|
allegiance
Страница: 1
Сообщений 1 страница 4 из 4
Поделиться131-01-2019 14:41:33
Поделиться204-02-2019 17:00:11
you, brother mine, that entertain'd ambition,
expell'd remorse and nature
В последний месяц лета Аркхем лихорадит. Асфальт идет темной волной, золотой диск солнца беспощаден, как никогда прежде. Город бьется в агонии, люди задыхаются в тени, судорожно стирают пот с липкой кожи, глотают теплую воду, ворочаются бессонными жаркими ночами, вздрагивают в объятиях влажных простыней. Каждый день оборачивается пыткой, и утром, глядя на себя в зеркало, Макс стискивает в ладони безопасную бритву да так, что ломает ненароком пластиковый корпус. До вечера, до вечера бы только дожить, когда благословенная тьма отсрочит плавление дорог, зданий и рассудка. Макс тоскливо смотрит на оранжевую банку с таблетками — будь его воля, он вовсе бы не просыпался. Особенно сейчас, когда даже в беспокойном астрале погода не выжимает из него все соки, как это происходит сейчас. Головная боль железным обручем сдавливает виски. Он бы мог снять ее, но у него никогда не получится сделать это с той же легкостью, с которой это делает отец.
Отец. Макс не зовет его так даже в мыслях. Но сегодня можно. Да, сегодня можно. Ему надо выйти из дома. Макс перебирает содержимое ящиков письменного стола, зачем-то с силой проводит подушечкой пальца по трещине на ореховой столешнице. Предсказуемо сажает занозу, поддевает ее смоченной в одеколоне иглой и выдыхает сквозь сжатые зубы. Воздух вырывается толчками. Надо выйти из дома, купить грифелей, клячку взамен пришедшей в негодность. Сепию. Он бросает масляные краски, перестает в них нуждаться, когда жизнь теряет яркость. Сосредотачивается на графике. Руки черны от угля, в штриховку Макс вкладывает все невысказанное и несделанное, отсветы поступков и эхо слов. Отчаяние.
Мортимер на недосягаемой высоте. Где-то там, подле отца и той женщины. Ей без труда удается взобраться на пьедестал, пить отцовскую любовь, точно воду, Морту же приходится приложить больше усилий. Он всегда достигает поставленных целей, справляется и в этот раз. Макса разрывают на части зависть, ревность, жалость, тоска, любовь. Он не знает, как с этим справляется маленькая Ванесса, спросить не осмеливается и может лишь строить предположения. Ему кажется, фарфоровых осколков в ее комнате становится больше. Они усеивают паркет, опасно залегают тончайшими жалами в густом ворсе ковра. Когда его сестре плохо, она выплескивает чувства в разрушение.
Теперь Макс сторонится еще и старшего брата. Он тянулся к нему в прошлом, наивно искал заботы и компании, взращенный какими-то странными книжными фантазиями Астрид Линдгрен о братстве, крепкой его силе, готовности помогать друг другу, но чересчур поздно осознал, в чем кроется его вина и отчего Мортимер никогда не станет к нему так относиться. Его поступок, его жертву, брошенную на алтарь с небрежной, вызывающей восхищение легкостью, невозможно будет затмить. Они со старшим братом не походят друг на друга так же, как луна и солнце. Луна. Лишенная собственного света, обреченная лишь отражать сияние яркой звезды, и то не всегда в полную силу. Да, пожалуй, луна была бы ему хорошей союзницей. Макс перегибается через перила, когда Мортимер возвращается домой, наблюдает за ним с болезненным интересом, пытается представить, как, как же это — отдать глаза в обмен на способность видеть сокрытое.
С потерей зрения он не лишается обаяния, оно по-прежнему при нем. К Мортимеру невозможно остаться равнодушным, в то время как Макс всем своим существом буквально умоляет мир не замечать его. Его усилия бессмысленны. Даже осознание этого факта не заставляет его прекратить. На кухне Максу приходится хозяйничать одному — очередная экономка оставила их пару дней назад, уехала, сославшись на болезнь дочери, а новую они еще не успели отыскать. Утварь переставлена: чайник не там, где обычно, ножи лежат на месте десертных ложечек. Наверное, кухонные поверхности недавно протирали, но так и не удосужились вернуть все на прежние места. Макс ощущает спиной чужое присутствие, поворачивается медленно и неохотно, выпускает из рук лопатку, которой меланхолично помешивал будущий скрэмбл.
Никак не привыкнет к очкам Мортимера, отводит взгляд, точно брат в состоянии заметить перемену в его настроении. Точно брату есть до этого хоть какое-нибудь дело. Макс малодушно думает уйти, утечь с кухни, но жалость бурлит, вскипает, пузырится грязной пеной. Он должен дать брату разобраться со всем самостоятельно. Но и не должен одновременно с этим. Макс торопливо выключает плиту, отставляет сковороду в сторону.
