знает, быть может после долгих и крайне серьёзных уговоров граф Мур согласился бы на этот неприемлемый, но хотя бы возможный брак? Тогда им даже не пришлось бы расставаться, и они бы прожили долгую и счастливую жизнь, ни о чём и никогда не сожалея.
Родись Илай девчонкой, всё было бы гораздо проще. Родись Илай девчонкой, сейчас бы не сидел в полнейшей темноте, вызванной совсем не естественным недугом.
- Она не могла этого сделать, - неуверенно качает головой, - она же моя мать, Бертольд, она не могла этого сделать.
Сам не верит в свою слабую попытку возразить. Факты как-то уж слишком просто складываются сами собой – именно тогда, когда этого у них совсем не просят. Правда кажется такой очевидной и совершенно невозможной одновременно, что Илай не может сделать ничего, кроме как схватиться за голову.
Какое-то проклятие, которое поселилось в нём настолько давно, что жизнь без него он уже просто не умеет. Магия сильная, раз смогла продержаться столько времени, магия как ничто другое надёжная и отменно действующая даже до сих ор. Никто не стал бы кидаться так быстро сообщать ей столь безрадостную новость. Значит, узнала сама. Значит, почувствовала.
Разве теперь возможно в чём-то сомневаться?
Это предательство от самого дорого человека в жизни каждого бьёт в спину, пронзает насквозь и лишает веры. Как бы она к нему не относилась, чтобы не делала, он любил её так искренне и нежно, как вообще способен любить ребёнок свою маму, принимая её со своими собственными проблемами и недостатками. Он мог ожидать подобного предательства от кого угодно, но уж никак не от человека, подарившему ему когда-то билет в жизнь.
Сколько же ненависти должно поселиться в сердце женщины, чтобы она решилась ослепить своего родного ребёнка? За что?

Действительно, честен ли он с самим собой, когда пытается отказаться от единственно подходящего объяснения для своего нового недуга? Навряд ли. Просто не в природе Илая верить в тёмные стороны людей, даже в те моменты, когда от противной правды, казалось бы, даже некуда скрыться. Ведь это так сложно, практически невозможно позволить себе поверить, что твой самый родной человек был способен на подобное злодеяние. Даже будь на её месте кто-нибудь другой, Мур так или иначе попытался бы отыскать причину проблемы в самом себе, к самобичеванию он уже довольно давно привык, а здесь речь так и вовсе ведётся о матери. Нет, одно дело увидеть, разглядеть проблему, и совсем другое – поверить в её происхождение. Отнекиваясь и вставляя банальное «она не могла» он тщетно пытается изменить неизбежное, не особенно веря в необходимость данного акта.
Какой глубокой иронией, однако, порой обладает всесильная судьба. Во избежание конфликтов Илай многие и многие годы сказывался слепцом, не замечал даже самые очевидные проблемы, отрекался от самых бросающихся в глаза фактов. Столько лет он оставался незрячим по отношению к каким-то фактам и ситуациям, а теперь потерял зрение в самом первоначальном смысле. Сложно придумать для него более сурового и тонкого наказания, нежели обречь на слепоту. И это ещё без упоминания той крайней необходимости Мура в полной автономности и самостоятельности, что будет крайне плохо достижима без одного из органов чувств.
Ему хочется уткнуться Бертольду в плечо, да только даже это самое плечо увидеть он не в состоянии. Чувство собственной беспомощности окутывает с головой, не даёт спокойно дышать. Неужто теперь он до конца своих дней он обречён жить в кромешной темноте, дожидаться, пока ему помогут одеться, привести себя в порядок, выведут на прогулку и прочее-прочее? Ни для кого не секрет, что слепой человек вполне способен существовать самостоятельно, смирившись со своей страшной долей. Наверное, со временем и Илай сможет научиться управляться с миром без возможности видеть его, опыт решает многие проблемы. Однако нет у него никакого желания мириться с этой напастью, нет согласия навеки потерять возможность видеть всё вокруг и в первую очередь лицо любимого человека.
- У тебя есть что-нибудь выпить? А, чёрт, последнюю бутылку я допил, кажется, ещё на той неделе. Ты же ничего с тех пор не покупал, да? – вопрос скорее риторический, ибо при нём Бертольд алкоголь никогда не покупал, и совсем недавно выяснилась причина подобного поведения, а потому всеми напитками в этой и предыдущей квартире заведовал Илай.
Сейчас ему просто жизненно необходимо как-то успокоиться. Алкоголь для того был бы самым банальным средством, ибо после такого нервного срыва мага наверняка бы очень скоро потянуло бы в сон. Да, продолжительный сон ему сейчас бы тоже очень даже не помешал. Телу и разуму нужно принять произошедшее и попытаться научиться как-то жить с этим дальше. Хотя бы временно, хотя бы пока они не найдут способ ему помочь.
Илай отказывается верить в безысходность ситуации. Не готов мириться со слепотой и искренне верит, что они смогут что-нибудь придумать. Есть в нём что-то от самого заядлого оптимиста, что вопреки всему старательно закрывает глаза на всё плохое, оставляя для себя лишь веру в благополучный исход. И совсем не важно, касается дело старого материнского проклятия или сущности вендиго у Бертольда. Мур чувствует непреходящую необходимость верить в лучшее, даже тогда, когда подобное кажется как минимум глупым.
- Давай вернёмся на кухню, - а что же ещё ему остаётся. – Я буду чай и сигареты. Хотя бы они-то у тебя ещё остались?
Говорит не недовольно, но устало. Не придирается, не пытается указывать или что-то в этом роде. Илай совершенно истощён и единственное, о чём способен сейчас мечтать, так это о том, чтобы хотя бы на секундочку забыться.