|
When people make wars, they make refugees
Сообщений 1 страница 6 из 6
Поделиться122-02-2019 01:07:15
Поделиться222-02-2019 02:15:05
Уходя на чужбину, не оборачивайся
Большое серое здание на самом краю города, прямо за которым начинались поля, а в далеке, словно обозначая линию горизонта, возвышался суровый северный лес, не было обнесено колючей проволокой. Той самой, к которой очень быстро привыкают. Вокруг не маршировали денно и нощно вооруженные парни в солдатской форме. А в любой момент можно было выйти на улицу, чтобы подышать воздухом, поднять глаза, смотря в небо, затянутое низкими серыми облаками. Здесь было холодно, но каждый глоток местного воздуха был настолько сильно насыщен свободой, что начинала кружиться голова. Тебе может быть сколько угодно лет, но когда ты живешь в постоянном напряжении, которое не позволяет спокойно вздохнуть, не дает засыпать и просыпаться, заставляет вздрагивать от каждого громкого звука, заколачивать окна и постоянно оглядываться, и вдруг ты оказываешься в безопасности, на какое-то, даже самое краткое мгновение, ты становишься маленьким ребенком. Радуешься каждой мелочи, просто потому что можешь жить.
Исаак с сестрой прибыли сюда чуть менее недели назад. Стоит сказать, что портал получился именно таким, каким и был задуман, что было гордостью и победой для мужчины, ибо ранее он такого не практиковал, а самообучение, пусть и по достоверным источникам, могло сыграть с ними злую шутку. Правда приземлились они в какое-то болото, но в итоге это лишь сыграло им на руку. Очевидно было, что они не могли заявиться к местным властям, рассказывая о том, что преодолели расстояние от Будапешта до Мальмё за считанные секунды. Не было никаких сомнений, что условия в шведских психиатрических лечебницах значительно лучше и человечнее, чем в их гетто, но все же вариант был не самым подходящим. И пока они с Идой пешком добирались от того самого болота до города, пришлось придумывать максимально правдоподобную легенду. О том, как им удалось бежать с австрийской границы, как они добирались сюда, по уже освобожденным территориям Восточной Европы, и наконец, главным козырем, подтверждающим их рассказ были те охранные грамоты, что они успели получить в шведском посольстве. Они не давали права считаться на территории Швеции даже эмигрантами, но и выгонять обратно их никто не спешил. До решения всех формальностей (именно такова была формулировка), всех, кому также как и Ковачам, удавалось бежать сюда, селили в таких лагерях для беженцев. И они были лучше, чем любая пятизвездочная гостиница где-нибудь в Женеве или Лозанне. По крайней мере, для них. Известно, что все познается в сравнении. Здесь они были людьми, и это уже значило невероятно много.
Исаак вернулся в комнату, небольшую, все убранство которой состояло из двух узких кроватей, стоявших друг напротив друга у противоположных стен, стола, двух стульев и небольшого шкафа. Окно выходило во внутренний двор, где днем играли дети, прогуливались взрослые. Им нельзя было покидать эту территорию, вот только вовсе не по национальным причинам, а лишь по причине отсутствия каких-либо документов. В редких случаях здесь жили те, кто уже успел получить хотя бы временные паспорта, но оставались они со своими родными и близкими, ожидая, когда смогут все вместе отправиться строить новую жизнь. Изредка кто-то сбегал в город, их быстро находили, но не расстреливали в упор и даже не избивали, просто выносили предупреждение, объясняя, что такие выходки могут сильно осложнить их легализацию на территории Швеции. Свобода и безопасность. Именно ими было пропитано все вокруг.
- Помнишь колыбельную, которую пела мама? - Ида закутывается в теплое одеяло так, что торчит лишь кончик носа. - Споешь? - ему остается лишь грустно улыбнуться в ответ, - Я слишком плохо пою, ты же знаешь, - Исаак извиняющеся смотрит на сестру, - Давай лучше ты, - одна и та же колыбельная, мужчина прекрасно помнил и знал каждое слово. Мать пела ее всем своим четверым детям. Обычная песенка, вроде бы ничем не примечательная, только сейчас ее тихое звучание в этой маленькой комнате обретало совершенно иной смысл. Застревала неприятным комом где-то в районе грудной клетки, и ко второму куплету поднималась к горлу. Он пересаживается на край кровати Иды, гладя ее по голове. Порою Исааку кажется, что одиннадцатилетняя девочка сильнее и мужественнее, чем он сам.
