Дело было дрянь.
Бертольду стоило учесть, что ничто не сможет пройти гладко в случае с гулем, но он почему-то не стал. Бертольду стоило быть более осторожным, хотя черт с ним-  ему вообще не стоило лезть во все это, но как он мог?
Это было чем-то вроде негласного правила их недо-сообщества. Убивать своих. Тех, кто уже слишком не в себе, чтобы называться "собой". Тех, кто утратил и разум и последние крупицы человечности, и кто уже ничего, кроме разрушений и смерти принести не сможет.
Тех, в кого однажды им всем и предстоит обратиться. Тех, одним из которых однажды станет и Бертольд.
Он знал очень мало вендиго, так как в принципе мало с кем в городе общался, так что и сам не знал, на кого охотится. Это мог быть его давний знакомый или незнакомый ему вовсе, но эт было и неважно. Важно было лишь то, что он загрыз ребенка на той неделе, и теперь вполне вероятно пойдет ближе к городу. Бертольд не какой-нибудь там весь из себя герой конечно, но он привык действовать. В этом городе живут его дети, в этом городе живет самый дорогой для него человек - мысли о том, чтобы остаться в стороне у него. разумеется, даже не возникает.
И вот он и сам в лесу.
Убить гуля тяжело, но здорово помогает факт осмысленности - когда ты точно знаешь, что вот детский плач на самом деле никакой не плач, а вот та веточка за спиной хрустнула не просто так, все проходит гораздо проще. Гуль еще не слишком стар, и Бертольд быстро понимает, что, может, он и слабее его, но навыки, которые у него есть, вполне себе сравнивают их шансы.
Он спокоен. Он совершенно не переживает за свою жизнь, он уверен, что справится
А потом гуль замахивается, и грудь Бертольда пронзает острая боль. Смотреть ему некогда, но он и так понимает, что произошло.
Ему не страшно, это лишь придает ему дополнительный стимул сделать все побыстрее.
Когда дело сделано и останки начинают пылать, Бертольд, наконец осматривает себя.
Новой куртке пришел новый пиздец. Рубашке и футболке под ней - тоже. Груди Бертольда тоже не слишком хорошо, но за нее он как раз не переживает - заживет. Не так просто, как будь это например следы от медведя, но все же заживет. Завтра у него выходной и будет возможность просто отлежаться дома, а уже послезавтра он даже и не вспомнит об этом. полне вероятно, заживет все еще к ночи, но Аккерман в таких вещах предпочитает брать время с запасом.
Мотоцикл вести не слишком-то удобно - ему нужно наклоняться вперед, к рулю, а от этого кровь тоько сильнее сочится, да и оущещния не самые приятные. Кроме того, это мешает тканям срастаться, но не то чтобы у Бертольда был выбор.
Ег новая квартира стоит почти на окраине - он внезапно открыл для себя прелесть жизни не в центре. Он и раньше жил не в самом центре, но уж всяко ближе, чем сейчас. Конечно до работы надо было дольше добираться, да и внешне квартира была еще более непримечательная, чем предыдущая, зато здесь была ванная вместо душевой кабины, и в комплект к квартире досталась посуда от предыдущих владельцев. Местный диван тоже был куда удобнее предыдущего, а за углом дома было очень удобно парковать байк. Словом, Бертольд был весьма доволен, и только самую малость опасался спрашивать у Илая, нравится ли ему в его новом жилище. Ответ вряд ли бы был положительным, а значит Илай опять бы завел шарманку о том, что мог бы помочь поискать жилье получше, и Берт бы разозлился, и тогда бы они поругались. Так что Бертольд решил не спрашивать - просто скинул новый адрес сразу после того, как въехал.
