О том, чтобы отдать маленького наследника в какую-нибудь привилегированную частную школу никогда не шло и речи. Граф Мур всегда являлся огромным поклонником домашнего образования, особенно учитывая тот факт, что только в подобном случае его дети неизменно будут находиться рядом, под присмотром и вовремя смогут выучиться тому, что им в принципе необходимо знать. Но данное обстоятельство вовсе никак не означало, что в стенах родного дома к мальчику относились более снисходительно. Напротив, количество изучаемых Илаем предметов увеличивалось год от года, педагоги всё строже относились к его неправильным ответам, максимально успешно лишая ребёнка свободного времени. И не сказать, чтобы младшему Муру это совершенно не нравилось. Его раздражала необходимость дни и ночи проводить за огромным дубовым столом, вместо того, чтобы исследовать окрестные территории с Бертольдом, но само образование ему очень даже импонировало. Да и куда он, собственно, мог деться, если отец на каждом семейном ужине интересовался последними успехами сына, будто от того, на сколько скоро он вызубрит все важные даты из истории Ирландии завесила вся его жизнь.
Последние пару месяцев основой его обучения являлись свободные искусства, а если конкретнее – тривиум. Илай не особенно подавался в размышления над тем, насколько актуально и своевременно изучение конкретно этих дисциплин, а просто проглатывал всё информацию, что только успевала вылетать из уст его педагогов. Все учителя отмечали его предрасположенность к гуманитарным наукам, советуя его отцу обратить внимание именно на этот блок имеющейся у человечества информации. И отец обращал, раз за разом подсылая к сыну всё более и более занудных преподавателей.
Младший Мур был одинаково хорош как в логике, так и в риторике, в то время как грамматика давалась ему легче других двух наук. Причём грамматика именно в том средневековом смысле, ведь граф ревностно относился к соблюдению традиций и прежних устоев, а потому и подбирал для сына соответствующих специалистов. Старик Мур уверен, что человеческое образования для наследника рода имеет не меньшую значимость, чем образование магическое, а потому наседает сразу с двух сторон.
Сегодняшний день по обыкновению является самым сложным днём в неделе. А всё потому, что именно сегодня у Илая занятия начинаются с раннего утра и заканчиваются буквально за пару часов до ужина, исключая лишь перерыв на обед и короткий отдых в час второго завтрака. Юный наследник на протяжении всего дня держится молодцом, внимательно слушает сменяющих друг друга педагогов, задаёт неглупые вопросы и заслуживает похвалы. Он старается для отца, во имя отца, лишь бы только ему угодить, только лишь бы он им действительно гордился. Но как бы серьёзно не был он настроен, ближе к вечеру запас физических сил близится к нулю, а голова начинает тихонько побаливать от изрядной нагрузки.
Тучный, даже скорее полный мужчина его последний посетитель на сегодня и по совместительству самый любимый учитель маленького Мура. Профессор Хили – человек уже не средних лет, но для своих пятидесяти трёх выглядит слишком уж непрезентабельно. Полнота в данном случае не признак неудержимого обжорства, а скорее последствие болезни, с которой даже самый последовательный человек не способен справиться. Степенный и удручающе аккуратный, он буквально лучший рассказчик из всех, что когда-либо попадался на пути маленького Илая, а уж количество посещавших и посещающих его преподавателей определённо даёт ему право на подобные суждения. Хили никогда не повышает на него голос, не ругает за ошибочно выполненное задание и всегда пытается ободрить мальчика, пусть даже в самый ненастный день.
Древняя Греция маленькому Муру ужасно нравится, он выпрашивает информацию о ней буквально на каждом занятии, пусть даже к античности предмет не имеет никакого отношения. Профессор Хили обратил внимание на его увлечение ещё в день их знакомства, а потому периодически балует ученика рассказами, не всегда напрямую связанными с его предметом. Так во время предыдущего занятия они потратили целый час на разбор текста Парменида, после такого как Илай не смог пройти мимо слова «бытие» и буквально замучил учителя всевозможными вопросами о его значении. На удивление, Парменид зашёл Муру довольно неплохо, по крайней мере тот всеми возможными способами пытался доказать профессору, что действительно понял идею древнегреческого философа. И именно по этой причине на занятие сегодняшнее Хили целенаправленно нёс томик Платона, в некой попытке поставить эксперимент над обучающимся – сможет ли мальчик понять другого античного гения или всё-таки для более глубокого изучения философии ещё не дорос.
Когда занятие наконец заканчивается и Илай становится действительно свободным, он устало, но совершенно счастливо падает на большой кожаный диван, что стоит в отцовском кабинете. Граф Мур иногда разрешает проводить занятия именно в этой комнате, потому что считает, что расставленные по кабинету книги могут помочь мальчику настроиться на правильный лад. Он упирается локтем по подлокотник, а вроде как поумневшую голову кладёт на раскрытую ладонь. Мальчик всё ещё пытается осмыслить услышанное и понятое, а потому даже не замечает, как в комнату к нему входит Бертольд.