- Как ты умудрилась простудиться? - рано утром мужчина разбудил кашель. Ида сидела на кровати, все также кутаясь в одеяло, периодически заходясь кашлем. Только этого еще не хватало. Будь они дома, в привычных условиях, спустя полчаса она бы уже пила свежеприготовленное лекарство, от которого кашель бы, вместе с самой простудой, прошел без следа уже ближе к вечеру того же дня. Но здешние условия никоим образом не предполагали возможности изготовить зелье самому. Когда Ковач брал завтрак для сестры в столовой, женщина на раздаче дала ему второй стакан молока, и посоветовала показать девочку медикам, находившимся в соседнем здании. Убедившись, что Иде не стало лучше ни после еще пары часов сна, ни после горячего молока, ничего другого им уже и не оставалось.
- Здравствуйте, - ждать очереди пришлось около часа, но это было ничто по сравнению с возможностью получить квалифицированную помощь, - Кажется, моя сестра простудилась, - он пропустил Иду вперед, после чего следом зашел в комнату, служившую одним из кабинетов, и прикрыл за собой дверь. - Прошу прощения, но она не говорит ни по-шведски, ни по-английски, - он понимал, что не стоит присутствовать при осмотре, но, пожалуй, переводчик все же был нужен. Ковач не знал, откуда эта женщина - медик, но было крайне сомнительно, что она владеет венгерским или западным вариантом идиш, а других языков его сестра на данный момент не знала. - Вчера все было хорошо, а сегодня с утра она проснулась с кашлем и температурой.
Отредактировано Isaac Kovacs (22-02-2019 02:19:31)
Поделиться326-02-2019 23:54:56
- Дивер,- ополаскивая руки горячей водой из-под крана, текшей тонкой струйкой, старшая сестра Вольф устало посмотрела на белокурую девушку, которая убористым почерком вносила данные в журнал посещений.
В последние несколько месяцев тиф бил бичом заведения вроде их и кропотливо собирая данные о симптомах и динамике заболеваний они могли попробовать предупредить эпидемию. Дремавший вокруг них мирный Мальме явно не готов был стать жертвой еще и болезни после того как пережил пять лет разворачивавшейся под боком война и милостиво допущенные сюда представители Красного креста не готовы были в свою очередь рисковать свое репутацией.
Для Фриды Дивер большинство из внесенных сюда стали для девушки из благополучных Штатов практически добрыми знакомыми: наслаждаясь относительным однообразием лиц после чехарды хаотичных перемещений вместе с войсками союзников в Нормандии летом, а до этого - длительного и тревожного ожидания в Англии под канонадами обстрелов Люфтваффе, последствия которых послужили нежеланной, но отличной практикой для молодой неоперившейся медсестры, она неожиданно для себя с радостью стала искать тепла человеческого общения. Фредерика с радостью по слогам повторяла слова на доселе неизвестных ей языках вслед за детьми своих пациентов, записывала на полях своего дневника имена тех, кто покинул эти стены, запоминала песни, напевы которых юной Дивер были совершенно незнакомы, и привыкала к странной на первый взгляд еде, о которой прежде никогда не слышала в родной Археме. Благополучная, сытая, "золотая" жизнь в Америке спустя почти пять лет мытарств с Красным крестом казалась девушке теперь практически далеким, неясным сном, затаившемся в прихотливом блеске золотистой дымки невероятности, которая согревала ее в зябкие предрассветные часы, когда блондинка, сворачивалась калачиком под тяжелым казённым одеялом и пледом, находилась на грани сна и бодрствования в ожидании звонка будильника. Деля комнаты у с еще несколькими медсестрами, она частенько забывала о том что в ее силах было исчезнуть отсюда стоит только произнести заветные слова, избавляя себя от гнета бушевавшей вокруг фантасмагории, до сыта наигравшись в альтруизм и помощь окружающим, но на самом деле за это время мисс Дивер практически разучилась использовать чары и совершать ритуалы в личных целях. Не раз и не два она отчаянно желала применить свои способности чтобы спасти пациента или отвести снаряды от медицинских конвоев, но каждый раз одергивала себя ее силы практически иссякли, да и вмешательства магов в эту войну уже было предостаточно. К тому же спасая одного Фредерика рисковала не спасти оставшуюся сотню, а потому раз за разом отдавала всю на волю Высших сил. Она могла лишь помочь своими руками, знанием и терпением, а потому теперь она была практически ничем не отличима от обычного человека, уставшей медсёстры Красного креста, терпеливо и безропотно исполнявшей свои обязанности и стараясь помочь тем, кто пострадал больше чем Дивер.
