[indent]  [indent]  [indent] И нет покоя саморазрушенцам.

Маленькая газовая зажигалка щелкает в его руках и тут же затихает вместе с фиолетовым огоньком, съеденным крышкой. Её металлический корпус поблескивает на свету, перекатывается между пальцами как бесполезный сувенир, с которым жалко расстаться. Последний раз, когда Шергар держал в зубах неуклюже зажатую сигарету, ему было семнадцать – дым от нее саднил не привыкшее горло и прежде, чем горьковатый вкус никотина стал хотя бы терпимым, миновала целая череда, так называемых, тренировок. Сейчас же, он всё крутит и крутит бесполезный аксессуар, запечатывая на покатых ребрах зажигалки свой уставший и безразличный ко всему взгляд. Вкус табака кажется ему отвратительным, как и большинство остальных вкусов; он прилипает к языку и губам как неприятный осадок, ждущий, когда его наконец выплюнут. У Берроуза никогда нет в кармане сигарет, но всегда есть «огонь», наличие которого хорошо успокаивает нервы.

Буря в Аркхеме, отгремевшая почти неделю назад, выплевывает измученный штормом город. Тут и там нелепо покосившиеся линии электропередач и куски пробитых ими крыш напоминают торчащие из земли неаккуратные обломки костей большого чудовища. Шергар молча стягивает с себя медицинскую форму, упорно косясь в окно и не произнося ни слова. Комната кажется мирной и тихой, то ли от изнеможения, навалившегося на добрую половину сотрудников, то ли от вежливого нежелания будить тех несчастных, кто после смены засыпает прямо на диване в углу. Берроуз проводит рукой по лбу, убирая нависшие ржавые пряди, перекладывает зажигалку в карман куртки и спешит убраться из отделения.

Позади него все еще продолжают раздаваться ленивые и бодрые голоса, когда в пересменку появляются другие медики, но даже их разговоры затухают и сходят на нет, а вскоре и лица исчезают из поля зрения.

Ноги ведут Шергара в сонную забегаловку, где он по привычке закажет чашку американо, на автомате сделает пару демонстративных глотков и заставит себя поглотить эту жижу, отдающую запахом жженого дерева. Рассеянный утренний кофе – это одна из тех вещей, о смысле которых он никогда не задумывается, и спустя какое-то время эта маленькая, безобидная привычка возводится в ранг ритуала и помогает отвлечься от тянущего и сосущего чувства внутри. Эта неделя стала для Берроуза настоящим чертовым испытанием, и сейчас, подпирая ладонью подбородок и глядя, как цепкие пальцы бариста переключают режимы на кофеварке и сгребают в кучу испачканные стаканы, он прокручивает в голове бесконечные вызовы и впечатанные в память тела жителей города. Поломанные, побитые, искалеченные камнями, ветками, упавшими рейками – он буквально запоминает их запах – жженный, терпкий, ползущий по рецепторам как плотный туман и покрывающий их полностью. Он так долго ходит по этой грани между необходимостью выбирать, что правильно, а что необходимо, как только до сих пор не сошел с ума к чертовой матери?

В кафетерии не очень много народу, картонные жители жмутся по углам за своими столиками, и только еще один человек, как и Шергар, чуть поодаль занимает место за стойкой. Берроузу нет до него никакого дела, он на мгновение прикрывает глаза от навалившейся тяжести бессонной ночи – будто внезапно накрывшая глазные яблоки темнота способна развеять в миг всю его усталость – как вдруг краем уха слышит возню рядом. Стоит ему открыть глаза, всё заканчивается, не успев начаться – словно по до боли кинематографичному сюжету – он лишь успевает схватить взгляд мужчины, поймать в нем странное выражение и тут же потерять вслед за его ретировавшимся обладателем.

— Эй, стойте, — на крышке стола остается купюра и остывший кофе, к которому едва притронулись. Сам же Шергар оказывается на улице, под серым скучающим небом, и он точно знает, что видел, — подождите!

От любопытных взглядов бегут лишь преступники, дикие звери и те, кому есть, что скрывать, не так ли?

Отредактировано Shergar Burroughs (15-02-2019 14:28:08)

[indent][indent]If you awaken from this illusion, and you understand
that black implies white, self implies other,
  [indent] you can feel yourself not as a stranger in the world.