- Спасибо, - вежливо отзывается он, принимая из рук друга большое, наливное красное яблоко.
От Аккермана пахнет довольно неприятно, но данное замечание Илай вынужден оставить при себе – хорошие мальчики должны знать, что и когда следует говорить окружающим. Даже, если эти окружающие – его лучший друг. Тем более, если это лучший друг, ради которого можно и недолго потерпеть.
Он вгрызается в яблоко с отдающимся в ушах хрустом, кусок больше, чем стоило было бы откусить, но жуёт довольно вяло, всем своим видом подчёркивая непереносимую усталость. Ему нужно показать Бертольду, что он был ужасно занят и теперь имеет полное право получить заслуженный отдых – так же делают уважающие себя взрослые, верно?
Правда играть роль умирающего лебедя Илаю очень скоро надоедает и вот он уже довольно резво поворачивается на месте, поджимает под себя ноги и внимательно смотрит на Аккермана.
- Если тебе хочется рассказать мне, как прошёл твой день, то лучше начинай прямо сейчас, потому что потом я расскажу тебе такое, что ни о чём другом ты и вовсе думать не сможешь!
Новые знания ещё шумным роем носятся по его черепной коробке, а от желания поделиться ими с другом младшего Мура прямо-таки распирает. Но он воспитанный мальчик, который знает, что в начале каждого разговора нужно непременно поинтересоваться у собеседника, как прошёл его день. Пусть даже выслушивать ответ не слишком уж и хочется.

Через тройку месяцев Илаю исполнится пятнадцать, и он искренне считает, что в этот самый день он станет по-настоящему взрослым. Пятнадцать – это тебе уже не с солдатиками возиться, это серьёзный возраст, по наступлении которого появляются новые возможности и новые обязанности. Сейчас младший Мур пытается во всём подражать отцу, вести себя серьёзно и осмотрительно, и даже почти уверен, что это у него неплохо получается, в то время как на самом деле дела обстоят очень и очень печально. И нет рядом человека, который бы смог ему на это мягко намекнуть.
Бертольда старше его на три года, а в этом возрасте подобная разница кажется ужасно существенной, но на их дружбу это никак не влияет. По крайней мере так кажется Илаю, хоть в глубине души он и боится, что парню скоро надоест с ним возиться и он перестанет с ним общаться. Именно поэтому во время каждой встречи с Аккерманом, а они случаются ежедневно, маленький наследник так усиленно пытается вести себя как-то иначе, вроде как по-взрослому, а в конечном итоге лишь показывает себя ещё большим ребёнком, чем действительно является. Но пока всё вроде бы идёт хорошо, пока Бертольд любезно выслушивает его бесконечные рассказы и бросать его не собирается, а значит Илай всё делает правильно.
Он вновь откусывает от яблока кусок, да побольше, готовясь выслушивать рассказ друга. Но тот, к большой радости младшенького Мура, ничего рассказывать не собирается, а потому наследнику нужно как можно быстрее всё проживать и проглотить, чтобы наконец приступить к собственному повествованию. Ведь он всё сделал как следует, дал Бертольду возможность выговориться, а значит теперь с чистой совестью сам может говорить.
Вообще, это аккермановское нежелание чем-то делиться раздражало его только в первые дни их общения. Тогда Илай искренне не понимал скованности мальчика, как, в принципе, не понимает её и сейчас, пусть и перестал обращать на неё внимание. Он считает, что Берту просто не нравится что-то рассказывать. Бывают же такие люди, что готовы часами выслушивать монологи кого-то другого, но, когда приходит их очередь говорить, они предпочитают отмолчаться и наскоро возвращают право голоса до того говорившему. Вот именно к такому типу людей Мур и относится своего друга, а ещё иногда тешит себя мыслью о том, что истории его настолько занимательны, что Аккерману действительно не терпится поскорее их услышать.
Почему Бертольд решил спуститься на пол со столь удобного дивана остаётся для маленького наследника самой настоящей загадкой. В его голове практически нет запретов на использование каких-либо вещей или комнат, по крайней мере за исключением того перечня предметов, что не разрешалось ему трогать ввиду обстоятельств, связанных с его нежным возрастом, да и тот от года в год становился всё короче. Конечно, он прекрасно даёт себе отчёт в том, что с Аккерманом они находятся в довольно разных положениях, но он ведь только что сидел с ним рядом, зачем же теперь стоило опускаться вниз. Да ну это не столь важно и не самая большая странность его друга, а потому Илай данное обстоятельство решает никак не комментировать. Он лишь поворачивается к нему лицом и смотрит теперь на него сверху вниз.
