[indent] Ходить на фестиваль приходится после заката, но это не огорчает Андрея – он бы не хотел расстроить Адама, посещая выступления и безумное веселье хиппи без него. А потому – каждый вечер, уже третий вечер, ждет, пока солнце скроется за горизонтом и возлюбленное дитя, наконец-то, проснется, чтобы вновь отправится навстречу музыке и свободе лета любви. Они танцуют и веселятся, общаются с другими гостями фестиваля, некоторые дарят им плетеные браслеты, другие играют с ними музыку (Андрей поет нежным, почти мальчишеским голосом, надеясь, что Адам не слышит чужих восторженных вдохов: я слово слушаю пение ангела, или, по крайней мере, не ревнует), третьи, сидя на траве, окутанные лунным светом и вниманием своей импровизированной паствы, проповедуют: make love, not war.

[indent] А затем, снова, танцуют друг с другом, наслаждаясь новой музыкой свободы. В один из моментов они расходятся и оказываются чуть поодаль, все происходит слишком быстро и слишком шумно – вот возле Андрея тут же показывается молодой парень и начинает танцевать рядом. Плавно, медленно, все приближаясь к вечному юноше; его взгляд парящий, словно одурманенный; от него пленительно пахнет свежей кровью. Наверное, он где-то поранился. Запах влечет к себе, манит, а жертва сама добровольно плывет в руки к вампиру – не отказываться же от подобного удовольствия? Андрей позволяет к себе подойти, двигается соблазнительно (вовсе не для того, чтобы очаровать, это получается словно само собой), но когда парень тянется к нему за поцелуем – вечный юноша накрывает его губы своими пальцами и наклоняется к уху.

[indent] — Ох, нет-нет… не здесь, — шепчет он и облизывается в предвкушении: три дня без капли крови, самое время поохотится. Тем более, что еда сама пришла к нему в руки и так жаждет внимания. Андрей кидает быстрый взгляд в поисках Адама, чтобы сказать ему, что скоро вернется (ведь от голода уже проступили клыки), но не находит его. Ждать ли?.. Нет, не может – жажда крови затмевает разум. Вечный юноша берется за руку парня и ведет его за собой, прочь от толпы. Всё дальше и дальше в темноту парка. Останавливается за увесистым деревом, и не дает даже слова сказать: подцепляя пальцами подбородок и заглядывая в глаза, вампир вводит жертву в оцепенение, параллельно выуживая небольшой складной нож, затем делая надрез на запястье. Крайне удачная охота. Крайне необычного вкуса кровь…

[indent] … и музыка оживает. Она яркими лентами струится по воздуху, течет по нему благодатной и теплой рекой, и норовит захватить своим умиротворенным потоком. Андрей видит, как музыка этими красочными лентами овивает его руки, мягко и ласково скользит по запястьям, предплечья и плечам. Пульсирует, сияет в такт звучащим басам, и вампир не удерживается от восторженного вздоха – он никогда такого не видел, никогда ничего подобного не чувствовал. Музыка словно проникает в него, ритмично бьется в его теле, расслабляя его и медленно вознося всё выше и выше. Мир становится ярче, мир дрожит, но эта дрожь захватывает лишь сильнее и увлекает, а не пугает.

[indent] В путающемся всё сильнее сознании вспышкой мелькает последняя трезвая мысль: что-то не так… это не должно быть так…

[indent] А затем весь его разум распадается на мерцающие частицы пыли, мысли плавают, мысли тают, едва успевая появиться в уме Андрея. Едва позволяют себя успеть в действительности обдумать – плавно растворяются уютной и теплой дымкой, мягко окутывающей его разум. Это ощущение всё сильнее захватывает его, пока, наконец, не разрывается яркой вспышкой в глубине его сознания, вознося на вершину блаженства: он забывает, как дышать и обнимает себя за плечи, утопая в блаженстве пару минут. Просто наслаждается этой эйфорией, этим удовольствием.