А тем временем письма и отчёты, которые приходили с фронта, несли неутешительные вести о том что разорённая войной Европы переживала куда более ужасающие метаморфозы, чем они тут могли представить. Чудом сохранившая нейтралитет Швеция не стала ареной для сражений между войсками союзников, "советов" и нацистов, но даже здесь проступали глубокие шрамы этой войны, уродливость которых на территориях, раздираемых ею с 1939-года, трудно было вообразить..Предчувствие этой боли мрачным светом светилось в глазах тех, кто наполнял ти стены и от некоторых у Фриды мурашки по спине бежали порой. Рано или поздно, напоминал им доктор Каннингэм, проводя "летучки", они сорвутся с места, едва позволит наступление "союзников" вглубь Германии и других освобождённых территорий, и им следовало бы подготовить себя к тому что их ждало дальше. Как человек, который прошел Первую мировую, этот человек отдавал себя отчет в том, что его подопечных ждало за пределами непотрепанной Швеции, стойко выдержавшей все провокации и ловко лавировавшей все это время в опасных водах сложной политической ситуации в Европе и мире. Но еще немного и вся грязь, весь ужас,все неприкрытое уродство и жестокость этого конфликта обрушиться на его подопечных, погребя под собой слабых и заставляя самых сильных двигаться дальше и не сойти с ума от увиденного. А пока..
Пока доктор пил чай ровно в три, обменивался шутками с коллегами-шведами, поддерживал любительский театр и отмечал что табак тут был ни к черту. А они, медсёстры и младший персонал, терпеливо подыгрывали ему, ощущая насколько был хрупок мир округ них и живя в предчувствии приближавшейся катастрофы.
- Да, Мередит? - Фрида отложила карандаш в сторону и подняла взгляд на коллегу.
- Там пришли на осмотр, думаю ты справишься, - Мередит Вольф, американка немецкого происхождения, устало отирает руки о полотенце, а затем натягивает белоснежный халат и поправляет чепчик, невообразимо белый в тусклом ноябрьском свете, который тает вокруг них, едва коснувшись.
- Вторая смотровая, - кивает она, а Фрида украдкой скрывает зевок, трет глаза и поднимается из-за стола. Плеснув холодной воды из- под кран себе в лицо, девушка поднимает лицо к зеркалу и несколько секунд пристально всматривается на блеклое отражение, которое смотрит на мага. Ни грамма косметики естественно, лишь уложенные аккуратно светлые волосы, белоснежный чепчик да такая же белая форма, поверх которой им разрешили надевать вязаные кофты чтобы не простыть самим. Сырость тут стоит порой невероятна, да и ветер усиливается , отопление ни к черту, а потому больше украшений, чем алый крест на плече, у нее-то и нет.
Видел бы ее брат, мелькает в голове девушки, но она упрямо гонит от себя эту мысль. Нет, не увидит и не увидел бы. Кончено, все кончено.
- Кашель и температура? - Фредерика берет стул и присаживается напротив явно озябшей девочки, неуверенно сидевшей на узкой кушетке в смотровом кабинете. Истощенное лицо,тени под глазами, но тонкие изящные запястья и невероятна усталость, сквозившая во взгляде - Дивер пыталась вспомнить видела ли она эту пару прежде здесь, но память ее отчего-то подводит.
- Что ж, сейчас посмотрим мисс.., - и американка поднимает на мужчину вопросительный взгляд, - простите, я должна внести Вас в журнал пациентов, да и просто невежливо не спросить имя. Как зовут Вашу сестру? - она смотрит на мужчину снизу вверх и поему-то у нее сразу мелькает мысль что он был евреем. Или , возможно, греком или откуда-то с Балкан, но почему тоска, струившаяся из его глаз, говорила ей именно в пользу первой версии. Люди, у которых осталась родина, не выглядели такими потерянными, а в этой войной , как смогла сделать вывод маленькая богатая американка, только у евреев больше не было родины. Они были отовсюду изгнаны.
- Я сестра Дивер, - бегло улыбаясь, она подошла к столу и взялась за перо, - А Вы?
Отредактировано Frida Deaver (03-03-2019 17:10:41)
Поделиться427-02-2019 13:55:18
Исаак смотрел на сестру, боязливо примостившуюся на самом краю больничной койки. Неестественно бледная, закутанная в не по размеру большую теплую кофту. Было заметно, что она с интересом разглядывает смотровую, разные незнакомые ей вещи и предметы, а в особенности молодую светловолосую женщину в белом халате. То, что Ида больна, мужчина видел невооруженным глазом. У нее был озноб, отчего она прятала кисти рук в рукава кофты, вся сжималась в комок, пытаясь справиться с ознобом. Сохранявшая невероятную для одиннадцатилетнего ребенка стойкость, сейчас девочка, казалось, совсем расклеилась, разве что сдерживала слезы. Ковач понимал, что, скорее всего, сестре было страшно, к тому же она не знала используемых здесь языков, а потому не понимала, о чем сейчас говорит ее брат с этой белокурой женщиной.