Непорядка, чудом выжившего во всей той вакханалии, пришлось забрать с собой, так что теперь это официально был кот Бертольда, чему они оба не слишком-то были рады. Они оба привыкли существовать порознь и встречаться по утрам и вечерам на кормежке, а теперь были вынуждены делить территорию. Первую неделю Непорядок вообще очень активно включал альфа-самца и шипел каждый раз, когда Бертольд подходил слишком близко к облюбованному им креслу. Бертольд тихо охреневал и грозился кота выселить на улицу. Потом оба как-то попривыкли, стали спокойнее реагировать друг на друга. Непорядок даже начал позволять себя гладить, но делал это словно бы неохотно. Аккерман старался ему с этим не надоедать.
Непорядок встретил его встревоженным "мяу" и попытался броситься под ноги, за что тут же получил "пошел нахуй" и ретировался на кухню.
Бертольд нащупал в ванной полотенце, кинул его на диван и упал сверху, вырубившись практически мгновенно из-за жара.

Очухался он плохо понимая, что происходит. Непорядок неприятно тыкался мордой ему в переносицу, дверной звонок орал, телефон тоже орал. Бертольду потребовалось секунд пять на осознание, где он, кто он и как он, но, стоило осознать, как себя осознала и грудь, которая, судья по всему, только-только перестала кровоточить и теперь ныла, активно заживая.
Бертольд поднялся. Жара уже не было, но глова была тяжелая и будто бы не своя.
Бертольд вышел в коридор и посмотрел в дверной глазок.
Фак.
Хотя, собственно, кого еще стоило ждать?
Он открыл дверь. Собирался сначала что-то сказать, но быстро понял, что сказать ему нечего, да и вообще говорить сейчас не очень хочется, так что просто кивну и побрел обратно в комнату. Полотенце пропиталось кровью, но диван не запачкало. Он откинул его в сторону и улегся, отмахнувшись от Непорядка, который тут же оскорбленно махнул хвостом и выбежал в коридор.
Знает ведь, где любят больше.

Бертольд искренне ненавидит врать. Всю свою жизнь это дело ненавидел и неважно, как он относился к тому, кому надо было соврать. Хотя разумеется врать Илаю было особенно тяжело, ведь, еси так подумать, у них никогда не было секретов друг о друга хотя бы по той причине, что общались они с тех пор, когда у людей в принципе секретов не водится, а потому логичнее было как-то ppfdjlbnm общие секреты, чем что-то скрывать друг от друга. Бертольд даже в чувствах к нем признался очень быстро, буду не в состоянии понять, как вести себя в случае, если он решился их скрывать.
Первым большим секретом был его побег из дома Муров - его он хранил целую неделю. Да, побег был не самым спонтанным решением в его жизни, но еси раньше Бертольд не знал, как что-то скрыть от Илая, то в тот раз он не знал, как можно о таком сказать.
Собственно, сейчас у него была та же дилемма - он не знал, как сказать Илаю о проклятии, а потому все это время молчал.
И вот сейчас он не знает, что лучше ответить. Ликий зверь напал? Глупости, это отмазки работают только в случае с местно человеческой газетой, любой маг легко поймет, что это был вовсе не зверь. Может, дерево неудачно упало? Мог же он пораниться я в лесу, пока спасал там кого-нибудь? Тоже какая-то ерунда.
Он неприятно морщится от криков и даже вяло пытается отодвинуться. когда Илай тянется к его руди - но это уже на уровне инстинктов. он подсознательно хочет защитить больное место. Оно дело дать полечить порезанный палец, и совсем другое - разорванную грудину.
-Не кричи только, ладно? - хрипло просит он, стараясь звучать не слишком агрессивно - голова болит как с бодуна, только жар спал, -он и не пытается следить за действиями Илая, ему элементарно неохота поднимать голову от подушки, потому что та сейчас кажется просто чугунной и способной переломить шею при необходимости - просто так получилось. Бывает.
Он не знает, что еще сказать и как еще объяснить. Он мог быть все повесить на поножовщину или еще на что-то подобное, но Илай из ведьминского рода, который врачует уже поколений сто, он бы и сам понял, если бы раны хоть немного были похожи на раны от ножа. А что еще остается в качестве вариантов? Оборотень? Вот уж да, это конечно намного лучше, чем вендиго. Или гуль.