- Берт, ну как же так, - говорит обиженно, когда заполученный кусок наконец тщательно пережёван и проглочен. – Мы же целый день тогда обсуждали парменидовских коней, ну как же можно было ничего не понять.
Конечно, они потратили на тот разговор не день, а чуть больше двух часов, но кто мешает Муру преувеличивать. К тому же, слышать подобные утверждения от Бертольда было действительно обидно, ведь в свои рассказы Илай вкладывал душу, очень старался говорить максимально понятно и интересно. У Аккермана просто не было возможности ничего не понять, но как-то сделать это он всё-таки умудрился.
Но долго злиться на нерадивого ученика мальчик совершенно не в состоянии, да и потом, если он объявит ему бойкот, кто же тогда всё-таки станет его сегодняшним слушателем.
- Ну и ладно, неважно, - отмахивается он и кусает яблоко. Жевание будет несколько мешать его повествованию, а значит нужно поскорее расправиться с фруктом – оставлять его недоеденным как-то совершенно не хочется. – Помнишь, я рассказывал тебе про Александра Македонского? Ну того, что захватил всю Грецию и даже добрался до самой Индии. У него ещё конь был, Буцефал, и лучший друг, как там его... Гефе что-то там.
Щеголять античными именами Илаю нравится не меньше, чем рассказывать истории, а потому всякий раз он пытается впихнуть в свой монолог как можно больше интересных имён, даже не будучи уверенным, что Бертольд их тут же не забудет или не пропустит мимо ушей.

Вообще, Илаю очень не нравится, когда кто-то его поправляет, исправляет неточности и указывает на ошибки, по крайней мере, если дело касается его рассказов. Ему так хочется знать ответ на любой вопрос и быть максимально ко всему готовы, что опять-таки непосредственно связано с непреходящим желанием выслужиться перед отцом. Однако сейчас, когда Бертольд называет правильное имя слуги Александра, маленький Мур даже и не думает корчить обиженную мину. Напротив, он даже рад слышать, что Аккерман запомнил что-то из его довольно давней истории, да запомнил настолько хорошо, что теперь даже может подсказать самому рассказчику. В данном обстоятельстве маленький наследник скорее видит для себя подтверждение того факта, что рассказывать он умеет очень даже хорошо.
- Да-да, точно, Гефестион, - быстро и даже немного радостно вставляет он, прежде чем Бертольд оставит собственный комментарий на предмет того, куда бы Александр ускакал.
Если честно, Илай даже не сразу понимает, о какой бабушке ведётся речь и что она там такого сказала. Речь друга уже далеко не в первый раз походит для него на какой-то чужой язык. Нет-нет, смысл слов он в принципе понимает, но вот эти странные словосочетания, что в конечном итоге несут совершенно иной смысл – именно они маленькому Муру не всегда понятны. О существовании многих поговорок Илай в принципе впервые от Бертольда то и узнал. Просторечные, в народе придуманные, они не столь часто добирались до аристократического лексикона, тем самым лишая мальчика возможности с ними ознакомиться. Конечно, всякий раз услышав что-нибудь подобное от друга, Муру приходилось у него переспрашивать смысл произнесённым их слов и чувствовал себя в такие моменты он довольно неловко, но любопытство и неугасающий интерес мгновенно притупляли все негативные эмоции.
Ещё Илаю жутко нравится, когда Бертольд начинает браниться. Родители в принципе никогда не позволяли себе использовать ругань при разговоре, по крайней мере, когда рядом находился младший сын, а слуги поскорее закрывали рты и вовсе прекращали свои беседы, когда видели, что где-то неподалёку находится маленький наследник. С Аккерманом подобного никогда не случается. Он всегда называет вещи своими именами, порой совершенно не стесняясь в выражениях, а Илай будто бы каким-то шестым чувством ощущает, что использовать эти слова при родителях очень и очень небезопасно, а потому данное обстоятельство остаётся их маленьким секретом. Да и вообще, как бы Мур не пытался вклинить эти слова в свою собственную речи, всякий раз забывал, где можно начинать браниться. Не хватает опыта.
- Тогда смотри, - от яблока остаётся один огрызок, и он кладёт его на рабочий стол. – Учителем Александра был известный греческий философ по имени Аристотель. Я просто сам не помню, упоминал ли его раньше. Наверное, да, должен был. Или нет?
Илай хмурит брови, старательно пытаясь вспомнить, рассказывал ли он уже ему об Аристотеле или всё-таки не рассказывал. И пусть этот факт роль особой не играет, младшенький тратит на собственные размышления добрых несколько секунд, прежде чем махнуть рукой и решить, что это действительно неважно.