Звук удара чашки об пол заменяет другой – прерывистый, тихий вздох, едва слетающий с губ – всего лишь резкий, пугливый поток воздуха, который чаще всего является верным другом неуклюжих или сильно взволнованных людей. Проходит мгновение, негромкий шорох рабочей униформы слышится сразу следом за едва уловимым звуком гнущихся коленей молоденькой девушки. Никто в кафе и не замечает, как теплый утренний воздух в помещении напитывается тонким и ласковым ароматом крови. Стоит Ши только разомкнуть веки, сминая в вязкий ком былую сонливость, он видит, пытливо и изумленно вглядываясь в происходящее, как тонкая рана со струйкой девичьей крови вдруг исчезает, будто её и не было, под тихий шелест мужского голоса. С его губ слетает одно лишь слово, но чуткий слух Шергара улавливает его, пусть и не способный расшифровать. Запах меняется, приобретает утонченные нотки, но его таинственный шлейф укатывается за края пальто и пропадает так же стремительно, как его новоиспеченный обладатель.

Все происходит так быстро, что эти отчетливые образы в памяти приходят к Берроузу только сейчас, когда кафе остается за их спинами парой закрытых дверей и тихим, дребезжащим отзвуком колокольчика. В ином случае, он мог быть подумать, будто ему показалось – мутная тяжесть усталости все еще обнимает его за острые плечи, прикрытые тонкой болотной тканью холщовой куртки, но отчетливый кровавый след аромата от чужой ладони, ставший на воздухе еще более ярким, не смешивается даже с остальными, населяющими его опрятную одежду. Он чувствует запах там, где раньше его не было, раз за разом прокручивая в голове звон, вздох и затравленный, испуганный взгляд серых глаз.

Шергар не привык вести себя так вызывающе – как всякий чужак, он лишь плавает тенью среди местных, пытаясь найти свое место, как кусочек пазла другого цвета и формы, ни с кем не ссорится, и практически не разговаривает: по-врачебному лаконичен, по-приезжему нелюдим, отстранен и погружен в работу. Кажется, этот город похож на ловушку – впускает его внутрь, прижимает к земле любовно и жестко, как сходящая с ума мать ласкает ладонью спину задремавшего на груди дитя, и в своем тучном, дождливом безумии не желает никуда отпускать. Рано или поздно, наверное, ему придется вернуться домой, но чем больше времени он проводит в болезненной серости Аркхема, тем больше он спрашивает себя – может быть, дом – это то, что случается с местом по прошествии времени? И его собственного существования в нем.

Крыша его старого дома давно уже превратилась в пыль, а прутья аркхемской клетки, пропахшие солью и оловом, сжимаются с каждым днем всё теснее.

— Правда? — Шергар перехватывает неубедительный взгляд незнакомца на часы, краем глаза замечая и свежеобразованный порез на его руке – капля крови пачкает симпатичную ткань, и в этом грязном пятне появляется что-то насмешливое. У него катастрофически не выходит соврать – слишком загнанным выглядит его тело, внешнее спокойствие никак не прячет напряженно съёженных мышц и блеска тревоги в изучающем прищуре. — Что у вас с рукой?

Берроуз очень надеется миновать ту часть разговора, где незнакомец решит сделать из него сумасшедшего – в его жизни хватает ненормального и без абсурдных галлюцинаций за утренним кофе – и пытливо смотрит то на прибранную ладонь, то прямо в чужие глаза. Если нужно, Ши самолично справится с тем, что бы записать себя в безумцы – самообладания его едва ли достаточно, чтобы не схватить мужчину за эту несчастную руку и вытребовать ответ таким варварским способом. У него слишком хорошее зрение, чтобы списать это на его обман, и слишком свежая, еще не затянувшаяся ссадина от осознания того, что он был способен провернуть целое путешествие ради глупого, самонадеянного вранья; единственная чертовщина в конечном счете – это он сам, и это проклятие, как раковая опухоль, пребудет с ним до конца его жизни.

Он делает шаг навстречу, умеренно жестикулируя и чувствуя слабый игольный укол в кончиках пальцев.

— Я врач, и я точно знаю, что порезы на ладонях не появляются просто так. Особенно чужие, — Ши легонько склоняет голову, и его тон, чуть звенящий от возмущения, непроизвольно становится громче, — как вы, черт возьми, это провернули?

Природа на утренней улице постепенно теряет любой цвет, тонет в серой грязи и отчаянии пасмурного неба. Перезвон колокольчика-талисмана раздается еще раз – случайный посетитель, бегло смотрит на них, привлеченный громким восклицанием Ши, но тут же спешит поскорее скрыться за ближайшим углом. На мгновение, Берроузу кажется, что незнакомец провожает чужую спину с капелькой мутного сожаления во взгляде.

— Я не знаю, что видел, но я это видел, — он упорствует, сам забывая, что может добиваться чего-то так яростно, — вам никуда не деться, — в любом случае.