Полдень. Стоящее в зените солнце, поддетое легкими плывущими облаками, уже практически не греет своими яркими лучами. На улице совсем прохладно – около 10 градусов по Цельсию – поэтому большинство перемещающихся по улице людей сильнее кутаются в шарфы и выдыхают еле заметный пар изо рта.

Себастиан движется быстро и стремительно, хотя в его походке не было ни капли суетливости или торопливости. Доктор всегда ходил в достаточно быстром темпе, и даже при этом его шаг был слишком широк для человека ростом примерно 6 фунтов. Хотя, с другой стороны, из-за своей скорости он абсолютно никогда не опаздывал ни на приемы, ни на встречи, ни на прочие рабоче-общественные события, поэтому это можно было считать даже некоторым преимуществом.

Каблуки туфель доктора воспроизводят характерный стук, вступая в контакт с гранитными ступенями психиатрической лечебницы Гарриет Аркхем. Себастиан поднимается наверх, пряча замерзшие ладони в карманы своего длинного пальто, и в конечном итоге проходит в главные двери медучреждения, кивая встречающим внутри охранникам. Теперь ему даже не нужно показывать пропуск – кажется, что в этом месте Валентайн начал проводить больше времени, чем в своем кабинете больницы Святой Анны. И даже несмотря на то, что Себастиан совершенно ненавидел из раза в раз в эти казенные стены, именно сейчас за ними было кое-что, вынуждающее врача вновь и вновь ступать по каменным ступеням и хвататься за массивную ручку тяжелой парадной двери.

- Доктор Валентайн, добрый день, - маленькая девушка-санитарка уже встречает психотерапевта на входе и почти сразу после короткого приветствия протягивает ему папку с аккуратно сложенными внутри бумагами и выписками.

- Без изменений? – коротко спрашивает Себастиан, перехватывая протянутые документы и вчитываясь в последние оставленные на краю листа заметки.

Девушка согласно кивает и встает по левую руку доктора, после чего они вместе направляются в западное крыло больницы, петляя по лабиринтам однотипных коридоров и даже не обращая внимания на таблички с указателями. Санитарка Элис работала здесь уже несколько лет, а Валентайн просто был слишком частым гостем среди одинаковых больничных палат, поэтому ориентироваться внутри клиники им обоим не составляло труда. Их дорога заняла буквально несколько минут, и за десяток шагов до точки назначения сопровождающая девушка заканчивает свое короткую историю последних произошедших в больнице событий фразой «Спал больше суток после того, как вымотал себя этим, как вы говорили… тресактом».

- Тессерактом, - еле слышимо поправляет ее Себастиан, заканчивая чтение и возвращая историю болезни обратно в чужие руки. – Хорошо, спасибо. Дальше я сам.

Доктор несколько секунд смотрит на простую пластиковую табличку с наспех написанным маркером именем пациента: «Эрик Вернер», после чего обхватывает узловатыми пальцами ручку двери и делает толкающее движение вперед.

- Здравствуй, Эрик, - внутри просторной и простой больничной палаты Валентайна встречает очередное хаотичное проявление магии сидящего внутри пациента – серебристые нити иллюзий сплетались друг с другом в структурированных узорах и образовывали непроницаемый кокон, из-за которого, казалось, даже звуки проходили слегка приглушенно. Совершенно поразительная с точки зрения визуализации картина искрилась и двигалась в такт с размеренным дыханием сидящего внутри кокона темноволосого мужчины, однако стоящий в дверях Себастиан видел эти магические проявления уже не в первый раз, чтобы отреагировать на них хоть как-то удивленно.

Доктор проходит внутрь, плотно закрывая за собой дверь. Движется мимо инсталляции бесшумно и аккуратно, стараясь не задеть визуальные иллюзии своими реальными руками. Присаживается на стул прямо за спиной своего пациента, вслушиваясь в сказанные им слова. Берет минуту на обдумывание ответа.

