Так называемое бабье лето в Аркхеме ознаменовалось довольно жаркими днями и контрастно холодными ночами, заставляя листья на деревьях потихоньку желтеть и опадать, высокая влажность и близость к морю лишь только подбавляло, вбрасывало свое, пробуждая Аркхем, готовя к очередной смене сезонов. Закончилось лето и, как такое бывает, новый учебный год принес очередной поток молодых напуганных первогодок, уставших последних курсов и их промежуточную эволюцию, от которой, обычно, и было больше всего проблем. Роланд уже давно научился каждый такой год забывать, точно так же, как и встреченные лица. Что ему эти люди через сто лет, а через двести? Лишь только туман и морок, так легко испаряющийся, стоит только солнцу посильнее пригреть. Вся его жизнь, все его существование, было чуть поодаль от мира человеческого, позволяя ему в очередной раз с головой окунаться во что-то и любые события смотреть лишь мельком. Сейчас, конечно, с этим достаточно просто - телевидение, интернет, сигналы, преодолевающие сотни километров всего за несколько секунд - ни капли магии, лишь только человеческий разум и сотня-другая лет, вот и все, что понадобилось людям. В этом плане, он снимал перед ними шляпу, образно говоря, их смертность и скоротечность жизни заставляла их искать новые пути развития, они словно не желали быть тупиковой ветвью чего бы то ни было и, всем остальным сущностям, населяющим этот мир, приходилось мимикрировать под них, дабы не оставаться на краю этого мира. Роланд понимал и это тоже, пытался втолковать это своим детям - внукам - правнукам; залог их выживания умение четко знать, когда что нужно, а когда и нельзя. Он и сам себя успокаивал этим, когда сталкивался с чем-то новым, непонятным первоначально. Его разум - не разум человека, он не может усохнуть или его химические процессы измениться с возрастом, потому что его тело, настоящее тело, кости, мясо и броня из чешуи, не были подвержены таким же правилам старения и угасания.
И все же, к каким-то изменениям даже он не был готов, со всей своей уверенностью, что новое и иноваторское сможет уберечь этот мир от очередных глупых ошибок и что потакать регрессу удел лишь слабых. Он старый дракон, живший во времена, когда на Голгофу был водружен крест с распятым на нем богом рода человеческого; он видел, как зажигались костры и Заратуштра говорил свои речи и возжигал пламя несуществующим богам. Он видел, как рушились одни устои и на их месте, на тех же самых развалинах, воздвигались новые. Год за годом - столетия, а потом и десятилетия; он был сильнее, чем многие могли даже подумать, но даже тот, кто пережил тысячи лет, несколько охот, человеческую жестокость и кто в свое время был самым страшным кошмаром для колдунов, мог опасаться и волноваться.
Очередное движение рукой и стакан, стоящий на столе, опрокидывается, с тихим звоном, заливая черную столешницу соком - сплошная химия и вкусовые добавки, но они уже так приелись, что вкус настоящего сока, горьковатого и вяжущего, уже кажется не таким уж и притягательным. Роланд ругается себе под нос, промакивая тряпкой и ругая самого себя где-то на периферии сознания пытаясь прогнать волнение, но тут же капитулирую собственным страхам и волнениям.
Он не видел Нину... долго. С тех самых пор, как она ушла, а он не остановил, потому что не имел право. Само их понятие, осознание и великое благо, то же что и проклятье - они в понятие семьи не такие же, как люди, не являются ими и правила у них другие, не цепляющиеся за родство; хотя, по идее, надо было бы. Возможной в этой холодности и кроется секрет, от чего род их настолько малочисленнен и медленно угасает. Раньше это не волновало, сейчас же делает больно, точно так же, как и осознание того, что он недостаточно любил своих детей, не показывал им этого, как того следует, как положено это делать. И сейчас тот, о ком в свое время складывали легенды, как о ужасном змее, боится простой формальности и от нее в волнении дрожат пальцы.
Зараза.
Он слышит голос, чужой голос, неизвестный, но все же осознает, что это она, отбрасывая тряпку и выпрямляясь, разводя плечи. Непреодолимо странно ощущать кого-то столь близкого так далеко от себя, словно окатили ледяной водой, но он так же вспомнил и еще кое что, а именно то, что не стоит бояться неизбежного, стоит с ним только лишь сражаться. Возможно, он выглядит вполне так уверено; возможно, он выглядит точно так же, как и сотни лет назад, кто знает, стоя в прихожей дома, который ему выдал университет в качестве одного из презентов во время переезда много лет назад. Недалеко от мискатоникского университета, в шаговой доступности, чтобы не обременять еще и парковочным местом, а так же давать студентам возможность стучаться к нему в дверь после полуночи с просьбой выставить аттестационные баллы и прочие вещи, от которых хотелось плюнуть в них огнем за такое своевременное появление и сейчас, в данный момент, абсолютно неважные.
- Нина... - он вновь видел ее, после сотен лет, такой, какой запечатлел в последний раз, где-то среди улочек страны, которой более не существовало. Роланд поджал губы, чуть качнув головой. Он ожидал... он ничего не ожидал. - Ты... рано. - Он взглянул на часы, словно пытаясь понять, действительно ли рано или он напутал со временем. - Николай сказал, ты приедешь только ближе к вечеру. Ну да ладно, давай помогу с вещами.
Неловкость, то, что он давно перестал ощущать, как ему казалось. С возрастом всякая неловкость испаряется, а уж если ты точно знаешь, что переживешь этих людей и их проблемы, так и вообще перестаешь толком волноваться. Но, все же, он здесь, опасается сделать шаг вперед, потому что даже не знает, что и предпринять.
- Твои глаза - они изменились. - Постарели, перемололи все, что она видела, коснулись магии и чего-то еще, что он разобрать был не в силах, их брат всегда был глух к магии, но все же. Он сделал шаг в сторону, проводя рукой. - Mahi jiffm, как говорили наши предки.
Он осекся, так говорил его отец, когда они прощались, на языке, что уже давно умер, как и все, кто когда-то на нем говорили, только Роланд остался, со своей памятью о далеком, включая и свои ошибки...