[indent] В его голове рождаются вселенные, в его голове взрываются звёзды вспышками сверхновых и сжимаются в массивные черные дыры. Андрей, в этом эйфорическом трансе, издает тихий стон и касается ладонью своей шеи, скользит по груди и выгибается, когда расслабляется и сладкая нега окутывает всё его существо. Он танцует, медленно движется в свете прожекторов, в лунном свете, в ярких пульсирующих лентах музыки. Какое необыкновенное чувство! Всё становится таким обжигающим, всё дрожит и расплывается, всё блаженно медленно и неспешно, время останавливается для него, позволяя прочувствовать это мгновение, и Андрей наслаждается им, глубоко вдыхая, медленно выгибаясь под ритмами нового рока. Сан-Франциско живет днем, Сан-Франциско живет ночью. Басы и смех людской разносятся по парку Золотые Ворота, наполняя его звуками самой жизни, самого счастья. Эта ночь – столь яркая! Этот фестиваль – столь необыкновенный! Здесь пропагандируют свободу и любовь, возможность быть тем, кем ты сам захочешь – после сотен лет ограничений для тех или иных слоев населения, полов или рас, вдруг случается этот невероятный праздник жизни. Где все равны и свободны. Все принадлежат всем и никому одновременно.

[indent] Нет, не всем… Андрей принадлежит Адаму. Эта мысль так ярко вспыхивает в сознании, что обжигает. Ему нужен Адам, он должен сказать ему об этом. Он должен передать ему это ощущение свободы ото всех и всего, он должен… поцеловать его и передать это. Да, именно это ему следует сделать, это же лето любви, это общественный протест, социальный эксперимент, бунт против стандартов нынешнего общества. Все здесь любят друг друга, почему Андрею не показать свою любовь Адаму? Физически показать.

[indent] — а д а м, — на распев тянет вампир (ему кажется, он зовет своего Антиноя, но на самом деле это еле слышный шепот), чуть пошатывается и пытается высмотреть своего потомка, но не находит. Андрей бы огорчился, не будь его разум так волшебно одурманен чем-то: сейчас он не способен думать, делать какие-то умозаключения. Следует лишь за импульсами, которые вспышками возникают в сознании, и один из них говорит проверить номер в отеле. Андрей выдыхает, выдвигаясь вперед, проходит сквозь толпу людей и порой забываясь, он идет слишком быстро для человека, но никто не замечает – мир вокруг в наркотическом угаре. А те, кто замечает – лишь устало трут глаза. Показалось, наверное. Так ведь?

[indent] Он движется из тени в тень, перемещаясь в них, потому его ноги – ватные, мягкие. Ему проще нырять из одного темного угла в другой, пока не доберется до отеля, и лишь там – взлетает по ступеням на этаж, где находится их номер. Лифт кажется слишком медленным, неторопливым, тогда как Андрей жаждет увидеть своё возлюбленное дитя прямо сейчас.

[indent] Вампир не замечает, когда стучит (и не уверен, есть ли у него ключ – всё в таком тумане), но дверь открывается и появляется возмущенное (кажется) лицо Адама. Андрей расплывается в улыбке, глядя на своего потомка, не слушает того, что говорит возлюбленное дитя, скользит взглядом по его лицу, мягким губам и шее, застывает на уровне груди, а после – кладет на неё ладонь и мягко, но нетерпеливо, толкает вперед, захлопывая за собой дверь. Его вдруг обжигает вид Адама, он так красив. Бесподобно, преступно красив. Андрей не замечает, как касается языком своей нижней губы, все так же упорно толкая своего потомка вперед, глубже в номер (к счастью, Адам не сопротивляется… впрочем, есть ли в том смысл, пока создатель всё еще остается сильнее?), пока они не окажутся в спальне. Возлюбленное дитя говорит еще что-то, или вечному юноше так кажется, но он поднимает руку и берется пальцами за подбородок мужчины, большим мажет по его нижней губе, призывая смолкнуть.