- Nit frosh. Es iz a froy, aun ir kenen helfn. Alemen vet bageyn, ikh vel tsuzog ir*. – Исаак внимательно посмотрел на девочку, поднявшую на него покрасневшие глаза. Она коротко кивнула, едва слышно всхлипнув. Казалось бы, здесь они обрели ощущение безопасности. А все те поступки шведов и их властей могли послужить самой настоящей причиной вновь обретенной веры в людей, зарождающейся на пепелище из обманов, предательств и тотального непонимания, выражающегося во всего одном слове: «Почему?» Сколько миллионов представителей еврейского народа на протяжении этих лет завались таким вопросом. Можно понять, когда войны ведутся ради территорий, и в этих войнах гибнут мирные жители. Оправдать – нельзя, но понять – можно. Войны из-за богатств, из-за влияния – тоже доступно пониманию. Нечто вроде крестовых походов, когда желание грабить, узурпировать и присваивать прикрывается именем Б-га – тоже поддается определенному понимания. Но столь сильное и острое желание уничтожить народ, даже не пытаясь придумать для этого мало-мальски адекватных причин – это понять было нельзя никаким образом. Ашкеназы и сефарды были частью тех европейских государств, в которых рождались и проживали. Они исправно платили завышенные лично для них налоги, смирялись с различными квотами, с законами, запрещающими свободную смену черты оседлости, но сохраняли себя как этнос, сохраняли свою веру, свою культуру и свой язык. Ради них никогда не притесняли других, а во время Первой мировой войны, они наравне с другими европейцами храбро сражались в составе национальных армий. И вся разница была лишь в том, что у них не было ни своего государства, ни своего правителя, ни своей армии. Что могли они противопоставить слаженной военной машине Третьего рейха? И то самое непонимание, немым и болезненным вопросом, до сих пор читалось в их глазах. Даже здесь, где им предоставили кров, еду и всевозможную помощь, этот вопрос не покидал их. Исаак сталкивался с ним в глазах мужчин и женщин, стариков и подростков, живших в лагере беженцев бок о бок с ним. Ответа не было ни у кого.
- Да, вчера она себя хорошо чувствовала, а с утра… - словно в подтверждение слов мужчины, хоть девочка и не могла их понять, она зашлась в приступе кашля, практически согнувшись пополам. Ковач был взрослым человеком, но сейчас, смотря как трясутся ее худые плечи, он более чем отчетливо ощущает этот животный страх – страх потери. За столь короткий срок увидеть гибель всех, кто был дорог – это удар, который слишком сложно выдержать с достоинством. Даже если тебе уже прилично лет, и об окружающем тебя мире ты знаешь значительно больше большинства обычных людей. Ида оставалась последним связующим звеном с реальностью для Исаака, той соломинкой, которая тащила вверх, стимулом, заставлявшим двигаться вперед. Много позже он научится жить исключительно ради себя, подобным эгоизмом умело вытеснив дичайшее чувство вины и беспомощности. Действительно, он в этом весьма преуспеет. А сейчас оно подкрадывается к нему тихо, неслышно, выглядывает из-за угла, напоминая Ковачу, что он очень хороший зельевар, он может приготовить лекарство, которое быстро поставит Иду на ноги, и от этой жуткой внезапной простуды не останется и следа. Вот только у него ничего для этого нет, ни составляющих, ни возможности их получить. По крайней мере, пока он их не видит.
- Ида Ковач, ей полных одиннадцать. – мужчина смотрел, как сестра Дивер аккуратным почерком вписывает данные в журнал, - Меня зовут Исаак, - он хотел бы улыбнуться, но пока особо хорошо не получалось. Они не могли вызвать никаких подозрений, учитывая свой реальный возраст, сам мужчина выглядел лет на двадцать пять, максимум двадцать семь, Ида же и вовсе соответствовала возрасту реальному. Но, наверное, сейчас он выглядел старше, чем было указано в его временных документах. Одна тысяча восемьсот восемьдесят восьмой год сменился в них на девятьсот восемнадцатый, тем самым перенеся рождение в уже двадцатый век. Исаак смотрел на себя в зеркало каждое утро, пока умывался, и видел безумно уставшее лицо, с первыми морщинками в уголках глаз, со щетиной, он запросто мог бы накинуть себе еще лет десять-пятнадцать. Они все как-то быстро постарели. Вчера Исаак вечером курил во внутреннем дворе, с ним заговорил мужчина, тоже еврей из Венгрии, разговор был без смысла, но Ковач смотрел на собеседника, и видел в молодом мальчишке, по сути, двадцати лет – древнего глубокого старика. Безжизненные, выцветшие глаза, скупая мимика, бледная, землистого цвета, кожа. Их всех будто бы в одно мгновение перекинуло на девять-двадцать лет вперед. Если не внешне, то духовно уж точно. Это и читалось в тех глазах, что видел Исаак у людей в будапештском гетто, да и здесь – обреченность. Он вдруг подумал, что именно с таким взглядом Лидия и Рут заходили в газовые камеры Аушвица. Его обдало холодом, как будто кто-то устроил в смотровой сквозняк. Это немного отрезвило, вырвало Ковача из бесплотных размышлений.
- Вы сможете ей помочь? – потому что сам он был беспомощен и бесполезен сейчас, оставалось лишь наблюдать, как сестра Дивер осматривала девочку. – Zogn mir, bite, tut es shatn ir?** – Ида внимательно, но явно боязливо смотрела на медицинскую сестру. Не доверяла. Но и не сопротивлялась. Она все же заговорила, перемежая слова кашлем, а Исааку оставалось лишь переводить, - Она говорит, что болит голова и грудная клетка, горло и ей тяжело дышать. И очень холодно. Больше ничего не беспокоит, - мужчина замолчал, глядя на мисс Дивер. Они говорили по-английски, и эта форма обращения была потому наиболее адекватна. Сам Ковач кое-что понимал по-шведски, но этого было слишком мало, чтобы даже просто вести диалог. Да он и не знал, откуда родом может быть сотрудница Красного Креста. К ним шли все, кто считал своим долгом помогать людям. И он, пожалуй, восхищался этими людьми. Та же сестра Дивер – совсем еще молодая женщина – возможно была за много сотен миль от дома, работая на благо искалеченных войной людей. Разве не это высшая сила духа, когда многим жертвуешь, даже не во имя своих родных и близких, а во имя человечества, в принципе?
* Не бойся. Эта женщина – врач, и она тебе поможет. Все будет хорошо. (идиш)
** Скажи, пожалуйста, у тебя что-нибудь болит? (идиш)
Поделиться503-03-2019 18:00:53
- А я Фрида, очень приятно, - и блондинка поворачивает голову к девочке, которая, кажется, боится медсестру, и широко и приветливо улыбается ей.
У американки сжималось сердце от одной только робкой догадки о том что пришлось пережить этому ребеку в круговороте этой войны. Подобную пустоту во взгляде она прежде не видела ни в ком из своих знакомых. Да и что вообще могла научить Фредерику Дивер ее сытая жизнь, что могла подсказать и могла ли подготовить к тому, что женщина увидела на континенте? Джаз, вечеринки, блестящее , но праздное общество Нью-Йорка и Аркхем с его теперь казавшимися теперь совершенно неуместными, скучными и никому ненужными тайнами были теперь такими далекими, такими незначительными, что Фриде порой становилось совестно за то что она вобще проживала подобную жизнь и не задумывалась раньше о том, что происходит вокруг. Вся ее старая жизнь, оставленная в Штатах, выглядела такой незначительной, такой пустой что сейчас девушка со странным жаром старалась искупить эту праздность.
Сьежившийся под тонким одеялом ребенок с глазами, которые были наполнены до краев страхом и недоверием, боль, перенесенная в столь юном возрасте, и совершеннейшее опустошение тогда когда мир должен был играть для Иды Ковач яркими красками, ранили Фриду. Тогда, когда девочке следовало наслаждаться окружающим миром на пике его невинности, собирая плоды любви и нежности, искренности и открытости, самоё то время чтобы верить и доверять, носиться по лужам на мостовых, есть яблок прямо с ветки и кривить губы когда целуешь соседского мальчишку в щеку. Все еще будет впереди - боль расставания и длительная разлука, рассыпавшиеся и поблекшие мечты, обещания, которые не сдержать, и слова, которые не вернуть - все это будет однажды и не скоро, но далеко не в одиннадцать лет следовало знакомиться с ужасами смерти, предательства, людской жестокостью и алчностью.
Медсестра быстро выводит на бумаге фамилию своих новых пациентов, затем ополаскивает руки горячей водой и растирая ладони, прилаживается рядом с Идой.
- Ну, здравствуй, Ида, - склоняясь над своей новой пациенткой, Фредерика протягивает к ней свою ладонь и прикасается ко лбу. Горячий..
- Теперь давай посмотрим твоё горло, хорошо? - она отлично осознает что скорее всего беженка ее не понимает, но голос у мага звучит с теплотой, а движения наполнены осторожностью и деликатностью. Заглядывая в темные детские глаза, американка что есть силы улыбается, стараясь сгладить казённую холодность этого кабинета и его непрезентабельные серые стены, и отсутствие какого-либо иного украшения, кроме настенных часов да пары плакатов на разных языках о необходимости мыть руки перед едой и сообщать о первых симптомах любого заболевания.
Дивер быстро ощупает лимфатические узлы, ощущая под подушечками пальцев что они были увеличены и качает головой, затем берет со стола стетоскоп и поднимает взгляд на стоявшего рядом брата.