— Морт, погоди, постой, пожалуйста. В этом шкафчике теперь стаканы, кружки левее. Нет, еще левее, — и сдается. Просит позволить помочь. Все должно быть наоборот, это дико, это неправильно, это страшно в конце концов.
— Давай я достану.
Поделиться316-02-2019 13:49:55
[indent] Ему всё ещё снятся сны.
Непростительно красочные, яркие, заполненные многочисленными оттенками и полутонами всего цветового спектра. Мортимеру кажется, что в реальности - когда он ещё мог видеть - они были более блеклыми, приглушенными. Возможно, его подсознание так пытается компенсировать отсутствие зрения вне снов, Морту плевать, он считает это обычным наебаловом.
Больше всего бесило не подсознание - собственная беспомощность в обычных, бытовых делах. Побриться, одеться, подобрать галстук, налить себе кофе, спуститься с лестницы, ни разу не споткнувшись, потому что дурацкую (наверняка белую) трость Морт зашвырнул куда подальше уже в первые дни, потому что, серьёзно - что за безвкусица.
[indent] Можно было пойти на поводу у собственных желаний и чувства жалости.
Закрыться в своей спальне, понавесив на дверь столько ловушек, сколько потребуется для того, чтобы без его разрешения туда не мог зайти никто, предаться саморазрушению или ярости, разбить-расколотить что-то (пусть даже и собственную голову, все равно виски каждое утро сводит болью, которая упрямо возвращается, сколько её не снимай - заклинанием или таблетками из блистера без этикетки) - не выходить из добровольного заключения несколько недель, месяцев, лет, в конце концов, он же Сейдж, для них нормально быть ненормальными.
[indent] Возможно, он так бы и поступил. Если бы потеря зрения была просто результатом несчастного случая. Утратой контроля над ситуацией. Поездом, рухнувшим под откос.
Но его глаза были всего лишь предметом сделки.
Платой.
В конце концов, он сам сказал "да, я согласен", когда вкрадчивый, усыпляющий шёпот в голове сложился в понятный для его разума образ, Морт видит его иногда во снах, в них он не похож на себя прежнего, в его двойнике неестественным было практически всё: его движения, его мимика, его манера говорить. Нормальные люди так не делают, и иногда Морту всерьёз казалось, что его новая (проапгрейденная) версия вообще не человек, а какая-то тёмная, неведомая хрень, нацепившая на себя человеческое лицо, но так до конца и не научившаяся с ним обращаться.
[indent] Мортимер держит её под контролем.
Постоянным.
Тщательно выверяет каждое своё движение, жест, улыбку, прогоняет рвущиеся наружу слова и эмоции через сотни фильтров, оставляя на выходе то, что кажется уместным.
Правильным.
Ожидаемым.
Он спускает внутреннего демона с поводка только тогда, когда ему это выгодно.
Или кажется забавным.
Припугнуть несговорчивого свидетеля или клиента.
Очередную игрушку, возомнившую себя чем-то значимым для него.
Наткнуться в " Близнецах" на Макса, старающегося, кажется, даже не дышать и наклонить голову набок, словно прислушиваясь к его учащенному сердцебиению, прежде чем молча пойти дальше.
Контроль эмоций. Контроль над внутренним демоном, окрашивающим мир в красный.
Он поддается слабости только один раз (на самом деле - дважды, но о первом никто не узнает) в кабинете отца, сразу после ритуала призыва, тогда маячившие впереди новые горизонты собственной магической силы казались неясными (ха), а боль и беспомощность вполне себе материальными, едва услышав в голосе Виктора испуг (все настолько хреново?), но жалость к себе отходит на второй план, когда он понимает, что отец им гордится - если бы кто-то спросил его о том, так ли важна сейчас его собственная одержимость быть кем-то значащим, на кого отец смотрел бы, как на равного, а не со снисходительностью или горечью, он ответил бы, что...
[indent] (да)
"это того стоило."
[indent] Вместо заточения Морт выбирает публичность.
Ходит на собрания Ковена вместо отца, виновато извиняется, когда налетает на кого-то в коридорах, смущённо вздергивает уголки губ вверх, улыбаясь, когда те неловко, безразлично или с жалостью твердят - ничего страшного, все в порядке - сухо говорит "просто несчастный случай" любопытствующим и бестактным, тем, кого он считает чужаками, о том, что произошло в действительности знает только его семья и Оллгуд, с которым он сейчас на удивление неплохо ладил, кажется, Джонни перестал на него дуться после того недоразумения с вампиром.
Возможно потому, что в блондинистой голове самовлюбленного ублюдка тоже был заперт демон, который, высвободившись, с радостью подомнет под себя погрузившийся в хаос мир.
[indent]Морт поднимается по лестнице, умудрившись ни разу не запнуться, протягивает руку, нащупывая дверную ручку, поворот, стук захлопнувшейся двери за спиной. В просторной кухне что-то бурлит, шумит чайник.