- Будем считать, что рассказывал, - наконец выдаёт он результат своих попыток, пусть даже вспомнить ничего толком ему и не удалось. – Так вот, этот самый Аристотель был учеником другого очень известного греческого философа – Платона. Уж про него я точно раньше тебе ничего не говорил.
А всё потому, что о существовании этого гения мысли в принципе узнал только сегодня. На протяжении всего своего последнего занятия он только и думал о том, как нравится ему Платон и как сегодня же он будет рассказывать Бертольду о том, что он ему нравится. В принципе одной из основных целей для Илая в его образовании стало собирательство всевозможных фактов и историй, которые потом он мог бы поведать своему лучшему другу. Ведь это гораздо приятнее, знать, что знания твои не просто мёртвым грузом рухнут где-нибудь в голове, но и станут гвоздём программы в дружеской беседе. Вообще очень приятно знать, что кто-то станет тебя слушать.
- И у этого самого Платона в свою очередь был свой известный греческий философ-учитель – Сократ. Представляешь? Один учитель другого и все великие философы!
Глаза мальчишки светятся искренним восторгом. Бертольд обязательно оценит всю исключительность данного положения дел. Кто же ещё способен это сделать, если не Бертольд.

Илай тут же открывает рот, желая вставить своё резкое и обиженное «ну Берт», но так и остаётся сидеть молча, пока всё также беззвучно его не закрывает. Аккерману загнал его в ловушку, выбраться из которой маленькому наследнику совершенно не по силам. Первым же его желанием стала необходимость вступить за любимых философов, начать доказывать, что подобная цепочка действительно уникальна и заслуживает как минимум уважения. Но с другой стороны, с чем ему тогда придётся спорить? С утверждением того, что отец его и дед – великие люди? А ведь мальчишка чуть было не ринулся с головой в борьбу с данным фактом, довольно запоздало спохватился, чему именно должен будет противостоять. Младшему Муру в принципе никогда не приходилось сравнивать своё семейство с наследниками философской традиции, да и вообще сравнивать с кем-либо. Илай прекрасно знает, что семья его ведёт род от величайшей волшебницы прошлого, что они действительно уникальны и как минимум за это имеют право собою гордиться. Но данное обстоятельство является для мальчика настолько привычным и обычным делом, чем-то настолько самим собой разумеющимся, что об этом он никогда и не задумывается.
И всё-таки ему очень нужно что-то ответить. Что-то, что показало бы его уважение к предкам и мыслителям одновременно. А то, что Бертольд назвал великим и его самого маленький наследник так и вовсе пропускает мимо ушей.
- Понимаешь ли, Берт, - неуверенно начинает он, внимательно подбирая каждое слово. – Это немного разные вещи. Эти греки, они не просто так оказались в числе учеников именитого учителя, они заслужили это. Их идеи младшего очень часто противоречили идеям младшего товарища, но это не помешало каждому из них вписать своё имя в историю.
Когда Илай наконец заканчивает говорить, то запоздало осознаёт, что высказаться нейтрально у него всё-таки не получилось и из его слов следует, будто Муры своего положения в общем-то и не заслуживают. Мальчик снова хмурится, не зная, что теперь вообще стоит сказать и стоит ли вообще. Ему кажется, что он в чём-то провинился, пусть в чём именно до конца не понимает. Но из неловкого положения его вытаскивает Бертольд, когда предлагает продолжить разговор непосредственно об идеях философов. Илай наскоро кидает ему в ответ и мгновенно отпускат зародившуюся в его голове дилемму.
- Так вот, как ты понимаешь, обо всех этих мыслителях мы знаем потому, что они что-то писали и эти самые тексты сохранились до наших дней. Хотя жили они то ли в четвёртом, то ли в пятом веке до нашей эры. Больше двух тысяч лет назад, ты вообще можешь себе это представить?
От былой задумчивости не остаётся и следа, маленький Мур всё также не может скрыть своего восторга, раз за разом заостряя внимание друга на поражающих его самого фактах. Ну здесь-то Аккерман уж точно должен с ним согласиться, как иначе? Что может ещё так будоражить воображение, как попытка представить события такой давности, что они вроде бы даже теряют свою право называться реальными. Весь античный мир кажется Илаю частью какой-то фантастической истории, пусть её правдивость и им не поддаётся сомнению. Мальчик искренне верит равно как в существование могучего героя Ахиллеса, сына самой настоящей богине, так и в наличие когда-то произошедшей Троянской войны. О том, куда же делись древние боги, что нередко прогуливались среди людей и от которых у обычных смертных очень часто появлялись дети, мальчик вроде как и не задумывается. Он даже не пытается связать мир нынешний и мир предыдущий в общую логическую цепочку, наслаждаясь самобытностью столь любимых им историй.