Черт, может, просто пора сказать правду? Что, если само ранение - это знак свыше, что пора? Бертольд ведь всегда знал, что этот момент настанет, он всегда знал и понимал, что все тайное рано или поздно становится явным. Так может, это "рано или поздно" наступило? Может, пора уже этому последнему секрету, что остался между ними исчезнуть? И будь что будет.
Однако эту правду ему, к собственному стыду, так просто не озвучить. Слова просто не лезут, даже мысль не формируется так. чтобы ее озвучить. Как вообще о таком можно сказать хоть сколько-нибудь...приемлемо? Так, чтобы Илай не распсиховался и не начал задавать еще больше вопросов? Да никак.
Скажешь ему, что это был гуль - и он начнет переживать, что Бертольд теперь проклят. И что потом - врать, что пронесло? Ну это уже совсем глупо, он не хочет делать из Илая такого глупца. И из себя тоже не хочет.
Поэтому он просто надеется, что такой ответ Илая устроит. Что он просто не станет докапываться, чо поймет, что Аккерману не слишком-то хочется об этом говорить.
Разумеется, он понимает, что вряд ли все будет так.
Но надеяться же ему никто не мешает, да?
Непорядок мяукает, и в глосе его Бертольду слышится "а я говорил".

Раны чуть пощипывает, но Бертольду это ощущение хорошо знакомо - благо, с Муровской целебной магией он на ты уже не первый десяток лет, и, несмотря на внушительный перерыв, забыть ее так и не смог. Сейчас, правда, все ощущается как-то болезненнее чем обычно, но Бертольд все списывает на природу ранения. Его первый раз лечат после ранения гуля. откуда ему вообще знать, что он при этом должен чувствовать - знает только, что заживает все как-то хреново, не как обычно.
-Некоторые говорят, что я герой, - усмехается Бертольд через силу. Герой, да. Есть у людей такая черта: звать героями тех, кто сражается за них и монстрами тех, кто бьет им морды. Поэтому Бертольд в оба этих слова и вкладывал того же смысла, что и все вокруг - уж он-то знал, как легко ему собственные кулаки обратить против тех, кого только что защищал, если конечно он не успел выпустить пар. Сейчас, конечно, все было сосем иначе: его поступок и в самом деле был хорошим, нет - нужным, он был нужным. Он просто сделал то, что должен был сделать, и никто бы не сказал ему, что он не прав.
Илай нервничает. Бертольд знает, что напугал его и знает, что он ничем не заслужил такого отношения к себе, но что Аккерман может? Обещать, что не станет ни во что ввязываться? Что завяжет с драками, что перестанет злиться? Нет, это все ерунда, Илай и сам в такое никогда не поверит, не говоря уже о том, что Бертольд ни за что не сможет сдержать обещания. Да и что потом- бросить работу? Там ведь тоже опасно, там Бертольд тоже постоянно ранится. Вспомнить хотя бы о той рыжей девушке, из-за котором он целых сорок минут мучился от жуткой боли в колее и не мог работать. Да, зажило в итоге, хотя Бертольд так и не смог понять что именно тогда с коленом произошло, но Илаю решил не рассказывать - тот еще бы начал что-нибудь ему выговаривать, а у Аккермана всегда находилось, как бы поинтереснее занять его рот.
Он бы и сейчас занял, только вот сил совсем нет даже смотреть на него. Да, раны больше нет, но и сил у него тоже нет совершенно - организму нужно время, чтобы понять, что режим выживания пора переключить на обычный.
И разумеется Илай не отстает, но голос его звучит так жалостливо, что Бертольду не кажется, что он правда хочет знать правду. Хотел бы - давно бы уже понял, все признаки ведь на лицо. Как бы Бертольд не скрывал проклятье - они вместе полтора чертовых года.Всречаются хотя бы раз в неделю, а иногда и намного чаще. Если бы Илай правда хотел видеть изменения в нем - но бы давно их заметил.