- Я принес тебе последний скетчбук неделю назад. Для того, чтобы получить новый, необходимо закончить старый, - тихо произносит Себастиан через короткое время паузы.

Его единственный пациент из психиатрической лечебницы Гарриет Аркхем – Эрик Вернер, 45 лет – поступил в клинику с подачи собственного сына, Сайруса Вернера, ровно неделю назад, 31 октября. За сутки до разразившегося в Аркхеме урагана. Словно посланник приближающейся бури.

***

В тот хмурый осенний день 2008 года у Себастиана был единственный выходной за месяц изматывающей работы в больнице. Но то ли в виду общего довольно бодрого состояния, то ли из-за желания не потратить впустую драгоценные часы, свободные от коммуникаций и решений деловых вопросов, он принял решение культурно обогатиться и посетить какой-нибудь музей, чтобы это стало ощутимым поводом завершить вечер в ближайшем пабе. Занятие нашлось довольно быстро – несколько кликов по новостным порталам в Internet Explorer привели доктора на статью о последней выставке локально известного-художника. Вход стоит, что говорится, три копейки, а галерея располагалась всего в паре кварталов от текущего места работы.

Тогда Себастиан, человек совершенно далекий от искусства и созерцания прекрасного, задержался возле абстрактной картины, которая больше походила на неровные мазки страдающего от шизофренического приступа больного. Доктор воспринимал красоту через призму психических расстройств и психологических проблем, поэтому полотно «Мы» вызывало в нему чувства более противоречивые, чем все остальные работы художника. Смешение красок, мазков и текстур – врач, пожалуй, слишком внимательно рассматривал аккуратные, но хаотичные штрихи, чем привлек внимания стоящего за его спиной человека.

- Это интересно, - коротко отвечает Валентайн, слегка склоняя голову к своему неназванному собеседнику – мужчине около 35 лет с темной неопрятной бородой и длинными растрепанными волосами. В то время на новостных сайтах очень редко можно было встретить картинки и изображения, поэтому доктор так и не узнал художника рассматриваемых им произведений. – Смею предположить, что автор этих картин находится на грани безумства, судя по дрожащим мазкам и сочетанию цветов. Последний очерк сумасшедшего…

***

Войдя в палату 31 октября 2018 года под завывания разгульного ветра за окном, проходящим сквозняком через приоткрытые окна больницы, Себастиан ожидал увидеть внутри кого угодно. Но не его.

- Лилак 2008-й… - задумчиво повторяет доктор, протягивая стоящей рядом с ним Элис папку с историей болезни. – Здравствуйте, мистер Вернер.

В тот день они проговорили не долго. Эрик Вернер сразу же установил границы дозволенного между ним и доктором путем проявления своей магии – иллюзорная стена в буквальном смысле обжигающего холодом тумана разделяла двоих внутри палаты как экватор разделяет два полушария Земли. Себастиан сразу понял, что этот человек не пойдет на открытый контакт и ему нужно некоторое время, чтобы привыкнуть к обстоятельствам и окружающей действительности.

- Вы не ошиблись тогда, доктор Валентайн, - говорит Эрик прямо перед уходом психотерапевта. Ему вторит свист ветра и стучащие о стекло ветки сильно раскачивающихся деревьев. – По поводу последнего очерка. Вот только я не безумец.

Себастиан не отвечает на эту реплику ни эмоцией, ни словом, и лишь выходит из тюрьмы в пределах больничных стен, оставив Вернера наедине с портящейся погодой за окном и собственными фантазиями.

***

- Для мыслей у тебя есть я, - доктор не спускает взгляда с видоизменяющегося кокона из сплетений иллюзий и визуальных картин, отслеживая малейшие колебания пространственной материи в зависимости от сказанных им слов. – Поэтому для того, чтобы снова начать творить, тебе придется обсудить детали используемой техники со мной.