- Но Сократ, который учитель Платона, - с умным видом на всякий случай уточняет он, - сам никогда ничего не писал и о его существовании мы знаем только из текстов его учеников. В первую очередь из работ Платона. То есть главным героем его рассказов является его же собственный учитель, который всякий раз с кем-то разговаривает и во время этих самых разговоров высказывает какую-то очень умную философскую мысль. Потому и работы Платона называются диалогами, ведь они и состоят только лишь из диалогов Сократа и ещё кого-нибудь.
Илай старательно пересказывает другу слова профессора, в конце с особым удовольствием высказывая мысль, о которой сам бы уж точно не догадался. Но ведь Бертольду неважно, кем изначально были высказаны столь умные идеи, верно? Он же просто слушает его историю, а значит мальчик всё делает правильно.
Рассказы маленького графа нередко очень сильно затягиваются, потому что прежде чем приступить в основной части своего повествования, он обязательно вставляет продолжительное предусловие, он произнесения, которого просто неспособен удержаться. Вот и теперь он с нетерпением ждёт, пока Берт восхитится его затравкой, прежде чем выложить то, ради чего весь этот разговор и затевался.

Его просто распирает от нетерпения, он точно уверен, что эта честь его рассказу Бертольду точно понравится и после он никак не скажет, будто бы ничего не понял. Илаю кажется, будто чего-то более серьёзно и интригующего он ему ещё не рассказывал, и в прямом смысл не может спокойно усидеть на месте, ёрзая на диване и теребя пальцами пуговицу своей уже не такой чистенькой рубашки.
Через тройку месяцев Илаю исполнится пятнадцать, и он искренне считает, что в этот самый день он станет по-настоящему взрослым. А о чём обычно говорят и думают все взрослые? Ну конечно, о любви. Всего пять обычных букв, а попытки дать ей определение, описать подробнее не прекращаются уже как несколько тысячелетий. Любовь – это чувство. Любовь – это действие. Любовь бывает разные, а бывает её и вовсе не существует. Любовь живёт в каждом, но не каждый готов показывать её окружающим или вовсе не уверен в её существовании. Любовь объединяет и разделяет. Любовь заставляет остановиться на месте и бежать со всех ног. Любовь вынуждает выть от боли и верить в существование настоящего счастья. Любовь имеет множество смыслов, но чего-то более простого в мире, кажется, и вовсе не существует. Любовь кажется чем-то совершенно далёким, и в то же время находится на расстоянии максимальной близости. Любовь всяким понимается по-разному и всякий оказывается прав. Любовь – для Илая тема таинственная, неизведанная, недоступная и совершенно далёкая. Для Илая любовь – это тема для взрослых. И сегодня с ним впервые завели о ней разговор. Значит ли это, что с сегодняшнего дня он может перестать отсчитывать дни до ближайшего дня рождения?
Когда профессор Хили достал свою толстую потрёпанную книгу, маленький Мур кинул на неё свой самый скептический взгляд. Учитель долго перелистывал жёлтые страницы, выбирая диалог, с которого его подопечному было бы удобнее начать ознакомление с вялимыми премудростями. Название «Пир» выглядело вполне воодушевляющем, и Илай довольно усмехнулся, уже мысленно представляя себя античных дядек, усиленно попивающих разбавленное вино и высказывающих свои взгляды на всевозможные жизненные трудности. Профессор предложил пролистать ему диалог, на что мальчик потратил добрые пять минут, вглядываясь больше в незнакомые и плохо знакомые имена, прежде чем не отважился блеснуть своими знаниями и заявить, что точно уверен, ну как же такой любитель мифологии как он этого может не знать, будто бы Эрот – древнегреческий бог любви. Но его самодовольство быстренько сошло на нет, когда Хили попросил Илая высказать свои соображения на тему сферы деятельности данного божества.
Скорчив самое серьёзное и вдумчивое выражение лица, маленький Мур в течение нескольких минут пытался придумать тот самый ответ, что обязательно понравится его профессору, что ещё раз утвердит его положение эрудированного и хорошего мальчика. Но достойный ответ, почему-то, в голову прийти так и не удосужился. Любовь не имела для него никакого смысла, любовь была чем-то совершенно абстрактным, описанию никак не поддающемся. Илай был в шаге от того, чтобы обидеться на преподавателя за слишком сложный вопрос, но тот, будто бы и ожидая подобной реакции, сам прервал затянувшуюся паузу и предложил подопечному послушать, что же на эту тему думает Платон. И по мере данного рассказа младшенький только и мог, что восхищённо открывать рот, да усиленно моргать своими ангельскими голубыми глазами.