И Бертольд может понять это подсознательное нежелание - если бы он мог, он бы тоже обо всем этом не думал, игнорировал бы свою природу и горя не знал, только вот тогда проблем было бы еще больше, чем есть сейчас.
И что ему теперь делать?
Он роняет руку на глаза, не в силах даже посмотреть на Илая.
Не слепец, как же. Самый настоящий.
А к черту.
-Это был гуль, ясно? - сухо роняет он - самый обычный гуль. Чуть-чуть проворнее чем я, наверно, бывший оборотень. Не переживай, его больше нет.
Конечно Илай не стал бы переживать из-за какого-то чертова гуля, но Бертольд вдруг начинает испытывать раздражение.
Расскажи мне, Бертольд, расскажи. Да нужна тебе разве та правда?
Тебе я нужен, я такой, каким ты меня помнишь. Не такой я, который есть сейчас. Смотри, у меня даже язык не повернулся сказать, что я ео убил - лишь "его больше нет", потому что я ни черта не знаю, как ты отреагируешь на новость, что я теперь еще и убивать могу, а не только калечить. Я и тогда мог, только тебе не говорил.
И как ты отреагируешь, если я продолжу и скажу, что я людей еще и ем?
Что ты станешь делать тогда со всеми своими прекрасными иллюзиями, Илай?

У Бертольда начинает звенеть в ушах от напряжения, а щеки краснеют. Все лицо горит, он чувствует себя провинившимся мальчишкой.
А какой вообще реакции он вообще ожидал, если не этого отчитывающего тона,так похожего на любимый тон его отца? Было бы лучше, если бы прямо сейчас разрыдался? Или, быть может если бы он вообще встал и ушел, поняв, что все это не для него?
Конечно бы не было. Это не могло быть легко, это таковым и не было. Но и пути обратно уже нет.
Как и ожидал Бертольд, вопросы Илая на этом не заканчиваются, и теперь нет совершенно никакой возможности просто замять этот разговор. Илай уже не отступится, Илай теперь в любом случае знает, что произошло...Не знает лишь когда, и в этм сейчас главная проблема.
Бертольд тяжело вздыхает, пытаясь привести в порядок беспорядочные, часто злые мысли.
Вот зачем он сегодня вообще приехал? Приедь он завтра, пуская даже с утра, ничего бы этого не было. Рана бы затянулась, полотенце бы отстиралось, и только Непорядок был бы молчаливым свидетелем произошедшего, но Непорядку Бертольд в этом плане доверял. Так нет же, ему надо было признать именно сегодня, и теперь Бертольд вынужден думать, как сообщить бы ему все помягче, чтобы Илай не лишился чувств.
Чтобы не бросил его спустя мгновение и не исчез в неизвестном направлении.
Но думать слишком больно, да и вообще ясно ведь уже, что мягко это не сообщить. Как вообще можно ненавязчиво сообщить, что встречаешься с самым настоящим. очень даже не метафоричным монстром, и что теперь ваша жизнь в месте не будет так долга и так прекрасна, как ты е себе все это время представлял? Никак.
-Ничего не будет, Илай, - отвечает он и выжидает мгновение, набираясь смелости для следующей фразы - все что могло произойти, произошло. И уже очень давно.
Он заставляет себя сесть - такие разговоры лежа не ведутся, но на Илая смотреть не может.
-Так принято, - он ведет плечом - мы сами разбираемся со своими, когда приходит время.
Это первый раз, когда Бертольд ставит себя в один ряд с другими проклятыми, но сейчас ему кажется, что так будет лучше: так Илай точно поймет, что он имеет в виду. Может, это и не поможет его принятию этого факта, но он хотя бы поймет, о чем вообще идет речь.
-Иначе маги бы занялись истреблением вендиго. Или не маги. Никто ведь не любит вендиго, а если мы станем проблемой, то нам недолго останется. Поэтому мы не создаем проблем. Чаще всего, - продолжает он свою мысль. Если рассказывать, то уж все и до конца, да? Так почему у него чувство, словно он вбивает гвозди в невидимый гроб их с Илаем отношений?
