Бертольд не слишком помнит, что именно произошло.
Он был пьян, он был зол, хоть и совсем не помнит, почему.
Кажется, его уволили с очередной подработки за излишнюю агрессию. Ну, это они это так назвали, на самом же деле Бертольду всегда было свойственно рубить с плеча и высказать все, что думает об окружающих им в лицо и. очевидно, довысказывался. Не первый раз и не последний. Подумаешь.
Кажется, день  целом был весьма поганым, но кто ж теперь разберет, почему? Просто иногда это с ним случалось - все вокруг вдруг начинало казаться таким дерьмом, что хотелось лишь крушить и бить каждого встречного, и Бертольд не слишком хорошо контролировал это состояние.
Просто он уже очень давно был один. Слишком давно. Чертовски давно.
Он не был один ни одного дня в своей жизни, пока не покинул Белфаст. Сначала с ним всегда была мать, которой было некуда его деть, потому он же был у Муров и с ним был Илай...Илай. Конечно дело в нем. Дело всегда в нем.
Вернее, в том, что его нет.
По правде сказать, уезжая, Бертольд и не думал, что сможет без него, но наивно полагал, что попытаться стоит. Не стоило. Совершенно. Вместо этого глупого побега стоило просто повеситься, при чем где-нибудь подальше. чтобы Илай не узнал и ему не пришло в голову попытаться его воскресить. Если и уходить - так совсем, но тогда Бертольд этого не понимал. Тогда его злость и гордость диктовали, что он достаточно силен для того, чтобы справиться.
Ну как, справился? Он задает себе этот вопрос каждый день, таская тяжелые мешки на пристани или кирпичи на стройке. Хорошо тебе теперь? Уточняет он у себя, снимая очередную портовую девку, к которой разумеется ничего не почувствует, да и на которую не факт даже, что встанет.
Это и не должно было сработать. С такой дырой в груди не живут, как бы драматично это не звучало. Бертольд не поэт и не философ, но это выражение кажется ему самым уместным из всех, потому что именно это он и ощущает. Дыру. Свистящее ничего на месте сердца.
Алкоголь предсказуемо помогает забыться хоть на какое-то время. Девки - тоже.
Но лучше драк все равно ничего не помогает, так что Бертольд себя не жалеет - он словно бы вообще забывает, что проблемы можно решать иначе, нежели кулаками. н ввязывается в драки регулярно, даже в те, которые его не касаются. Иногда он защищает себя, иногда других. Иногда он просто не понимает, защищает кого-то или сам и нападает, потому что все смешивается в сплошное красное марево тупой свистящей боли, от которой он так старается убежать.
Пару раз он пробовал не защищаться. Позволить себя повалить и отпинать хорошенько. Пару лет назад его чуть не запинали до смерти, но это все равно не помогло - становилось легче только когда он бил сам. Больно, долго, с упоением, до стертых костяшек и боли в запястьях.
Доблестный служитель правопорядка попал под его кулак уже далеко не в первый раз. но в этот раз Бертольд был пьян настолько, что не смог убежать.
Вот и оказался в этой сырой камере с тщетными попытками вспомнить, с чего все-таки все началось.
Все болело. Он вытер лицо, вымазанное непонятно в чем своей же рваной рубашкой и почувствовал, чт, кажется, опять сломал нос, потом что боле он знатно. Хотя если так посмотреть - болело вообще все, но все остальное, кажется, было цело. Лицо только распухло, судя по тому, что даже смотреть на мир вокруг себя было как-то тяжко.
С ним не разговаривали. Он ждал, что ему что-то объяснят, предъявят обвинения, но ничего этого не было - его просто игнорировали. Он решил, что это, должно быть, тоже своеобразная пытка неизвестностью.
Ну, ему торопиться некуда, да и все равно нет у него другого способа выйти, кроме как через вон ту дверь, а ее открыть могут только все те служители порядка, так что вариантов у него не густо.
Да и болит все так, что даже признаков жизни подавать не хочется. Потом. Он подумает обо всем этом потом, а сейчас ему надо поспать.
Впрочем, спит он недолго.
-Аккерман, на выход! - решетка лязгает и Бертольд подрывается, стараясь не упасть, когда в глазах резко темнеет.
Не похоже это на милосердное освобождение, но задавать вопросы как-то не тянет - тем более, что отпускает его тот же мужчина, от которого ему, очевидно, и прилетело.
А когда он выходит -вопросы пропадают как-то сами собой, стоит лишь завидеть женские туфли, а потом и все остальное, что к ним прилегает.
-Не стоило, - сухо бросает он, пытаясь хоть как-то одернуть порванную рубаху и тем самым придать своему виду хоть немного приличия.