- Не просто полезное, а абсолютно гениальное! – голос его достиг небывало высоких вершин, от чего Илай несколько смутился, но продолжил. – У Платона есть много диалогов, но самый интересный из них, конечно, «Пир». Суть его заключается в том, что несколько друзей и учеников Сократа, во главе с ним самим, приходят к одному из них в гости и начинают рассуждать о любви. И каждый, каждый из них говорит что-то новое. Что-то такое, о чём прежде никто из них не говорил.
Он говорит важно, с видом знатока любовных дел, а сердце его колотится непозволительно быстро. Он же ведь взрослый, верно? О чём ещё могут говорить взрослые, если не о любви? И Бертольд тоже очень взрослый. Теперь-то он точно его поймёт, точно оценит, теперь наверняка Илай не будет выглядеть в его глазах сущим ребёнком. Он смотрит на друга испытующе, оценивая первую реакцию. Он же всё услышал, верно? Понял, о чём теперь говорит немаленький Мур? Смотри, как я вырос. Это тебе не через заборы лазать, да яблоки из чужого сада таскать, это называется «философия». Это называется «взрослая жизнь».
- Вот как по-твоему, что такое любовь?
Он сделает как учитель, начнёт с самого сложного и простого вопроса в мире. Так же будет лучше. Это же будет правильно. Верно?

Он смотрит на Бертольда внимательно, выжидающе, в надежде, что тот вот-вот выскажет мысль, не только достойную философии самого Платона, но и во сто крат превосходящую её. Ведь Бертольд же уже взрослый, верно? А значит непременно разбирается во всех этих любовных делах. Для Илая он самый настоящий гуру, единственный, к которому мальчик уже готовится обратиться, как только почувствует, что в какого-то сломя голову влюбился. Бертольду он доверяет больше, чем кому-либо ещё в их огромном доме. Ну право же, не полезет же юноша с не самыми детскими вопросами к строгому отцу или, что ещё хуже, к матери. Родители – это хорошо. Родители – это действительно очень близкие люди, но определённо не тогда, когда дело касается секретов. Ну уж по крайней мере не в то время, когда тебе лишь почти пятнадцать. Бертольд же его лучший друг, и Бертольд его уж точно не осудит. Будет смеяться, выскажет своё критическое «дурак», но осуждение – это не про него. Для Илая не существует большего авторитета по любому вопросу, чем угрюмый Аккерман. Потому он и не бросает рассказывать ему что-то, ведь помимо необходимости поделиться, Мур имеет крепкую потребность преподнести словесный дар своему несведущему божеству.
Однако ответ Бертольда маленького наследника никак не удовлетворяет. Одно дело он сам, не смогший дать вразумительное объяснение своему преподавателю, на то он ещё и ребёнок, в конце концов – по крайней мере, так себя оправдывает Илай. И совсем другое Бертольд, чьи щёки потихоньку начинают обрастать маленьким и рыжими волосками.
Поначалу, Мур даже как-то призадумался, о какой же конкретно книге говорит Аккерман. Наскоро перебирая в голове все возможные варианты, он остановился на Шекспире и почти уверился в ответе, да вот потом вспомнил, что Бертольду о нём никогда и не рассказывал – англичанин самому Илаю никогда не нравился, а о чём-то ему не интересном привычки рассказывать он не имел. Последовавшая за отказом от возможного варианта мысль так и вовсе заставила Мура недоверчиво сощурится. А говорит ли Аккерман вообще о чём-то конкретном? Книжек, в конце которых кто-нибудь из влюблённых умирает, на свете существует слишком много, а потому ответ Бертольда не имеет какого-либо смысла. Илай чувствует себя человеком, которого старательно пытались провести, но в последний момент он всё-таки смог увидеть истинное положение вещей. Похвалив себя за сообразительность, Мур склонил голову на бок.
- Это которая? – самым хитрым тоном. – Я о многих таких книжках тебе рассказывал.
С возрастом мальчик постепенно начинал более внимательно относиться к тому факту, что всю необходимую для жизни, как ему кажется, информацию Бертольд получает исключительно от него. Не так уж и давно прошли их уроки чтения и письма, во время которых Илай впервые почувствовал свою власть над другим человеком, за что очень скоро поплатился. Постепенно он начинал осознавать, что не из нежелания Аккерман не занимается с учителями и не читает книжки, а потому что попросту не имеет такой возможности. Илай в этом почти уверен, это его гениальное открытие, что в его маленьком сердце вызывает огромную тоску. Как-то раз, когда во время его очередного рассказа Бертольд проявил недюжинный энтузиазм, маленький Мур настолько проникся этим обстоятельством, что после их импровизированного занятия тут же отправился к отцу с просьбой, чтобы тот разрешил Берту учиться вместе с ним. Граф Мур смерил сына долгим, задумчивым взглядом, после чего прочитал ему самую настоящую лекцию о том, почему дети служек не могут учиться вместе с господами. Конечно, из рассказа отца Илай ничего толком и не вынес, ходил потом весь день какой-то грустный и пообещал себе, что если Бертольд когда-нибудь его попросит научить его всему, что он знает сам, то мальчик ни в коем случае не откажет. Но Аккерман почему-то не просил. Он слушал его рассказы, научился читать, писать и считать, но кроме этого ничем и не интересовался. Так Илай и ждёт до сих пор, пока Бертольд наконец проявит интерес к учению.