А потому что это вполне может оказаться правдой - заранее ведь не угадаешь, как Илай отреагирует. Бертольд все поймет, Бертольд все примет. Что бы он не реши теперь - он будет иметь на это полное право, и у Бертольда не будет никаких оснований для того, что не принять его реакцию.
-Я должен был сразу сказать, - все-таки произносит он, потянувшись к заднему карману в поисках смятой пачки. Курить, конечно, хочется, но сейчас ему больше надо занять чем-то руки. Где его зажигалка он понятия не имеет. Скорее всего, осталась в лесу вместе с прахом гуля, будь он не ладен - прости меня.
Вряд ли его извинения сейчас как-то помогу, но ему и правда жаль. Он знал, что следует сказать. Знал с самого начала, как знал и то, что поступает мерзко, утаивая эту информацию. О таком надо сообщать, потому илай не обязан быть с ним эти несчастные лет пятнадцать, в течение которых лучше ничего становиться не будет. Илай не обязан смотреть, как он медленно сходит с ума и не обязан быть рядом, когда кто-нибудь придет и по его душу, если конечно он не решит свою проблему сам и раньше.
Он все это знал, но просто не мог. А теперь может лишь рассчитывать на то, что Илай помет хотя бы это.

Илай молчит, и Берт знает, что это плохой знак.
У Илая всегда все чувства нараспашку, особенно когда речь заходит об общении с Бертольдом - от него он вообще редко что-то скрывал, всегда все сразу выкладывал. Так было с самого детства и по сей день, только если Илай вдруг не решал закрыться от него. Прямо как сейчас.
Бертольд его понять может, но совсем не хочет. Ему было бы легче, если бы сейчас Илай орал, стенал, махал кулаками - делал, черт возьми, все что угодно, но не молчал.
О чем он думает сейчас? Как понять. когда он молчит? Чего Бертольду теперь вообще ждать?
Бертольд поднимается на ноги. Сидеть ему невыносимо, но и мельтешить не хочется, поэтому он идет на кухню и досыпает Непорядку корма в кормушку. Сначала вместо нее было блюдце, но когда стало понятно, что кот никуда не денется, Бертольд купил ему нормальную двойную кормушку. Илая это почему-то очень тронуло. Это было еще совсем недавно. На той неделе, кажется.
Он зажигает плиту и наклоняется над конфоркой, что прикурить.
Он не знает, что можно сказать еще. Он не знает, что спросить. Не знает, как разговорить. Все, что он сейчас может - топтаться на кухне, давая Илаю хотя бы пару минут на осознание, потому что он не выглядел так, словно бы сейчас нуждался в компании Аккермана.
Но оставлять его одного надолго тоже не хочется, поэтому он возвращается. Останавливается в проеме, подносит сигарету у губам. Выдыхает дым куда-то в коридор. Он редко курил в комнате - обостренное обоняние и так было не слишком довольно тем, как упорно Бертольд продолжал курить, а уж когда на спальном месте еще и воняло табаком уснуть было практически нереально. Но сейчас на все это ему как-то плевать.
-Я не хочу, чтобы это было концом, - наконец произносит он сипло и откашливается, словно дело и правда в какой-то внезапной простуде - но пойму, если это им станет.
А и правда - зачем Илаю теперь с ним оставаться? Провести вместе каких-нибудь пятнадцать лет, каждый день отсчитывая, сколько там осталось до конца? Волноваться. переживать, что под конец срока что-нибудь пойдет не так и Бертольд съедет с катушек прямо в их общей постели? Навредит. может, не Илаю, но кому-нибудь из его близких? Сомнительное удовольствие.
