[indent] Stage 1: Denial
[indent] Дождь всегда шёл в Арваду долго, но накрывал город беспощадно и резко, словно потоп. Дорожка размытого гравия моего дома сочилась грязью, и любая нога, ступившая неаккуратно, тут же утопала по щиколотку в противной жиже.

[indent] Мне было семь, я был худощав, разговорчив и исключительно любил природу. Мне нравилось чувствовать запахи пыли, леса и размоченных дождем листьев. Мои колени синели застарелыми гематомами, царапины на руках не проходили – я усердно учился метать ножи прямо в красную точку центра, но лезвия поддавались не сразу, вечно дрожали в пальцах, оставляя то тут, то там мелкие надрезы, которые постоянно болели.
[indent] Серая крыша нашего дома торчала прямо посреди леса. Нестройная череда деревьев начиналась прямо за стеной самой крайней городской забегаловки и уходила на многие мили вперед, пока не достигала, наконец, зеленой границы Лост Крик’а. Отец нечасто бывал в городе – на худой конец, для егеря это не самая большая необходимость. Он проверял лесные массивы и охраняемые зоны, следил за порядком и поведением любопытных пеших туристов, которые либо не знали о новых повадках диких зверей, либо были достаточно глупы и бесстрашны для того, чтобы их остерегаться.
[indent] Отец всегда хорошо ориентировался на местности, и всё же он был человек – пусть молодой и скупой на эмоции, мрачный мужчина со взглядом волка и был похож на зверя, но сладить с настоящим хищником не смог. Тот ливень разразился внезапно и размочил мягкие тропы леса. Обязательный обход местности вставал под угрозу, но нерушимую принципиальность отца не могли сломить ни крупные, тяжелые капли, ударявшие по деревянной крыше, ни более мелкие – соленые капли слез, что лились из испуганных глаз матери. Она была из числа горожан, которые подозревали разбушевавшегося и совершенно слетевшего с катушек сонного медведя, и как жена «хранителя природы» была особенно обеспокоена сохранностью его жизни.
[indent] Вся же моя жизнь тогда казалась мне вырванной из контекста старых американских фильмов. Я жил в глубине леса, на огороженной территории, от ржавой проволоки которой кривой тропой вела протоптанная дорожка, поросшая колючками и крапивой. Я ездил в школу на велосипеде, а если погода была хорошей – добирался пешком, по пути заскакивая в Chamber’s за пачкой тостов с маринованным тунцом. Мясу я всегда предпочитал рыбу.
[indent] Моя мать была красивее всех на свете, я говорю «была» именно потому, что тот роковой дождь, заливший лесные тропы отнял ее у меня; он был виновен в равной степени так же, как и то существо, каким стал отец, вернувшись в ту ночь с осмотра. Открытая кровавая рана на шее следующим утром превратилась в аккуратный квадратик бинта, налепленный у основания и вдоль ключицы. О ней напоминала только она – белизна стерильной ткани, которая больше не промокала и не сочилась кровью а затем и вовсе, по словам отца, перестала болеть. Я был еще слишком мал, чтобы заподозрить неладное сразу – мне хотелось верить, что такой сильный капитан леса, как мой папа – был именно тем счастливчиком, который не только победил медведя, но и отделался лишь царапиной, которая быстро прошла.
[indent] Однако тогда жизнь всё же изменилась, и даже я не мог оставаться глух и слеп. Разговоры родителей становились все громче и резче, уходы отца – все более частыми и тот взгляд, тот нервный агрессивный взгляд, который я помню, не предвещал ничего хорошего. Моя мать начала всерьез опасаться не столько за самочувствие отца, сколько за нашу с ней жизнь. Ей казалось тогда, что не он должен защищать лес, а лес нужно было спасать от него самого. Однажды ночью ее не стало. Сердце женщины по имени Нора Берроуз просто-напросто перестало биться – ей показалось, будто в запотевшие окна дома всматривается поистине страшное существо. Буквально на секунду их взгляды встретились – и я по сей день не знаю, отчего она умерла: от ужаса или оттого, что мгновенно узнала тот взгляд из мертвенной темноты.