Валентайн намеренно использует художественные термины и подобные метафоры в общении с Эриком – это был один из рычагов для установления контакта и доверия. Суть применяемой модели заключалась в том, что доктор обязан находиться «на одной волне» со своим пациентом, реализуя похожие паттерны поведения и манеру речи. Это позволит наладить доверительный контакт и в дальнейшем раскрыть собеседника к диалогу так, как сейчас медленно раскрывался иллюзорный кокон, созданный Эриком, в помещении с белыми стенами.

Доктор принимает правила игры и отвечает на вопрос:

- Продолжал восстанавливать больницу. Как видишь, она заметно пострадала после урагана, что недели времени слишком мало для окончательного восстановления, - он знает, что Вернер часто смотрит в окно, разглядывая голые ветки деревьев и серое непроницаемое небо. Санитарки говорят, что после нескольких часов созерцания он садится за лист бумаги и долго выводит узловатые линии, перенося пейзаж за окном в скетчбук. - Как ты себя чувствуешь, Эрик? Не хочешь повернуться ко мне?

Отредактировано Sebastian Valentine (25-02-2019 18:35:30)

***

Посетить Эрика Вернера доктору предложили санитары психиатрической больницы Гарриет Аркхем за сутки до назначенной встречи, 30 октября. Элис выслала Себастиану краткую информацию о пациенте на электронную почту – она делала это всегда, как только в клинику поступал новый больной. Они договорились об этом несколько лет назад, и поэтому Валентайн всегда был в курсе всех изменений, происходящих в пределах больницы без постоянного пребывания внутри ее казенных стен; он возненавидел это место с первого дня пребывания в городе, поэтому предпочитал наведываться туда как можно реже. По той же причине он не брал под свою опеку постоянных пациентов – ему было достаточно и своих еще не до конца безумных посетителей. Но когда желание изучения доходило до критической точки, а во время основной работы выдавалось несколько свободных часов между приемами, доктор совершенно уверенно поднимался вверх по гранитным ступеням и проводил стандартный обход отдельных личностей, наблюдая за изменениями их состояния и то и дело прикасаясь к их вискам собственными пальцами, заглядывая внутрь их мозга и пытаясь распределить хаотично разбросанные вещи в правильном медицинском порядке. Вероятно, ради собственного садистического удовольствия.

В психиатрической больнице Гарриет Аркхем у Себастиана не было собственных пациентов именно до 30 октября. Но в тот вечер доктор заинтересовался историей Эрика Вернера еще дома, внимательно вглядываясь в крошечные буквы письма на экране своего ноутбука; а уже на следующий день, познакомившись с ним лично, решил, что возьмет полную ответственность за его ментальное здоровье. Вернер стал интересен Валентайну исключительно как поле для исследований – доктор никогда не находился внутри головы художника и творца, особенно с таким набором первично поставленных диагнозов, как «синдром деперсонализации-дереализации», «нарциссическое расстройство личности» и довольно эзотерический по своей сути «синдром бога». Все это смешивалось в одну большую клиническую картину, которая заинтересовала Себастиана слишком сильно. Он принял решение стать лечащим врачом Эрика Вернера сразу же, как покинул его палату после их беглого знакомства 31 октября.

А потом грянула буря.

***

- Рисовать – это слишком просто, Эрик, - интонация Себастиана адаптируется под насмешливый голос сидящего к нему спиной мужчины и приобретает еле слышимый оттенок провокации. – Не хочешь мне их показать?

Он делает акцент на последнем слове, практически заворожено наблюдая за изменениями структуры материи в пределах стен палаты; провожает взглядом расходящиеся иллюзорные нити и фантазию чужого сознания; цепляет зрачками цветовые и текстурные изменения. Совсем так же, как делал это во время изучения полотна «Мы» 10 лет назад.