Подумав о том, что Берт, верно, сам сейчас позабыл обо всех книгах, о которых когда-либо рассказывал Мур, что нередко случается, когда просят рассказать о своей любимой книге, Илай снисходительно вздыхает и решает несколько переформулировать вопрос. О том, что от его переформировки меняется не только смысл вопроса, но и уровень личностного присутствия отвечающего в его ответе, мальчик как-то и не думает.
- Ну хорошо, - ему даже удаётся исключить из своего голоса снисходительность. – Вот ты когда-нибудь кого-нибудь любил?

Круг всех знакомых-ровесников Илая делился на две части: те, с которыми он был знаком через Бертольда и те, с которыми его познакомили родители. И, что может показаться странным, эти группы были примерно равны по количеству входящих в них людей находящихся. Что, в принципе, свидетельствует о нелюбви мальчика к общению с одногодками. Со знакомыми Аккермана, а такими он именовал любого встретившегося им во время их путешествий по городу ребёнка, называвшего его друга по имени, Илай общался очень и очень опосредованно. Вернее, всё их общение сводилось к их попыткам как-нибудь раздразнить маленького графа и скорейшему вмешательству в это дело Бертольду. С детьми родительских друзей младшему Муру общаться было проще, но совершенно скучно. Все они были напыщенными, подстать родителям, не видящие дальше своего носа. Это понимал даже совсем уж юный Илай, снобизма в котором нередко оказывалось почему-то недостаточно. Так и выходило, что единственным более-менее сверстником, с которым маленький Мур любил проводить время, являлся только Бертольд. А больше никого, по сути, ему было и не надо.
На ответ Аккермана он вроде как понимающе ведёт головой, кивает. Ну и правда, откуда здесь взяться кому-нибудь достойному, верно? Бертольд то уж точно ерунды не скажет. Конечно, Илай уже думает хорошенько так возмутиться, мол, никто тебя со мной возиться и не заставляет, но не успевает этого сделать – его последние слова спасают положение.
Он вновь слишком усиленно задумывается над словами друга – чтобы Аккерман не сказал, маленький граф всегда принимает его слова за чистую моменту и потом вдаётся в ненужные, слишком глубокие размышлении. Ну да, ему с девчонками тоже не интересно. Не встречал ещё Илай ни одной девчонки, что не выводила бы его из себя. Все они были в его глазах абсолютно одинаковыми. Все как на подбор с двумя длинными косичками, писклявым голосом и парой кривеньких ножек. И нельзя сказать, что мальчик был совсем не с кем из их племени не знаком, совсем напротив, маленькие леди так и норовили оказаться в его доме вместе со своими достопочтимыми родителями. Однако даже по родительской просьбе, Илай не мог заставить себя проводить с ними больше часа, после чего непременно сказывался больным и отправлялся в свою комнату, где открывал окно и ждал, пока в него влезет Бертольд.
Единственной девчонкой, к которой маленький Мур какое-никакое уважение, является его собственная сестра. Правда вот Сильвия уже давно взрослая и скорее походит на маму, чем одну из тех негодниц, что захаживали к рыжему семейству. Сильвия хорошая, и голос у неё приятный, и, наверное, Илай даже мог бы назвать её красивой – ну не может же его родная сестра быть уродиной. И всё-таки Сильвия – это совсем другое. В первую очередь она член семьи, да и давно выросла из того возраста, когда стала бы играть с младшим братишкой в салки, носясь по огромному семейному саду. Сильвия, конечно, тоже девчонка, но Сильвия в счёт не идёт.
- Знаешь, а ты, наверное, прав, - наконец соглашается Илай. Сидеть на диване в сгорбившемся состоянии ему порядком надоело, а потому он съезжает вниз, вытягивает ноги и ровнёхонько ложится на спину, вытянув ноги, всё ещё находящиеся в ботинках. – Мне с тобой тоже интереснее, чем с девчонками.
Пытается говорить тем же тоном, что говорил Бертольд. Подражает ему, насколько хватает опыта и желания. Илай укладывает на живот руки, переплетя пальцы в замок и пялится в потолок.
- И Платон тоже говорил, что любовь к женщине – это плохо. А он то точно умный, глупости не скажет. Значит и вовсе эти девчонки никому не нужны, да?