[indent] Stage 2: Anger
[indent] Мы остались с отцом вдвоем, но он все менее походил на человека. В те недолгие годы я научился самостоятельно справляться с домом и готовить, если разогревание супа из банки и неудачный опыт приготовления речной рыбы можно назвать умением. Я все еще ходил в школу, пытался выполнять домашние задания в те часы, когда отца не было дома, а в те, что он появлялся – в основном, это был глубокий вечер – как можно усерднее притворялся спящим. Иногда я думаю, почему он ни разу не попытался напасть на спящего ребенка – из чувства отеческой любви или потому что уже был к тому времени сыт. Мысленно я всегда выбирал второй вариант. Его трансформация помогла мне стать самостоятельным, но пребывание в состоянии постоянной тревоги не давало мне ресурсов для построения планов. Именно поэтому к восемнадцати годам у меня не было мотивации, багажа знаний и тем более денег для того, чтобы попытаться сбежать в колледж и оставить кошмар позади. С другой стороны, я все-таки научился управляться с ружьем, метать ножи и орудовать большим кухонным тесаком, которым убил отца.

[indent] Когда я говорю «я убил своего отца», я не чувствую сожаления. Чувство отвращения и злости охватывало меня гораздо сильнее и дольше, чем какие-либо другие чувства. К моменту того дня, когда всё случилось, я был достаточно смел и решителен для того, чтобы защитить свою жизнь уверенным взмахом тесака и им же отобрать чужую. Я помню, как голова с длинными спутанными волосами цвета ржавчины и диким, затухающим взглядом, упала на дощатый пол. Он уже умер, но все смотрел и смотрел на меня мертвыми глазами. Знал ли он, чего мне стоило отчаянное желание прекратить весь этот фильм ужасов? Я не знал. Я, черт возьми, не знал ничего.

[indent] Stage 3: Bargaining
[indent] Той осенью я заболел. Совсем скоро я стал «тем беднягой, у которого умерли оба родителя» и, по словам неравнодушных, слег с нервным истощением. Я не хотел и не мог есть, отказываясь от супчиков и жаркое, которые таскали бывшие сослуживцы отца, посланный с корзинками от их сердобольных жен. Все, что приживалось в пустом желудке – вода, благо ее в моем доме, было донельзя много. Вскоре исчезли и те немногие посетители, в конце-концов, я был уже в том возрасте, когда люди сами могут позаботиться о себе, а чья-то смерть тревожит внимание людей не так уж и долго. Я же был уверен, что меня подкосила инфекция – вытирая холодный пот со лба и пытаясь перебороть нещадный тремор я готов был думать, что сам скоро умру.

[indent] Мое спасение – моя погибель. Она пришла неожиданно, и я до сих пор помню ее голубые глаза. В тихую пустоту дома вторгся негромкий стук, тем не менее, все остальные комнаты, кроме моей, были настолько заброшены, что даже это тихое приветствие отдавалось эхом в ушах. Не зря я упомянул глаза, если честно, их синева – это единственное, что я помню помимо сладковатого привкуса настоящей человеческой плоти. Ужас, овладевший мной тогда, был так же велик, как голод, но ни то, ни другое чувство, не хотели уступать друг другу первенство в моей голове – поэтому мой истощенный разум предпочел вытеснить сам убийственный акт и оставить лишь нежную красоту цвета. Осознание «болезни», разумеется, не заставило себя ждать, и теперь те сигналы, которые я принимал за инфекционный недуг, вдруг предстали передо мной в своем истинном воплощении – я ненавидел отца, я жалел мать, но вместе с тем мне хотелось ненавидеть и ее – за то, что малодушно предпочла смерть жизни ребенка, что у нее в свое время не хватило храбрости снять со стены ружье и прикончить своего мужа.