- Если ты не захочешь, то мы действительно можем попросить маркеры, - Валентайн все еще сидит на стуле и смотрит на своего наконец-то показавшегося пациента снизу-вверх. Вернер выглядит как обычно – совершенно спокойным, быть может, слегка недовольным. Его движения плавные и выверенные, а жесты замысловатые – прямо как детали написанных им картин. На полу палаты разбросаны изрисованные листы бумаги – на каждом из них совершенно разные картинки, не похожие друг на друга, однако все они выполнены в одной карандашной стилистике, что подчеркивает «руку мастера», занимающимся художественным ремеслом несколько десятков лет.

- Или же… Я могу посмотреть все сам, - доктор протягивает свои руки вперед ладонями вверх, поднося их практически вплотную к стоящему напротив Эрику, приглашая художника окунуться в удивительный мир собственных фантазий и иллюзий и впустить к себе в гости одного учтивого доктора. Если Вернер не готов показать свое воображение руками, то в него придется попасть иными способами. – Как ты хочешь?

- Мы находимся здесь для того, чтобы делать все так, как ты хочешь, - доктор игнорирует фразы Эрика про Элис, маркеры и рисование как единственное доступное художнику ремесло. Вернер пытается отвлечь его от главного, ради чего Себастиан и решился стать его лечащим врачом – от собственного мозга, и опытный врач на его провокации совершенно не поддается.

Валентайн видит свои руки, разваливающиеся на уродливые мясистые части ровно в тех местах, где мгновение назад скользили подушечки пальцев Вернера. Они у него жесткие и мозолистые – он столько лет держал в своих руках инструменты, что его ладони полностью поддались власти творения, от чего стали, пожалуй, слишком грубыми для человека, создающего прекрасное.

Все вокруг меркнет. Со стен больничной палаты пропадают витиеватые узоры и на их месте проступает абсолютно белая краска, покрывающая холодный бетон. Нити, образовывавшее прежде сияющий лотос в центре комнаты, опускаются к земле и рассыпаются тысячами осколков, растворяясь частицами во времени и пространстве. Свет за окном становится тусклее, а пейзаж – однообразнее и проще. Нет больше ветвистых деревьев, еле слышимого шума листвы и буйства теплых красок – лишь только голые ветки и практически мертвенное спокойствие. Кажется, что даже воздух вокруг стал более блеклым и безжизненным.

Все сконцентрировано на ладонях Себастиана. И они, будучи прежде здоровыми и по-своему красивыми, как бывают красивыми человеческие руки, начинают разлагаться и гнить прямо на глазах и доктора, и пациента. Валентайн не чувствует боли. Но его взгляд скользит вниз вместе с падающими кусками плоти, разглядывает стыки фаланг пальцев, оголившиеся до костей, цепляется за стекающими по ребрам ладоней каплями алой крови. Молчит. И позволяет делать Эрику так, как он хочет.

Все здесь и сейчас – иллюзия. Доктор разбирался в них слишком хорошо, чтобы так просто поддаваться панике или страху. Поэтому он лишь внимательно смотрит за кусками своего такого реального и осязаемого мяса, не выражая лицом совершенно никакой эмоции. Он знает, что через пару минут настанет время следующего хода – его.

Себастиан поворачивает свои ладони тыльной стороной вверх ровно в тот момент, когда кажется, что от его рук практически ничего не осталось. Врач делает плавное движение по оси, и туманная дымка иллюзий рассеивается, словно ее сдул совершенно невесомый и легкий порыв ветра. Все придуманные Эриком картинки расходятся в стороны и среди них проступает телесная реальность – бледные морщинистые руки доктора с заметно выступающими венами на предплечьях. Валентайн ведет их плавно и слишком аккуратно, от чего Вернер бы мог легко прервать проводимые манипуляции, стоило ему заметить объективное настоящее. Но художник не двигается; лишь с интересом наблюдает, как цепкие пальцы Себастиана обвивают его запястья, а мгновением позже сплетаются с чужими ладонями как будто в уважительном и смиренном рукопожатии. Контакт.

Доктор закрывает глаза и поднимает лицо вверх, делая шумный вдох легкими. Ему требуется несколько секунд, чтобы сконцентрироваться на собственной иллюзорной магии и установить первую между ним и Эриком Вернером гипнотическую связь.