[indent] — Шшш… — старший вампир поднимает туманный, одурманненый взгляд на Адама, зрачки расширены, дыхание чуть сбито. — Дай же мне насладиться тобой, мой Антиной, — проникновенно шепчет Андрей, шагая чуть ближе, и почти умоляет в это мгновение. Отпускает его подбородок, мягко ведет кончиками пальцев по шее, едва касаясь длинными, крашеными в черный лак ногтями, кожи, переходит на грудь и натыкается на препятствие из одежды – шелковый халат скрывает плечи и соблазнительные линии талии. Слишком много слоев одежды на этом бесподобном теле, которое хочется изучать в деталях снова и снова.

[indent] — Какое преступное кощунство… — вампир невольно чуть морщится, поддевает легкую ткань халата, заползая под неё кончиками пальцев, и позволяет ей соскользнуть с одного плеча, обнажая его. — Скрывать твое восхитительное тело под одеждой – в высшей степени богохульственно, — недовольно добавляет вампир, скидывая дорогой шелк и с другого плеча, ткань свободно и легко оседает на пол, тихо на него укладываясь. Андрей бы хотел увидеть, на самом деле, как она изящно стекает по широкой спине возлюбленного дитя, очерчивая плавный изгиб, однако вид спереди восполняет эту потерю – вампир скользит взглядом по груди Адама, по солнечному сплетению, животу, который подрагивает от легкого прикосновения пальцев старшего вампира.

[indent] Какой же он красивый… великолепный, пленительный. Сильное, стройное и подтянутое тело с легко проступающими под кожей мышцами, мягким их рельефом. Изящный и гибкий, с широкой спиной и узкой талией, которую вампир сейчас оглаживает пальцами с таким видом, с такой жадностью в глазах, словно прикасается к произведению искусства, словно прикасается к самому совершенству и отчаянно жаждет всё его забрать себе, сделать своим. Нет, Андрей полюбил его отнюдь не за внешность – он когда-то поразил его своей музыкой, поцеловал ею в самое сердце, а затем пленил долгими разговорами, очаровал всем собой. То, как старший вампир восхищенно рассматривает его тело, обожает его и хотел бы (о, да! именно так!) целовать, не причина его любви, а её следствие. Приятная волна жара стекает вниз его живота. Это желание, не составляет труда догадаться, отчего так приятно вдруг пульсирует в паху.

[indent] Андрей хочет его, потому что любит. А не любит, потому что хочет. И он прикусывает нижнюю губу, чуть резковато вдыхая. Но ведь и Адам его любит. И, наверняка, желает. Но старший вампир лишает его всякого шанса на близость раз за разом – ему слишком страшно, слишком боязно сделать это, однако сейчас Андрей ощущает это притупленно, будто бы в отдалении. И это подстегивает – теперь самое время. Нет, он не сможет ему отдаться (не уверен в этом), но сможет ублажить, подарить наслаждение. Это вечный юноша умеет лучше всего. Желание угодить и показать свою любовь смешивается с легким возбуждением и этим волшебным опьянением, лишая всякой способности мыслить здраво, и он, решаясь, чуть сгибает пальцы, ногтями упираясь в грудь возлюбленного дитя и слабо надавливает.

[indent] — Ляг, — его просьба звучит почти как властный приказ, — я хочу, чтобы ты лег, — его голос звучит пьяно, но необыкновенно твердо.

[indent] Адам повинуется, ложится на постель, почти падает на неё, у него, кажется, мысли не возникает сопротивляться, а это повиновение – так увлекает, так возбуждает, заставляя дышать чуть чаще. Андрей, немедля и не сводя пристального взгляда с глаз возлюбленного дитя, седлает его бедра, удобно устраиваясь на паху. Им движет какая-то глубинная похоть, которую он всегда прячет глубоко внутри своего я, но сейчас она вырвалась на свободу. Страхи все так же притуплены, и он ведом желанием доставить удовольствие. Ведь Адам так мучается в своей любви, так хочет большего. Где-то на задворках сознания старшего вампира мелькает едкое чувство вины.