Морт точно знает, что это кто-то из своих, их экономка (и так продержавшаяся в "Близнецах" на удивление долго) недавно все-таки решила их покинуть, но раз тот, кто затеял готовку, не нарушает свой безмолвный статус-кво, Морт тем более не в настроении с кем-то разговаривать - голова болела просто адски. Он проходит на кухню (четыре шага вперёд, три вправо, к шкафчикам, открыть крайний слева, чтобы достать кружку), чертыхается, когда понимает, что их там нет, открывает следующий - снова промах.
(что за блядский квест)
И нисколько не удивляется, когда позади раздается голос Макса, сунувшегося с такой ненужной (и все ещё на удивление искренней) сейчас заботой.
- Да, спасибо, - ровным голосом говорит он, не поворачиваюсь к брату и, выдохнув, медленно закрывает шкафчик. Слышит, как он делает первый шаг и ухмыляется.
Дёргает на себя первый попавшийся ящик, сдавленно шипит сквозь зубы - там ножи (острые, хоть что-то на этой неправильной кухне в порядке) - и наощупь ищет кран, который (какое счастье) тоже находится на привычном месте.
- Стой, где стоишь. Мне не нужна помощь. Особенно твоя.
Отредактировано Mortimer Sage (16-02-2019 14:09:39)
Поделиться402-03-2019 13:09:54
boundless intemperance
in nature is a tyranny
Сердце начинает биться чаще: он нужен Мортимеру, он действительно нужен. О, как он был неправ, что боялся просто предложить свою помощь, как был глуп, держа в себе это искреннее желание. Конечно, Морт в нем нуждается, как он мог так обманываться и думать о брате столь дурно. Мортимер лишился опоры, выбит из колеи, его небеса рухнули — будь сам Макс на его месте, он бы точно не был в ладах с собою, не мог бы держать спину так прямо. Сердце Макса, бедное сердце, птицей толкающееся в реберную клеть, обливается кровью. Он весь будто подбирается, расправляет поникшие плечи. Нижняя губа подрагивает от предвкушения. Все прочие мысли застит всепоглощающая жалость, она разливается рекою, и в ней тонут здравый смысл и опыт прошедших лет.
Человек не может так быстро перемениться. Прежний Мортимер не исчез, как только его глаза навсегда погасли и обратились в тревожащее воображение ничто. Он здесь, все еще здесь. И напоминает Максу об этом так безжалостно, как может только он один. Ударом грома становятся его слова, и рушатся от них наскоро возведенные воздушные замки, летят в никуда рыбьи кости башенок, сотканных из ожиданий и надежд.
Макса колотит крупной дрожью, взгляд делается стеклянным, как у горячо лелеемых кукол сестры — рассаженных на полках фарфоровых красавиц с глазурью румянца на пухлых щечках. Рубашка неприятно липнет к телу: возможно, стоило бы надеть что-то полегче или хотя бы из более тонкой ткани. А, да и есть ли ему сейчас дело до того, как он одет. Едва ли. Промолчать бы, отвернуться. И пусть Мортимер справляется сам, набивает синяки и марает кожу росчерками неглубоких ссадин. Ему так или иначе придется заново познать этот мир, и, в сущности, он все делает правильно, самостоятельно спускаясь по лестницам и касаясь чуткими пальцами стен. Однако чувство горечи никак не получается вытравить.
— Почему, Морт? Чем же моя помощь хуже другой? — теряется Макс. Он перекладывает скрэмбл на тарелку, а еще горячую сковороду сначала было отворачивает ручкой к стене, но потом, спохватившись, быстро ставит в раковину. Его осеняет блестящая идея, наверное, даже лучше прошлой.
— Хочешь, я приготовлю тебе что-нибудь?
Хуже всего знать, что нет, не хочет. Знать и нарочно пичкать себя ядовитой смесью иллюзий, давиться ею, но все равно глотать, глотать, глотать, потому что только так можно заглушить разъедающую сердце тоску хотя бы немного. Из последних сил цепляться за семью, которая отторгает его, смеется над ним, снисходит до него, мучает его, пользуется им. Макс послушно не двигается с места и внимательно следит за действиями брата. Ждет, когда тот оступится, уронит что-нибудь, уколет пальцы о хищные зубцы вилок, прольет воду, просыпет кофе, запачкав его темной пылью пол.
— Ты, наверное, не голоден, что же это я, — спохватывается Макс. — Сейчас такая жара, кусок в горло не лезет. Тогда кофе? Кофеварка на прежнем месте. А молока я тебе могу налить.
Кажется, все пространство кухни смогом накрывает это непроизнесенное вслух жалкое «можно?».
Забота проникает в каждое его движение, в каждый звук. Макс сдается ей, бросает белый флаг и решительно наступает на гордость, топчет силу воли. Он уже забывает и о голоде, и о собственном остывающем завтраке, и о страхе перед гневом Мортимера. Неуместная забота вытесняет все, даже воздух. Душит.
Страница: 1