***

Себастиан стоит в центре огромного бесцветного зала, не имеющего ни стен, ни пола, ни потолка. Внутри нет ни структуры, ни материи, ни текстур. Нет цвета и осязаемых деталей. «Помещение» прозрачное и бескрайне огромное – кажется, где-то вдалеке от него можно заметить крошечную точку вселенной. Просто фон, сотворенный хаотичными мазками кистью исключительно потому, что так надо.

В центре зала – идеальный замкнутый круг, созданный из самых разнообразных картин в не менее отличающихся обрамлениях, а то и вовсе без. Ни одна из них не похожа на любую другую – смешение форм, техник и оформления в совокупности создают впечатление абсолютного хаоса и отсутствия внутреннего порядка. Все они висят, кажется, прямо в воздухе; некоторые полотна прибиты ржавыми гвоздями прямо в центре – шляпки закрывают чьи-то изображенные глаза или носы; другие карандашные рисунки на бумаге формата А4 наспех приклеены скотчем – судя по качеству краев, их несколько раз перевешивали с места на место. Где-то были размещены даже тканевые полотна, медленно развивающиеся по ветру, хотя в помещении сознания был абсолютный штиль. Вероятно, они двигались сами собой, но любому здоровому мозгу всегда нужно объяснить необычное с точки зрения логики.

Себастиан находится в самом центре помещения словно завершающая деталь огромной выставки страждущего художника. Единственный посетитель и главный созерцатель дела всей жизни Эрика Вернера. Его психотерапевт.

- Нравится? – доктор слышит шепот прямо в своих ушах. Он знает, что в чужом сознании находится в полном одиночестве, но это не мешает достаточно продвинутому в самоконтроле пациенту общаться с непрошеным гостем собственного мозга. – Хотите, проведу экскурсию?

- Пожалуйста, - Себастиан соглашается на предложение и делает шаг вперед – туда, куда его ведет собственная интуитивная эмпатия. – У нас есть несколько мучительных минут. Поэтому меня интересует период твоего творчества с конца 2008 года.

Он знает, что успеет рассмотреть всего лишь несколько полотен перед тем, как их ментальный контакт разорвется и проявятся побочные эффекты. Но самое главное сейчас – это начать. Дальше будет либо проще, либо просто отвратительно – зависит от того, как физически отреагирует тело пациента на чужое внедрение.

***

В реальном мире, в пределах палаты психиатрической больницы Гарриет Аркхем, тело Эрика Вернера идет мелкой дрожью. Его ноги подкашиваются, одоленные внезапной судорогой, а закрытые веки глаз дергаются в тике. С лица Себастиана Валентайна же сходит всякая краска, от чего он становится похожим на вампира; мышцы и кости, освещаемые тусклой лампочкой, совершенно не двигаются. Лишь только пальцы доктора еще сильнее вцепляются в запястья пациента, сжимая их мертвой хваткой.

В чертогах чужого сознания нет понятия «температуры» и «погоды». Нет холода или жары, нет приятного дуновения морского бриза в лицо или холодящей конечности метели. В чертогах чужого сознания нет осязаемой материи, которую можно потрогать пальцами, нет разнообразия запахов или обилия вкусов. В чертогах нет ничего, кроме визуальных картинок и слуховых галлюцинаций.

Ментальная магия Валентайна позволяла ему помочь своим пациентам в представлении изнанки собственного разума. Каждый из безумцев так или иначе фантазировал на тему того, как бы могла выглядеть его память, но только лишь при помощи гипноза психотерапевта эта фантазия обретала форму. Она складывалась из тысячи крошечных нюансов, связанных между друг другом причинно-следственными связями. Каждая деталь стояла на своем месте, каждый винтик вкручивался в конкретную резьбу, каждая шестеренка крутилась в том отделе, где была необходима.

Связи – цепочки – звенья.