[indent] Кончиками ногтей проводит по его груди, по животу, лишь едва царапает, не стремясь причинить боли, касается самого низа, опасно близко от кромки штанов (брюк?.. вампир не в силах обратить внимание, лишь подумать снова о том, что одежда, будь она трижды проклята, скрывает обольстительное тело). Андрей делает тихий, дрожащий выдох, берется за руку Адама и тянет ее к себе, кладя на лицо и закрывая глаза. Обдает ладонь мужчины горячим и влажным дыханием, которое звучит слишком порочно для того, кто выглядит так юно и, пожалуй, даже безгрешно. Он ластится к пальцам Адама, вспоминая, как тот когда-то порезался и Андрей, не сдержавшись, нетерпеливо спросил позволения собрать кровь самому, однако не успел даже дождаться его, наклонившись к пальцу и обхватывая его губами.

[indent] Он приоткрывает глаза, одаривая возлюбленное дитя чувственным взглядом, и новым жарким выдохом в ладонь, который теперь больше походит на сдавленный стон – от воспоминаний о сладкой крови. От воспоминаний о том, как ярко вспыхнули глаза Адама, когда Андрей губами скользнул по его пальцу, довольно жмурясь. Низ живота тянет до болезненного приятно.

[indent] — Я помню, каков ты на вкус, — прерывисто шепчет старший вампир и не отводит взгляда, — твоя божественно-сладкая кровь – восхитительный нектар, — снова выдыхает, медленно касается губами и кончиком языка пальцев мужчины, указательного и среднего, а после вбирает их в рот. Совсем не так же, как в тот день. Этот жест – исполнен разврата и похоти, этот жест наверняка заставляет думать, заставляет представлять совсем не пальцы на юрком языке старшего вампира. И то, как Андрей скользит по ним губами, как плотно обхватывает, довольно вбирая в себя, должно лишь укрепить в вере – вампир и сам сейчас представляет отнюдь не пальцы. Он плавной волной выгибается, делая движение бедрами, ерзая на паху и потираясь. Похотливо, в высшей степени развратно, беззастенчиво пользуясь теми знаниями, что подарила ему человеческая жизнь.

[indent] Перед глазами всё плывет, взгляд становится совсем туманным от накатившего возбуждения, смешанного с этим странным опьянением. Андрей неторопливо выпускает пальцы Адама изо рта, но не отводит его руку в сторону, а кладет её себе на грудь и проводит, всё ниже и ниже, по своему животу, к самому его низу, плавными волнами выгибается на мужчине, всё так же потираясь, откидывает голову и облизывает в миг пересохшие губы. Так жарко. Его тело горит, его разум в огне. С тихим подавленным стоном, вампир рывком наклоняется к уху возлюбленного дитя, разгоряченно шепча ему:

[indent] — Ты знаешь, что я могу довести тебя до пика наслаждения даже не обнажая? — предельно развратно шепчет он, чуть касаясь мочки уха губами. — Даже почти не прикасаясь, только выгибаясь на тебе, — и в подтверждение своих слов он вновь делает движение своими бедрами, так, чтобы напряженный член упирался в ягодицы, — разве же ты не хочешь меня?.. Скажи, что хочешь… я отдамся тебе, я подарю тебе незабываемую ночь удовольствий, — и эти слова выдают его с потрохами, потому что не хватает лишь давно забытого обращения господин.

[indent] Это действительно его искреннее желание доставить Адаму наслаждение, но оно раззадоренно сладким опьянением, и то, в какой форме он его выражает, то, какое поведение им овладевает… Это уже не Андрей. Это – византийская шлюха.