Да и вообще - он же ему врал. Полтора чертовых года врал, даже не просто не говорил - именно врал. Иногда даже изображал, что ест или пьет, только ради того, чтобы Илай не нервничал и верил, что все в порядке. Простил бы сам Бертольд его? Очень вряд ли. Бертольд вообще не из тех, кто легко прощает. Себя вот он за это вранье вряд ли когда-нибудь простит.
Непорядок решает покинуть комнату, и Бертольд делает шаг вперед, выпуская чертового кота. Вот уж у кого совершенно никаких проблем и кто принимает Бертольда целиком и полностью. Ну или просто пользуется. Бертольд был склонен полагать, чо второе.
Он подходит к Илаю со спины и обнимает, хоть и не уверен, что стоит это делать сейчас.
-Я знаю, - говорит он - я понимаю. Но не будет лучше от того, что ты просто молчишь, понимаешь? Ударь меня, если хочешь.
А что еще он может? Встать перед ним на колени, слезно вымаливать прощение? А какой в этом толк, разве сможет это хоть что-то изменить? Если Илай скажет - он встанет. Ели Илай велит - попросит. Только вот Берт сомневается, что что-то из этого произойдет. Он не знает, что именно произойдет, но точно не это.
-Ну, хочешь? Я пойму, если да, я заслужил.
Это ему скорее хочется, чтобы Илай его ударил - так та боль, что он сейчас ему причинил хотя бы станет измеримой. Так он хотя бы и сам сможет почувствовать, что с ним сделал.

Бертольд не знал, какая реакция Мура его устроит.
Даже зная, что этот разговор рано или поздно состоится, он никогда не мог себе представить, как он вообще может отреагировать, а уж фантазии для того, чтобы решить, как бы ему хотелось, чтобы он отреагировал, Бертольду уж точно бы не хватило, так что он и не пытался.
Разумеется Илай не мог обрадоваться. Кто вообще такому обрадуется? Опуская интимные подробности о специфическом питании, Бертольду долгих лет жизни уже не видать. Пока он был один его это не очень-то волновало, он, в конце концов, вообще умереть собирался вплоть до того момента, как Илай не сообщил, что он в Америке. Теперь конечно его желания поменялись, а толку-то? Они не поседеют вместе, не узнают, кто первым начнет лысеть. Бертольд не будет помогать ему бриться, потому чо у Мура слишком трясутся руки,  Илай не будет искать его очки. За пятнадцать лет, что им отведены в лучшем случае, они вообще не сильно-то и поменяются. Илай навсегда запомнит его таким - взрослым и побитым жизнью. Может, это тоже не худший вариант.
Ему бы стоило разозлиться, но то, что видел сейчас Бертольд походило скорее на беспомощную злость. Тупую сквозную боль, от которой он сам не знал, куда деться. Бертольду хорошо было знакомо это ощущение, он прожил с таким целых восемьдесят лет. Бертольд мог лишь надеяться, что злится Илай все же не на него, хотя, с другой стороны,на кого еще ему злиться? Это ведь Берт себя не уберег. Берт позволит этому случиться. Хорошо хоть Илай не стал докапываться, как вообще так получилось - Аккерман не уверен, что смог бы сказать ему, что убил человека, которого даже не помнит. Убийство кажется ему вообще каким-то...последним рубежом. Илай знает, на что он способен, но кажется искренне верит, что он все же не так плох, но стоит ему только узнать и тот уас во взгляде, что часто виделся Бертольду в кошмарах, станет реальностью. Поэтому Бертольд просто надеется, что эта тема не всплывет никогда, что Илаю хватит благоразумия не спрашивать его об этом.
-Я никогда этого и  не делал, ты же знаешь, - мягко говорит он, впрочем, понимая, что Илай имеет в виду. Только вот драка с уем-  не смертельная опасность, когда знаешь, что победишь. Драка со всеми остальными и вовсе плевое дело, сейчас Бертольд уже так и не развлекался почти. Не просить Илая его ударить - без проблем. А что вообще за поднять руку на себя? Неужели за столько лет Илай так и не понял, что именно он делает и почему? Так и не смог разглядеть огонь, что разъедает Бертольда изнутри каждый раз, когда он видит, что Илаю больно? Его Илаю больно, а ему нет.
Ему больно и сейчас, и снова из-за Берта. И с этим Аккерман снова ничего поделать не может, не потому. что не хочет,  потому что ничего уже не исправить. Его не починить, не сделать прежним, не сделать нормальным. Правда - единственное, что он может предложить Илаю и, хоть она и ужасна, в будущем только она и сможет его защитить, а это, в конце концов, самое главное. Защита Илая. Безопасность Илая.
-Ты...-он чувствует, как голое плечо становится мокрым, и это заставляет его осечься, но он ведь решил быть честным, да? Решил пойти до конца - не хочешь знать...Сколько осталось? Вендиго не живут долго.
Да знает это Илай наверняка. Знает и специально не спрашивает, чтобы защитить самого себя, только вот какой в этом прок? Он должен знать, на что идет, оставаясь с Бертольдом, должен видеть картину также четко, как видит ее Бертольд.
Пускай и пейзаж там совсем не радостный.

Бертольд ощущает в груди странное тянущее нечто. Словно бы что-то густое, вязкое и неприятное залило его сердце и теперь тянет вниз, тяжелея и мешаю столь ценному органу нормально функционировать. Ему хочется передернуть плечами, подвигаться, схватиться за грудь в конце концов - сделать хоть что-то, чтобы это ужасное ощущение прошло, чтобы сердце снова забилось так, как билось до того, как Илай все это сказал.
Нет, разумеется, он этого хочет. Хочет спасти его, хочет быть с ним до самого конца - это Бертольду и объяснять не надо, на его месте он бы тоже этого хотел. Заболей Илай, он бы прошел весь свет пешком, стерев ноги до колен, если бы ему сказали, что это его исцелит. Убил бы любого, пригрел бы любого гада, обидел любого ребенка. Выдал бы себе все ногти и зубы, если бы из них можно было сделать лекарство. Иай никогда не давал поводов думать, что чувствует что-то иное, хотя конечно и любили они друг друга совсем по-разному.
Как это говорится у простых людей? В богатстве и бедности. В болезни и здравии. Все и ничего прямо про них. Богатый и нищий. Здоровый и проклятый.
Ничего нового, ничего, че Бертольд не знал бы пять минут назад.
Так почему же ему так плохо и так тяжело сейчас? Откуда взялось это ужасное чувство?..
Он что же, не знал раньше, что время его теперь весьма ограничено, что счастье его конечно, и что не проживет он долго? Он что же, не знал раньше, какие ужасные вещи проклятье заставляет его делать и как сильно его жизнь изменилась, и как еще сильнее будет меняться год от года? Может, он не знал, чем все должно кончиться? Не слыхал про безумие и неутолимый голод? Про то, что гулей отстреливают как собак, потому что на самом деле они еще хуже любого дикого зверя?
Что с тобой, Бертольд? Ты ведь все это знал, со всем этим давно смирился, так что изменилось теперь, неразумный ты человек?
С каких пор ты вдруг забеспокоился о завтрашнем дне?
А чт, разве непонятно?
Да вт с того самого, как увидал Илая на пороге пожарной станции. С той ночи, когда обнимал его и вдыхал запах и даже во сне знал, что он рядом, и что проснуться будет приятно, потому что рядом будет он. С того утра, когда овладел им, а Илай - им впервые за столько лет. С тех пор так было каждый день, каждый час - он думал, что будет дальше. Приедет ли Илай вечером или. может, только завтра? Увидятся ли они на неделе, останутся ли они дома или поедут куда-то?