Он наклоняет на бок голову, чтобы посмотреть на всё также сидячего на Аккермана. Смотрит на него ожидающе, наивно моргая и всё дожидаясь, пока тот с ним согласится. Согласие Бертольда для него важнее всех девчонок мира вместе взятых.

В голове Илая никогда даже и не возникало вопроса о том, что было бы, если бы его отец не женился бы на его матери. Для мальчика такого развития событий не могло случиться в принципе. Его отец – наследник известного рода, глава семьи, а такой человек обязательно должен быть женатыми, разве нет? Отец женился на его матери потому, что родословная её не вызывала нареканий, а значит женщина имела возможность полноценно войти в число Муров и послужить на благо династии. Они поженились, потому что так было надо, и Илай уже сейчас знает, что тоже когда-нибудь женится. Эта мысль вкладывалась в его голову с самого детства, просто как данность и неоспоримый факт. Мальчик ещё не очень хорошо представлял себе значение слова «брак», когда впервые услышал о том, что обязательно должен в него вступить. Просто потому, что так надо. Во благо семьи. И пару раз поразмыслив над этим, он пришёл ко мнению, что жениться должен обязательно по любви. На девушке, с которой он захочет провести всю оставшуюся жизнь. Ну или хотя бы жить с ней так, как жили его родители.
А родители жили довольно неплохо. В их семье не принято было поднимать друг на друга голос, всё принималось к сведению с первого раза и немедленно исполнялось. Правда и мнение своё высказать было нельзя, как-то непринято спорить, из-за чего периодически чувствовалось витающее в воздухе напряжение, что никогда не озвучивалось вслух. Отношения между четой Мур строились исключительно на взаимоуважении и принятии друг друга, но никогда Илай не видел между родителями какой-то особой близости. К ним в дом приходили разные люди, пары, семьи, и иногда, а точнее очень редко случалось, что супруги вели себя друг с другом как-то совершенно иначе. Часто касались друг друга, смотрели друг на друга так, будто в мире никого больше и не существует. Первое время Илай находил это очень странным, но потом от таких гостей ему начинало делаться очень грустно. Было у них что-то такое, что-то неуловимое, что никогда не было у богачей Муров и, судя по всему, уже никогда и не будет.
- Ну, не знаю, - несколько огорчённо отзывается Илай. Не согласиться с Бертольдом он не может, но и идти наперекор Платону тоже как-то не хочется. – Платон говорил, что женщин можно любить только из-за их тела, но такая любовь – она неправильна. Вообще любить из-за тела никого неправильно.
Что значит «любить тело» Илай представляет себе очень смутно. Платон пишет об этом как о факте, но вовсе не раскрывает подробностей, в то время как любовь духовную освещает со всех сторон и раскладывать всё по полочкам. Мальчик в принципе никогда особенно этим вопросом и не интересовался, по крайней мере пока. Никто в его присутствии в принципе о таком и не говорил. «Красива», «прелестна», «прекрасна» – все эти слова он нередко слышал в отношении своей матери, сестры или ещё какой-нибудь особы женского пола. Но Илай так и не мог понять, чем женская ножка, срытая под длинной юбкой, краше последнего летнего заката, что как-то раз они с Бертольдом наблюдали над соседним полем. Женщин принято именовать красивыми, восхищаться их телами, но маленький Мур никак не мог для себя это как-то объяснить. Задумываясь над этим вопросом, он всякий раз утешал себя тем, что ещё действительно маленький и когда-нибудь действительно всё поймёт. Но «когда-нибудь» почему-то никак не наступало.
- Бертольд, слушай, можно я сейчас задам тебе вопрос, только ты пообещай мне, что не станешь смеяться, ладно? – говорит Илай как-то тише, как заговорщик, но немного напугано. Он ждёт, пока Бертольд ему честно-причестно пообещает не смеяться, после чего наклоняется к нему поближе и совсем уж тихо продолжает. – А как вообще появляются дети?
В свои почти пятнадцать Илай обладает неплохими знаниями в истории, культуре, математике, языках и нескольких других науках, но в деле этом является самым настоящим профаном. Как-то раз, ещё лет пять назад, мальчик попытался задать отцу подобный вопрос, но тот лишь назвал его слишком маленьким для подобных разговоров и отправил его немного подрасти. С тех пор прошло немало времени, но младший Мур так и не решил, достиг ли он уже того возраста, когда можно задавать подобные вопросы или ещё нет. А спрашивать у кого-то другого ему не хотелось. Ему вообще не нравилось давать окружающим возможность уличить его в каком-либо незнании, тем более в таком, что знают, кажется, все. Единственным человеком, к которому с подобным мог он обратиться, был Бертольд. Бертольд бы обязательно рассказал ему всю правду, может быть посмеялся бы, но рассказал. Они же друзья. