Прямо с потолка идёт бесшумный дождь, бегущая строка упёрлась в переплёт –
каждая судьба завязана со мной, и в памяти живой давно снесённый дом.

Путь Фредерику предстоял непростой и долгий, а утренний пасмурный Шампиньи встретил его ливнем и растекшейся по мосту водой, вышедшей из берегов. Он приехал сюда еще в шесть тридцать утра, и сейчас, промокший и нервный, смотрел в подсвеченные окна Кер-Йоннека, обитатели которого только-только просыпались. Бронзовый молоток постучал под холодными пальцами как минимум четыре раза, прежде чем тяжелые двери открылись и впустили в теплые залы больницы сырой сквозняк, принесенный с собой Фредом. Заведующая молчаливо кивнула, приглашая мужчину войти, и указала рукой ровно в то же место, что и всегда. Одни и те же дороги вели его сюда, через метрополитен Парижа, станцию Берси и объездные перекрестки Сен-Морис – в самый дальний эркер массивного здания, где за красной шторой маленькая девочка сосредоточенно рисовала на запотевшем стекле непонятные символы. Худые плечи то и дело тряслись под тонкой тканью платья в синий горошек – она беззвучно смеялась, пыталась от кого-то отмахнуться и все причитала, что «мама скоро придет». Конденсат вскоре таял под её теплыми пальцами, и она начинала снова, в том месте, где рисунок еще не успел исчезнуть – каракули ничего не напоминали даже отдаленно, но для нее это был целый маленький ритуал, а для сиделки – проклятье, ведь Линн в последнее время часто отказывалась спать – и за ней постоянно требовалось смотреть.
Шаги Фреда глухо отдавались от пола, тревожа сонную тишину, но девочка не обращала на него внимания ровно до тех пор, пока он не присел на край бордовой подушки, лежащей в эркере: взгляд её был веселый, но мутный и даже жуткий – она не узнавала отца, лишь инстинктивно протянула к нему руки, смутно помня, что он «хороший», и позволила себя обнять, что-то мурлыча под нос и посекундно спрашивая, не хочет ли он вместе с ней подождать маму. Сиделка негромко вздохнула, когда Фред поднял на нее угрюмый, измученный взгляд – здесь каждая женская пара глаза глядела на него с жалостью, и он знал наверняка, что когда за ним закрывается дверь в очередной день посещения, они шепчутся и горько качают головами на тонких шеях – ни с кем из их «воспитанников» не случалось такого горя, Бруссо здесь единственный мужчина, который приходит навещать ребенка, стремительно отрывающегося от земли.
Посещения Кер-Йоннека с каждым разом давались ему всё труднее, он стал больше курить и в этот раз зажег сигарету прямо на крыльце, зная, что мисс Жакрэ смотрит на него из окна, но вряд ли её осуждающий взгляд способен был до него докричаться. Ливень наконец покинул несчастный пригород, оставив за собой лишь зябкое ощущение сырости, грязь и затопленный речной район. Фредерик прихватил с собой копию медицинской карты Линн и сидя в такси перелистывал её раз за разом, минуя уже десятый круг. Дребезжание старого радио раздражало его не меньше, чем сухие, безжалостные диагнозы психиатров из карты, и он сам не понимал, что именно он хочет найти среди этих мертвых копий. В конце-концов он бросил это занятие и оставшийся путь до Парижа провел в мрачном молчании и мыслях о предстоящей поездке в Гавр.

В его квартире, душе и на рабочем столе царил беспорядок. По пути сметая сборник рассказов афганских солдат и томик Борхеса на пол, мужчина побросал в маленький чемодан пару рубашек, носки и бутылку бурбона, умостив сверху злосчастную медицинскую карту дочери и пачку сигарет, чтобы через полчаса спуститься по лестнице и усесться в свой серый Рено и уехать прочь из Парижа в захолустный, но далеко не простой Гавр.

Небольшой портовый город, облизанный Ла-Маншем, перестал быть спокойным в тот момент, как пара обыкновенных жертв, как и в любом более-менее живом городе, вдруг превратились в четыре и подкинули местным ленивым жандармам кровавую, изощренную серию. Остановившись в придорожном кафе где-то меж Верноном и Живерни, Фред расположился в углу  небольшого зала, залитого желтым светом и достал фотографии – жертвы смотрели с них восковыми куклами; их глазницы зияли то пустотой, то грязными, черными пятнами замершего кровотока – синяки уходили по шее вниз, исчезая на измученном теле – мертвенный свет ламп делал их еще более жуткими. Оторвавшись от четко пропечатанных в деле дат, он заметил, что подошедшая к столу девушка вовсе изменилась в лице – случайно увидев одну из фотографий, она оставила на краешке его стола кофе и сендвич с тунцом и поспешила убраться прочь. Руки её дрожали. Уходя вскоре, он слышал тихие всхлипы за дверью уборной – об убийствах в Гавре не слышал только ленивый. Бруссо горько усмехнулся, безразлично удаляясь от тихой кафешки – тайное всегда становится явным, – набатом звучало в его голове. Четыре трупа, изуродованные и разбросанные по телу норманнского городка, не утаишь, как кота в мешке. Именно потому полстраны плакали и боялись друг за друга, порицая проклятый Ла-Манш, жандармов и даже Господа-Бога.

Бруссо порицал лишь начальство и паршивые решения в их стиле – выдернуть его из Парижа, который и так купался в собственном море крови и слез, чтобы искать психопата в Верхней Нормандии. Фред в очередной раз затянулся и вырулил на подъезд к Гавру – время текло быстро, и у него не осталось даже получаса, чтобы остановиться в комнате и хотя бы принять душ и смыть с себя это отвратительное путешествие от Шампиньи до местного управления жандармерии. Перед глазами Бруссо все еще стоял холодный утренний ливень и безжизненный детский взгляд; жизнь не давала ему ни единой возможности взять паузу – один за другим призраки влетали в грудь и оставляли там холодный, не заживающий след. Сначала жена, потом дочь, а теперь четыре мертвые женщины в прохладном, неприветливом ноябрьском Гавре.

— Доброе, — как же. Фред пожал новому знакомцу руку в ответ, не испытывая никакой радости. Они прислали ему в помощь мозгоправа. Фредерик никогда не питал симпатии к психиатрам – так уж сложилась насмешливая судьба, и вот еще один застыл прямо над ним – не просто смазанная подпись в очередном бланке госпитализации, а его напарник, — Бруссо, Фредерик. Зовите меня просто Фред.

— Стало быть, Ранкур, вы здесь, чтобы залезть ублюдку в голову? — детектив усмехнулся. Атмосфера в здании Гаврской жандармерии была еще более унылой, чем пейзаж за окном – судя по кислым минам жандармов, они с профайлером последние, кого здесь хотели бы видеть, — уже заглядывали в дело? Мысли есть?

Когда в последний раз на своем веку Бруссо работал с кем-то в паре, жизнь его еще не укатилась на самое дно, и находить общий язык с людьми было куда проще.

[sign]inner war.[/sign][nick]Frédéric Brousseau[/nick][icon]http://funkyimg.com/i/2RFUi.png[/icon][status]death smiles at us all[/status][lz]<b>Фред Бруссо, 37</b> Детектив полиции.[/lz]

Отредактировано Shergar Burroughs (23-02-2019 14:22:43)

В багровых тонах расцвела паранойя, в соседней вселенной случилась война –
магнитное поле неравного боя смертельной волной приближается к нам.

— Откажусь, — он устало качает головой в ответ на предложение взять фрукт, — Эти остолопы, видимо, никак не отойдут от шока. Увесистее заявления о краже велосипеда, наверное, ничего не читали, — последние слова прозвучали уже тише, с горькой, злорадной, но безысходной усмешкой. Настроение было ни к черту, а бесполезное сидение за пустым столом в пустом казенном кабине в практически полном неведении напару с психологом усиливали как внутреннее раздражение Фреда, так и внешнее. Где-то за сотни километров равнодушный дождь омывал мостовые Парижа, и ветер гнал тучные облака в сторону психиатрического пансионата с неусыпной девочкой у запотевшего, широкого окна, но он сидел здесь – не в силах не только быть полезным там, где нужно, но и вынужденный терпеть беспардонную халатность местных жандармов, пока те сидят и лениво поджав хвосты попивают утренний кофе со сливками из супермаркета.
Фредерик сидел, плотно сцепив руки в замок на поверхности стола и приготовился выслушать предположения психолога – пока они могли быть единственной, хотя бы отдаленно полезной информацией. То, что им прислали сверху он в расчет не брал – полная сухих фактов и описаний папка ничем не могла помочь, дюжина фотографий несчастных жертв, запечатленных со всех сторон их изувеченных тел констатировала серийность убийств и полную невменяемость убийцы. Порой, особенно в начале своей карьеры, Бруссо не раз задумывался о том, все ли маньяки без исключения носят под коркой одно или несколько психических расстройств? Обязательно ли мозг их рушится, распадаясь на ядовитые части и подкидывает воспаленные идеи и жуткие потребности, кошмарные обсессии? Действительно ли любой серийный убийца мучает и косит людей по медицинским причинам, или подобные монстры – просто люди? Просто люди, которые прекрасно осознают последствия своих действий, и в очередной раз заглядывая в молящие глаза, полные страха и слез, они наносят удар, и еще, и еще, получая вполне настоящее, рациональное, обдуманное удовольствие от чужой боли? Бруссо не разбирался во всех тонкостях человеческого подсознания, да и не хотел – для этого есть такие, как его новый напарник Ранкур – но по жизненному опыту, полному столкновений с истиной он знал, что самый отвратительный и жестокий монстр на этой Земле – это человек.

Бруссо не стал спрашивать – закурил, скручивая в зубах мягкий фильтр и выпуская в серое пространство кабинета горькие кольца. Он всегда делал так, когда начинал думать, будто белесый дым способен был ему помочь, но эта пагубная привычка по крайней мере способствовала сосредоточению.