[indent] Stage 4: Depression
[indent] Есть нормальную пищу не получалось. Я пытался поглощать мясо животных, но даже это казалось мне жалкой  попыткой подавить в ребенке желание сладкого, предлагая ему съесть ненавистное брокколи. Я не хотел быть таким как он, я говорил себе, что борюсь, как никогда не боролся он, я был задавлен «болезнью» настолько, что в те редчайшие разы, когда позволял себе настоящей плоти, тут же забывал о том, что сделал. В критические моменты мозг работал безотказно. Пока я думал, что защищаюсь, я лишь жалел себя. В попытке «спасти нормальное общество от себя» прошли годы. Та единственная тропа к нашему дому давным-давно заросла, как будто окончательно отрезав его от остального мира. В обычных ситуациях люди забываются в мареве алкогольного опьянения, табака и наркотиков, тихо и незаметно умирая в своем кресле или на грязном ковре. Меня же ничего из этого не брало и убивать вовсе не собиралось. Ничего, кроме тотального отказа психики вылезать из апатии и утраты интереса ко всему, кроме внутренних ужасов.

[indent] Однажды закончилось и это. За все это время я ни разу не задумывался о ни о каких проклятиях и монстрах, и даже не пытался воображать, что тот странный случай с моим отцом – это не просто случайность, а повсеместное явление. По иронии судьбы я стал тем самым сверхъестественным, в которое никогда не верил. Выползать из загнившей дыры в Арваде было нереально трудно, я ощущал себя будто калека, что провел всю свою жизнь в инвалидном кресле и вдруг пошел – изучая мир заново и страшась того, что этот самый мир изменился донельзя. Будет ли он готов принять меня с таким багажом за спиной?

[indent] Stage 5: Acceptance
[indent] От моего дома, чья серая крыша торчала через листву, через несколько лет остался  лишь кирпичный остов и пара развалившихся стен, сквозь которые и по сей день гуляют ленивые сквозняки. Следующие после затяжной депрессии годы повторной социализации я провел за получением нормального образования, и неожиданно для самого себя стал медиком. Мысли о том, что я сделал это из-за возможности быть ближе к умирающим людям и их плоти я с усердием отгонял подальше от себя. И вот спустя семь лет, мимо унылых видов Блэкуотер Ридж, проезжал парамедик и сверхъестественный монстр, бывший когда-то местным семилетним мальчишкой, который вместе с матерью ждал возвращения отца в дождливую ночь.

[indent] Во время учебы в Колорадо-Спрингс я узнал, что у меня есть сводная сестра по имени Хизер. Именно она вышла на меня, когда разыскивала информацию и погибшем отце. Его тело так и не нашли, да и, справедливости ради, никто из жителей Арвады так никогда и не узнал, что с ним стало. Из соображений логики, все спихнули ответственность на медведя, волка или еще какого-нибудь зверя, с которым не справился егерь. Я лишь пожимал плечами, закрывая тему заверением в том, что просто не могу и не хочу ворошить раны прошлого.

[indent] Как я уже говорил, мысли о существовании чего-то сверхъестественного я предпочитал игнорировать. Я не был убежден, что на свете я такой один, нет, но все же в глубине души, наверное, малодушно желал таковым оставаться. Хотя бы потому, что стоило только представить, что все эти фильмы и сказки – не просто художественный вымысел, мир переставал казаться похожим на себя. Но пока я пытался воссоздавать вокруг своей необычной сущности вполне обычную жизнь, Хизер предпочитала копаться в прошлом. Ей было сложнее, чем мне, ведь она не знала тех времен жизни с отцом, когда он стремительно превращался в монстра. Его смерть казалась ей несправедливостью, а сестра была из тех, кто не отпускает до конца тех тем, которые стоило бы отпустить.

[indent] Она проболталась. Рассказала мне о том, что ее подруга детства, с которой связь оборвалась еще много лет назад – ведьма. Я помню, как блестели ее глаза, и зная ее и своего отца, я бы никогда в жизни не понял ее желания выяснить, что с ним стало. Не знаю, была ли она и вправду ведьмой, или Хизер так близко к сердцу приняла когда-то мистические россказни детства, но я уговорил ее остаться в Колорадо-Спрингс и доверить «расследование» и поездку в городок Аркхем мне. Ведь я был так близок с отцом. Ведь я так много знал о нем. Сестренка даже и не представляла, насколько.