- Простите меня, мистер Ковач, но не могли бы попросить Вашу сестру снять ее кофту? Мне нужно послушать ее легкие - если у Иды есть хрипы, то думаю что это бронхит или грипп, но без прослушивания я не смогу ничего сказать конкретного. У нее воспалено горло, но затруднения при дыхании это не самый типичный симптом при банальной простуде, - и медсестра пожимает плечами и переводит взгляд на девочку на кушетке, которая то и дело "стреляет" взглядом внимательных темных глаз на своего старшего брата, - я бы не хотела ошибиться и назначать ничего что ослабить ее иммунную систему еще больше. Ида не в самом лучшем состоянии помимо этого,- и ладонь Фриды мягко ложится на едва угадываемое плечико под одеялом.
- Она.. она в последнее время чем-то болела?Часто или нет? Есть ли хронические заболевания или что-то такое что мне следовало знать? Проблемы с сердцем, возможно? Простите, я понимаюч что, возможно, после всего пережитого, -и блондинка запинается, осознавая как мало она понимала о том, что Ковачам вероятнее всего прошлось пережить, но прежде чем она окончательно стушуется, медсестра твердо берет себя в руки. Это была работа и она тут чтобы помочь, а не разводить сантименты. Исаак Ковач пришел сюда , в конце концов, чтобы получить помощь, а не выслушать вежую порцию ничего не значившей для него сентиментальной чепухи.
- Мне нужно знать для полноты картины, если Вы понимаете.
Через каки-то десять минут с осмотром покончено, но вывод неутешителен: мисс Дивер берется за ручку, раздумывая несколько секунд что следовало записать и какое лечение назначить, но возможности Красного креста не безграничны, а у сидевшей перед ней Идой Ковач на лицо было начало бронхита.Антибиотиков было мало, а болезни был только на руку ее истощенный организм - без должного лечении и хорошего ухода у девочки было мало шансов. Усердно пряча глаза, молодая американка взвешивала каждое слово из того что собиралась произнести. Если бы только ее способности были годны для того чтобы излечить этого ребенка - но Дивер отбрасывает эту идею прежде, чем та успевает вонзиться еще одним укором в сердце. Слишком многим бы маг желала помочь таким образом, но ни сил, ни ресурсов у Фредерики для этого не было к ее величайшему стыду и разочарованию.
- Мистер Ковач, не стану лгать - у Вашей сестры скорее всего бронхит и сейчас я бы посоветовала бы отправить ее в лазарет. Там уход лучше, чем просто оставив ее с Вами, лучше питание и конечно же врачи смогут навещать ее чаще. Но Ида слишком истощённа, потому лечение может только ухудшить общую картину. Но я почти уверена что Ваша сестра выкарабкается. Следующая партия лекарств ожидается со дня на день, но и сейчас мы достаточно хорошо обеспечены уже чтобы начать лечение.
Если бы только Фрида умела лгать получше когда это не касалось ее самой - вид у медсестры конечно воодушевляющий, но в условиях войны и постоянных перебоев с поставками она отдаёт себе отчет в том, что на самом деле юная Ковач могла и не выкарабкаться. Щупленькое тело Иды могло просто отказаться бороться с агрессивной болезнью - сейчас в том самом лазарете лежало с человек шесть с осложнениями и пневмонией, жизнь в которых угасала неумолимо с каждым днем лишь потому что воля к выздоровлению подводила их. Переводя же взгляд с Исаак на его сестру, Фрида постаралась снова улыбнуться, но вышло явно не слишком убедительно.
- Я напишу направление, мистер Ковач, а потом вызову старшую медсестру.Мы смогли бы начать лечение немедленно, вот только.. только объясните сестре что Вы ее не бросаете. У нас.. у нас просто был случай недавно и .. просто..просто Ида не говорит на английском и может испугаться.
Поделиться604-03-2019 23:25:10
- Nemen avek deyn rekl, bite. Der dokter darf tsu unterzukhn ir.* - Исаак обращался к сестре, все еще недоверчиво поглядывающей на мисс Дивер. Возможно, она просто не понимала, что болезнь сейчас, совершенно любая, может быть катастрофически опасна. Фатально. Сложно объяснить подобные вещи ребенку, который если и болел раньше, то редко, недолго и без особенного дискомфорта. Рядом всегда были родители, готовые сразу же помочь. Да и несмотря на зелья, которые весьма быстро излечивают, не оставляя от недуга и следа, несколько дней все равно полагался постельный режим, повышенная забота и внимание, сопровождаемое сладостями, рассказами и исполнением капризов. Нет, Ида не была избалованной. По крайней мере теперь. Просто, вероятно, не понимала пока, что болезни бывают и другими. Она вообще пока многого не понимала, пусть и глаза ее больше не походили на глаза ребенка. И это было безумно, до дрожи страшно. Им суждено было жить куда дольше, нежели обычным людям. И тем ценнее был недолгий период настоящего детства, той вездесущей беззаботности, которой Ида была лишена в одно мгновение. У детей не должен быть взгляд тысячелетних стариков. Не должен и все тут.
