[nick]Francesco Campana[/nick][lz]<b>Франческо Кампана</b> Патриот. Партизан. [/lz][icon]https://b.radikal.ru/b22/1902/5f/36ca2391b5bd.jpg[/icon]

У меня нет души, падре - именно эта фраза готова была сорваться с губ, как самый правильный и честный ответ на поставленный вопрос. Но это бы было не самым лучшим способом остаться в спасительный стенах церкви. Поэтому Франческо медлит с ответом, все еще приводя в порядок дыхание. Попроси священник его сейчас встать, и далеко не факт, что мужчина сможет хорошо держаться на своих двоих. Кампана поднимает голову, смотрит на спокойное лицо святого отца, кажется, что тот проявляет участие, как завещано ему Богом. Если бы все следовали Его заветам, хотя бы основным, ему не пришлось бы сейчас пытаться спрятать в доме Его от людей, желающих мужчине, как минимум, смерти.
Кампана отводит взгляд от лица священника, глядя на горящие свечи у алтаря. Кажется, он начинает понемногу приходить в себя после безумной погони, адреналин снижает свою концентрацию, и поэтому все тело охватывает свинцовая усталость, конечности тяжелеют, и мужчине кажется, что надо было садиться в первые ряды, поближе к тем самым свечам, что наверняка излучают не только свет, но и тепло.
- Я не молился, падре, - Франческо наконец-то заговаривает, но сам не узнает свой голос. Он звучит откуда-то извне, чужой, уставший, взрослее его самого лет на десять, как минимум. Тихий и с хрипотцой, как напоминанием о недавней гонке с огненной болью во всех дыхательных путях. Когда-то его голос был красивым, так говорили, и даже звали маленького Кампана петь в церковном хоре. Тогда он еще был невинным ангелом, милым ребенком, не знавшим ничего о политике, войнах и смерти. Последняя казалась ему чем-то настолько далеким и немыслимым, что даже не вызывала вполне нормального человеческого страха. - Но и правда искал покоя, - мужчина не лгал, напротив, был предельно честен со священником, просто говорил мало и с большими перерывами, считая, что ему это простительно.
- Наверное, у меня слишком много тревог, - кривая усмешка, не от радости, скорее от осознания, что тех самых тревог и правда слишком много, чтобы уместить их в одно предложение, или же, чтобы хватило даже целой ночи истовой молитвы, чтобы избавиться от них, и покинуть дом Божий обновленным, успокоенным и преисполненным сил и веры для продолжения жить так, как кажется правильным.
С тех пор, как Франческо пришел в движение сопротивления, порою, сидя где-нибудь у открытого окна, или во дворе, лишь бы виднелось звездное небо над любимым Римом, его посещала крамольная мысль – а не оставил ли Бог паству свою? Не обязательно быть истово верующим, постоянно посещающим церковь, принимающим причастие и ходящему на исповеди, чтобы где-то глубоко внутри себя знать – Всевышний есть. Он где-то там, далеко, но сила Его велика, и он видит и знает все, что происходит на грешной земле. И наверняка безумно опечален тем, что творят те, кого он создал по образу и подобию своему.  Если бы когда-то наказан Каин, то какая же кара ждет всех нас, без зазрения совести истребляющих друг друга. Какое наказание ждет нас – равнодушно переступающих через бренные тела бывших друзей и соратников. Что там, на Высшем суде, ждет всех нас, кто обрек свой дом, свою землю на агонию в пламени мировых войн? Мужчина смотрел на звездное небо, вспоминая с каким трепетом наблюдал за созвездиями в далеком детстве, и как бабушка, будучи католичкой до мозга костей, твердила, что добрый Бог где-то тут, совсем рядом, просто мы не можем его увидеть, но это Он создал все, что у нас есть, и даже эти далекие яркие звезды в ночном итальянском небе. Это Он судит нас по поступкам нашим, и знает все, даже то, о чем мы думаем в гордом одиночестве, наивно считая, что никто нас не слышит.
Тогда Франческо это даже пугало. Ведь буквально пару часов назад он думал о том, что хорошо бы в воскресенье утром поехать в отцом на рыбалку, а не идти в церковь. И он, засыпая в своей постели тогда, усиленно молил Бога простить его за крамольные мысли. С той ночи прошло достаточно времени, чтобы разувериться в знании Всевышнего о всех помыслах и делах человечества. Если уж Бог до сих пор не наказал Кампана за все, что он говорил, делал, и уж тем более думал, значит в чем-то бабуля все же ошибалась.
Но именно сейчас, когда все приобрело столь страшный и серьезный оборот, мужчине безумно хотелось бы, чтобы кто-то там, наверху, наконец-то услышал мольбы, доносящиеся до небес со всех уголков земли. – Вы правда считаете, падре, что Он слышит все? И видит все, что у нас с Вами тут происходит? – без какой-либо насмешки, Кампана снова выпрямляется, опираясь спиной и деревянную спинку скамьи, заглядывая в глаза священнику, смотря снизу вверх. – Я имею в виду, - говорить было тяжело, все пересохло, во рту не было ни капли влаги, и казалось, что язык жутко распух, пусть это и было лишь обманом, - Вы, вот лично Вы в этом уверены? – это было, пожалуй, не очень вежливо со стороны Кампана, на ночь глядя терзать священника философскими диспутами, но он не решался просто спросить, можно ли остаться здесь до рассвета. И не соблаговолит ли падре дать ему хотя бы стакан воды. В другой ситуации Франческо бы вряд ли стал особенно церемониться, но тут отчего-то не мог вести себя так, как делал обычно ранее. Слишком многое в нем изменилось за последнее время.
- Простите, - он хотел извиниться за, возможно, бестактный вопрос, но зашелся болезненным сухим кашлем. Видимо, Франческо начал терять форму, раньше физические нагрузки, даже столь обильные, не сказывались настолько сильно и плачевно на его организме. С другой стороны – раньше он меньше курил, да и бегал лишь для того, чтобы иметь атлетическое телосложение, но точно не ради того, чтобы банально спастись от неминуемой смерти от рук оккупантов. – Чер… - мужчина вовремя спохватился, так и не завершив короткое ругательство, которое в стенах церкви было вдвойне неуместно, - Я, вероятно, отвлекаю Вам от дел, святой отец?