Внутренности сознания Эрика Вернера заметно отличались от визуализаций любого другого пациента на практике доктора, и Себастиану потребовалось несколько тянущихся секунд, чтобы выделить первые зацепки огромной взаимосвязанной схемы.

Идеальная окружность помещения как символ бесконечной цикличности и завершенности композиции, к которой художник стремился всю свою жизнь;

Разнообразие картин на бесцветных стенах как проявление его краткосрочной и долгосрочной памяти, хранившей в себе абсолютно каждую написанную работу, вероятно, чтобы вспоминать о них во снах;

Отсутствие дверей и окон, чтобы выйти куда-то за пределы ограничений как собственная закрытая тюрьма, в которую Эрик попал по собственной инициативе, дабы полностью сконцентрироваться на мире иллюзий и собственной власти;

Использование подручных средств для того, чтобы развесить работы в совершенно хаотичном порядке как проявление абсолютного безумия, которое портит целостность и структурированность выставки.

Доктор Валентайн никогда не оформлял пространство чужого сознания по собственным представлениям и макетам. Он лишь помогал пациентам обрести иллюзорный вид их желаний и возможностей. А после – занимался изучением каждой детали внутри образовавшегося места, рассматривая ее пристальным взглядом столько, сколько позволял чужой организм до того, как начать бунтовать против чужого внедрения внутрь себя.

- Не тревожь свое тело зазря. У нас не так много времени, - тихо отвечает доктор – скорее не говорит, а думает – пытаясь объяснить естественные реакции организма Вернера на чужое проникновение, которая выразилось в виде расходящихся волн. Себастиан чувствует его боль хотя бы потому, что сейчас они оба являются одним целым. Прямо как существо с картины «Мы», увиденной доктором первый раз в 2008 и запомнившейся навсегда.

Она была и здесь – Валентайн зацепил ее взглядом перед тем, как Эрик стер полотно так же, как и тысячи других своих работ, освобождая призрачные стены от совершенно не нужных в данный момент произведений. Каждая из них имела под собой какой-то смысл и отголосок памяти, но для текущей терапии они все пока не имели совершенно никакого значения. Только то, что было после 2008 –первая зацепка, «палец в небо», крючок, появившийся после их единственной встречи, ведь эта была последняя выставка работ Эрика Вернера. Себастиан читал об этом в интернете вечером 30 октября, собирая справки о своем новом пациенте. Он никогда не ограничивался больничной картой и анамнезом – особенно, если его безумец был более-менее известной в узких кругах личностью.

Картина формата пять на три двигалась и менялась так, как хотел того художник – по ней скользил свет, родившийся в неопределенной точке; двигались мелкие детали, создавая определенный сюжет; проявлялось и исчезало лицо самого художника – автопортрет, отражающий его эмоциональное состояние лучше, чем любые простые или сложные слова. Вернер не соврал – ему действительно проще показать, чем объяснить. И Валентайн мог ему в этом помочь, поэтому тоже не лгал. Они были очень откровенны, хоть и скрывали это за напутственной уверенностью перед друг другом.

- Память не имеет нервных окончаний, - проговаривает доктор, провожая взглядом расходящиеся по поверхности полотна волны. – А вот в твоем теле они есть.

Себастиан подходит к изображению практически вплотную и смотрит, пожалуй, слишком внимательно, боясь пропустить какую-то незаметную деталь. Полотно перед ним искажается в глитче и идет сильной рябью, напоминая тем самым телевизионный экран профилактики с шумом и цветными полосами. Доктор медлит еще каких-то пару мгновений, а после – медленно протягивает свою абсолютно здоровую руку и касается кончиком среднего пальца обрамления рамки, проводя им сверху-вниз, очерчивая край. Кажется, он должен чувствовать текстуру – но не чувствует ничего осязаемого. Только нарастающую внутри физическую боль, как будто острый нож проходит лезвием где-то по центру груди. Медленно, но уверенно.

- Тебе больно?