- Нет, нет, - Ковач отрицательно покачал головой, - Как все дети – простужалась иногда, но не более того, - он нисколько не лгал, она и правда была вполне здоровым ребенком. – Я понимаю, все в порядке, - он постарался улыбнуться, но что вышло, то вышло. После всего пережитого… Он как мог старался уберечь сестру от лишней информации. Но она сама витала в воздухе, в тихи разговорах и перешептываниях, что там, в Будапеште, что теперь здесь, куда повезло сбежать их собратьям по несчастью. И какие бы усилия он не прикладывал, она не могла не знать, что стало с их старшей сестрой и ее семьей, потому что видела как их уводили эшелоном. Не могла не знать, что убили отца, потому что его изуродованное тело лежало аккурат под окнами родного дома. Она не могла не знать, что вслед за Милой, туда же отправилась и жена Исаака с дочерью, с той самой девочкой, с которой Ида так любила играть. Она не могла не видеть, как сходила с ума их мать, как мучился брат Аарон, и если и не знала досконально о том, как они погибли, то уж точно понимала, что в живых их больше нет. Когда правдой пропитано все вокруг, куда бы ты не шел и не бежал – от нее не укрыться, не спрятаться, закрой ты хоть и глаза, и уши. Она найдет пути к сознанию и к сердцу, разрывая и то, и другое на мелкие ошметки. Он не знал как поговорить с маленькой девочкой о смерти. Он не знал, что стоит сказать, чтобы ей стало легче. И чтобы легче стало ему самому.
Ковач наблюдал за тем, как сестра Дивер проводит осмотр. Спокойно, почти отрешенно, только лишь чтобы еще больше не пугать сестру. А эта женщина предельно честна, и уже одно это зарождает в нем чувство громаднейшей благодарности. Он слушал все внимательно, прекрасно понимая, что вариант, предлагаемый сейчас, единственно правильный. Даже несмотря на то, что сердце предательски сжималось от одной мысли, что Иде придется находиться в лазарете. Нет, Исаак не считал, что там будет плохой уход или что-то еще такое, просто было чисто по-человечески страшно оставлять ее одну. Слишком многих он вынужден был так или иначе оставить. Но сейчас, когда речь шла о жизни единственного близкого ему человека, стоило слушаться здравого смысла, но ни в коем случае не эмоций. И именно это мужчина и делал. – Конечно. Я все ей объясню. – он кивнул, посмотрев на мисс Дивер, - Я же смогу приходить туда? – это было его единственным вопросом, потому что спрашивать про поставки лекарств не было никакого смысла. Здесь, в отличие от того же гетто, они были хотя бы в каком-то минимальном количестве, и это мужчина знал наверняка. Дальше – оставалось только верить.
- Ir vet hobn tsu lign in dem shpitol. Tsu tsurikkrign, gut? Ikh vel zeyn mit ir, hern? Ikh vel keynmol lozn ir. Di hoypt zakh iz az ir bakumen beser. Dos iz di merst vikhtik zakh**. – пока медицинская сестра выписывала бумаги, а затем звала старшую, Исаак помог сестре закутаться обратно в кофту, и сидел с ней рядом, обнимая за плечи. Он чувствовал, как она изо всех сил пыталась держаться, но слезы все равно предательски стекали по бледным впалым щекам. Ей было страшно. И он ощущал этот невыносимый детский страх всем телом. - Ir vet tsurikkrign, Ir vet bashtimt tsurikkrign. Ikh tsuzog ir. Vos volt es kostn mir***. – их наконец-то позвали, и Исааку пришлось нести сестру на руках. Она была легкой, как пушинка, не такой, какой должна быть одиннадцатилетняя девочка. Вздрагивающая, утыкающаяся лицом в его плечо, хватающаяся слабыми тонкими пальцами за него, будто боясь, что он ее выпустит, уронит. Уже идя по коридору, они снова встречают Фриду, - Спасибо Вам, - мужчина успевает посмотреть ей в глаза, не зная как еще можно выразить ту огромную благодарность ей лично, и всем, кто также самоотверженно, не ради материальных благ или славы, трудится здесь, в тяжелых и стесненных условиях, ради того, чтобы такие как он и Ида – жили.