Бертольд мог бесконечно ворчать о том, как сильно ему не нравится скрываться и прятаться, врать и унижать тем самым самих себя, но все это не имело никакого отношения к тому, что он был на это полностью согласен. Пусть лучше во лжи - но хотя бы с ним. Даже не хотя бы, потому что больше-то ничего и не нужно. Да, неприятно. Да, ломает его гордость. Только вот он уже не тот мальчишка, что решил, что слишком гордый для того, чтобы жить во лжи. Тот мальчишка не знал тех лишений, которых знает этот мужчина. Тот мальчишка не скитался восемьдесят лет, бездомный и бездумный, не зная, найдет ли в этом мире себе еще одно место, раз уж одно бросил. Тот мальчишка не голодал, хотя голод он бы выдержал. Он все выдержал, только вот Бертольд не был уверен. что согласился бы на этот путь еще раз. Что не дал бы себе самому подзатыльник только за одну идею о том, чтобы покинуть Илая.
И что же теперь? Он смотрит на этого мальчишку свысока, также, как когда-то этот самый мальчишка смотрел на всех вокруг, а вот мальчишка...Мальчишке его жалко.
Искренне жаль глупого мужчину, который не смог. У которого столько лет не было ничего, и который теперь, обретя все, знает, что расстанется с этим через полтора десятка лет и ничегошеньки с этим не поделает.
Ему жаль того мужчину что подарил бы Муру весь мир, но не может обещать даже себя. Ему жаль мужчину, что обречен снова и снова причинять любимому такую боль, какую никогда не хотел причинять. Какую всегда обещал не причинять. Из-за какой сам мог бы умереть. Ему жаль мужчину, что подвел своего любимого снова. Еще раз. И наверняка подведет еще не раз. Ему жаль мужчину, что так эгоистично привязал к себе того, кто всего этого просто не заслуживает. Того, кто должен быть счастлив и любим так, как хочет он сам, а не довольствоваться тем, что предложили. Мужчину, в котором заключен весь мир, мужчину, который, должно быть, творение самого бога, если такой вообще есть. Его мужчину. Их мужчину.
Так кового ему жаль на самом деле? Чьего спасения он жаждет сейчас больше? Правда ли Бертольду жаль себя самого?..
Илаю нельзя не верить, только вот, будь это так просто, разве бы остались еще на свете вендиго? Если бы было лекарство, о нем бы давно все знали. Оно, может, и стоило бы космических денег или какой-то большой жертвы, но о нем бы знали. А о нем не знали.
А потому и будущего у Бертольда нет. Точно не того, которое он бы хотел Илаю подарить.
И юному Бертольду, тому Бертольду, что помогает юному графу одеваться и делает ему ванную по вечерам, его жаль так, что сердце в руди сжимается.
Только вот сердце у него с ним одно на двоих.
И оно сейчас еле живое.
-Я не позволю тебе наделать глупостей, - сурово говорит он - понял? Я лучше нарушу все данные тебе обещания, чем позволю сглупить.
Хочется сказать, я того не стою. Хочется сказать, это ты мое все. Хочется сказать, я люблю тебя.
Но Бертольд не может. Бертольда эти слова сейчас раздавят.
Он не достоин их не слышать, не произносить.
-Я не могу... - он прикрывает глаза, стараясь сохранить самообладание. Ну что ты, честное слово, что ты творишь. Возьми себя в руки тряпка, ты не узнал сегодня ничего нового о своем состоянии, к чему все это? - я лучше себя потеряю, чем тебя.
Ярости нет. Есть лишь слабость. Желания упасть на пол, обхватить голову руками и просидеть так, пока все не пройдет. Пока время не отмотается назад, пока проклятье не отменится и они вновь не помолодеют. Пока все снова не вернется туда, где у них все было хорошо и не было ничего этого.
Сердце Бертольда, кажется, сжимается до размера вишенки и все, что он может - это прижать Илая к себе. Почувствовать его сердце своей грудью, услышать, как бьется его сердце. Напомнить себе, как должно биться и его.
Точно также. Они всегда бились вместе. Всегда поддерживали друг друга, даже кода их владельцы - нет.
Два сердца на два тела, но разлучить их нет никакой возможности.
Так что же ты наделал, старый Бертольд?
Как ты мог?