— Если это не чрезвычайно подкованный в медицине обыватель, то нам есть, с чего начать, — на слова Огюста детектив кивает одобрительно, и раз болото пока стоит и никого не топит, им нужно прощупать дно и проверить всех подходящих под описание мужчин в этом чертовом городе. Это займет, разумеется, уйму времени, но раз местные не захотели пошевелиться сразу, придется подкинуть им работенки. — Не думали, что он может их есть? — детектив издал невеселый смешок, хотя ситуация, в общем-то была страшной. Смех – прекрасное оружие против черной депрессии, — Или забирает с собой как трофей, черт его знает, — Фред нахмурился, выуживая папку с «делом» и снова всматриваясь в фотографии. Бросив быстрый взгляд на одну из них, он вдруг поймал отвратительное чувство дежавю – следом память подкинула ему страшное сходство: одна из жертв показалась ему до боли похожей на покойную жену. По спине пробежал холодок. Сейчас было самое неподходящее время для подобных воспоминаний, но случай редко бывает справедлив, особенно в таких вещах: её лицо отчетливо воскресло перед глазами.

Он смотрел на неё – кожа её светилась. Белая, нежная, как шелковые простыни. Он до сих пор не понимал, как она могла стать его единственной. Как она вообще решила выбрать его из тысячи более достойных. «– У вас будет девочка! Поздравляю, папаша!» Он не знал, как реагировать. Он падал в пропасть, летел вниз с километровой высоты, и не знал, как прекратить это падение. Каково это чувствовать себя будущим отцом? Все прошлое кануло в лету среди кип уголовных дел, безумных маньяков и бессонных ночей, и все ради того, чтобы протокол устроил начальство. Руки его в карманах узких брюк, синяки под глазами, бесконечные темные ночи, подлунные царства, сосредоточенные в узком кругу его кабинета. Чашки кофе на пересчет. Кофемашина давно сломалась и дымит где-то на свалке. В его собственном архиве столько дел неподшитых, замятых и изорванных чьими-то руками грязными. Он, скалясь и борясь до последнего, пускается в немыслимые бега за призраками, чьи тени едва видимы на мостовой, находит их, хватает за хвост и запихивает туда, откуда больше нет выхода. Фреду казалось, что он неимоверно устал. Выпивал по несколько бутылок виски за день. Он не помнил, где брал денег, но чувствовал, как немеют пальцы после очередного бокала горячащей жидкости. Его кости плавились от новой порции, но так было легче. Он помнил, как глаза его слезились от многих часов сидения за компьютером, изучения всевозможных статей и просматривания уголовных дел. Он хотел, чтобы его дело запомнили, желал, чтобы сам он запомнился среди этих бесцветных окон полицейского отделения. Все они сидят до назначенных 18:00, собирают свои манатки и рассыпаются тараканьей стаей по своим домам. Но не Фред. Ему всегда нужно было больше остальных, всегда хотелось докопаться до кусучей правды, до самых кровавых и, казалось бы, бессмысленных дел. О прятал круги под глазами, глядел день ото дня из-под полуопущенных ресниц, чтобы никому не пришло в голову расспрашивать о том, что кроется в его голове. Никого не впускал в свое пространство. Его губы изгибались в улыбке, неискренне идеальной, чопорной. Он вел занудные речи, короткие и емкие, чтобы у простых служащих полицейского участка и желания не было продолжать. О карабкался вверх по лестнице карьерной, чтобы забраться на самый значимый и восхваляемый верх. Но зачем - не знал сам. Дорога его была кривой, и в итоге вывела к рваному берегу равнодушного Ла-Манша.

— Она совсем юная, — держа руки в карманах он подошел к телу новой жертвы, — Да, все женщины были убиты здесь, либо доставлены. Почти по периметру, — Фред указал на изгибы берега, а затем посмотрел на часы, — В какое время были найдены прошлые трупы? Тоже утром, ведь так? — обращаясь не то к напарнику, не то к стоящему рядом потрясенному жандарму. Если поначалу Бруссо лениво думал о том, что они столкнулись с очередным очевидным маньяком-насильником, сейчас ему начинало казаться, что система не только есть, но и подчинена какому-то чрезвычайно важному для убийцы смыслу.

— Не только место ему важно, Ранкур, — детектив потер переносицу и перевел взгляд на холодную пену, осевшую у камней. Место, время, схема расположения тел, — Мы можем попытаться предугадать следующее убийство, но времени, судя по всему, у нас меньше суток, пойдемте, — он едва коснулся плеча профайлера и направился к машине, — Здесь мы больше не нужны.
[sign]inner war.[/sign][nick]Frédéric Brousseau[/nick][icon]http://funkyimg.com/i/2RFUi.png[/icon][status]death smiles at us all[/status][lz]<b>Фред Бруссо, 37</b> Детектив полиции.[/lz]