Все свое время Исаак проводил в больничной палате, да и чем тут еще можно было заниматься? Отлучался он лишь тогда, когда Ида засыпала, чтобы сходить поесть и покурить. Большое помещение было разделено чем-то вроде ширм – стоек с белыми плотными занавесками, за каждой из которых лежал человек. Исаак видел их – кашляющие скелеты, обтянутые сероватой кожей, с впалыми глазницами, один и вовсе лежал не шевелясь, лишь изредка тяжело вздыхая, с хрипами. Койка Иды была в углу у окна, и он был рад, что ей было не видно других. Температура не хотела снижаться, то и дело приходили врачи или сестры, смотрели, приносили лекарства, но лучше не становилось. Исаак сидел на табуретке, облокотившись на край больничной койки, сжимая в своей руке маленькую тонкую ладонь. Беспомощность. Снова. То, что он не мог вынести. И то, что никак не мог изменить. Ида почти не просыпалась, но каждый приступ кашля заставлял его вздрагивать. Кажется, он так и уснул тут, сидя рядом с сестрой, когда его плеча коснулась тяжелая рука. Кое-как разлепив веки, Исаак увидел пожилую медсестру, практически требовавшую у него отправиться к себе и лечь поспать хотя бы пару часов. Убедившись, что Ида тоже спит, мужчина все же сдался, поднявшись на ноги, и под гнетом непреодолимой усталости вышел из палаты.
Сколько он успел проспать? От силы час, вряд ли больше. Ковач пытался понять, что происходит, и почему так резко наступило пробуждение, заставив его буквально сесть в постели. Сон был бесполезен. И это было ясно. Поэтому мужчина поднялся, оделся, в чемодане, стоящем в углу комнаты, он все же нашел ту куклу, что Ида успела прихватить с собой. Он не мог ей этого запретить, это была та самая малость, которая хоть как-то напоминала о времени, когда все еще было хорошо. Ковач не знал, пустят ли его к сестре посреди ночи, но попытаться стоило. Да и отчего-то он практически не сомневался, что ему вряд ли откажут. Коридоры были тихи и пусты, а вот приоткрытая дверь в палату несколько удивила. Он шел тихо, и, видимо, поэтому его не заметили. Заглянув внутрь, Исаак увидел то, чего увидеть совершенно точно не ожидал. Он прекрасно понимал, что пыталась сделать та самая медицинская сестра, что утром осматривала Иду. Она могла сделать то, чего он сейчас не умел и не мог. Создание портала отняло у мужчины практически все силы. Он знал и чувствовал, что они восстанавливаются, но шло это слишком медленно, да и не был Исаак гуру в такого рода заклинаниях. В данном случае зелья давались ему куда лучше. И сейчас он наблюдал за напряженной спиной мисс Дивер, за жестами, за магией, которая, вероятно, требовала больше, чем то, чем она располагала на данный момент. Он терпеливо дождался завершения, после чего подошел ближе, положив ей руку на плечо.
- Спасибо, - и снова слова благодарности, большего у него просто-напросто не было. Он аккуратно положил куклу рядом с подушкой девочки, наклонился, поцеловав ее в горячий лоб. Ида спала, но беспокойно, и он это чувствовал. Но сейчас важнее было другое – появился шанс. Призрачный, еле уловимый, но шанс. И на этот раз он не имеет ни малейшего права его упустить. – Мы можем поговорить, мисс Дивер? – Исаак вопросительно посмотрел на молодую женщину, после чего осторожно, чтобы никого не разбудить, направился к выходу. Так он шел до самого выхода во внутренний двор, чувствуя спиной, что она идет за ним. И только на улице, отойдя подальше от окон, за груду каких-то ящиков, мужчина закурил, разворачиваясь к Фредерике. – У меня почти нет сил, и я тоже не могу, но, - он запнулся, вглядываясь в темноте в глаза собеседницы, - Да и не особо умею, - горькая усмешка, все, что остается, - Но я вижу, что ей только хуже, так ведь? – не понятно было даже ему самому, насколько этот вопрос вообще требует ответа, но он все же был необходим, - Если бы у меня были нужные ингредиенты, я бы смог ее вылечить. И их тоже, - Исаак помнил лица других, лежащих в палате, словно они медленно, но верно превращались в бестелесных призраков, истощенных, бессильных. – Помогите мне, Фредерика, прошу Вас, - мужчина машинально взял ее за руку, но тут же отпустил, будто бы резко придя в себя. Он слишком отчаянно цеплялся за этот призрачный шанс, что преподносила сейчас судьба. Слишком. - Пожалуйста.
* Сними кофту, пожалуйста. Доктору нужно осмотреть тебя (идиш)
** Тебе надо будет полежать в больнице. Чтобы выздороветь, хорошо? Я буду с тобой, слышишь? Я никогда тебя не брошу. Главное, чтобы ты поправилась. Это - самое главное. (идиш)
*** Ты поправишься, обязательно поправишься. Я тебе обещаю. Чего бы мне это не стоило. (идиш)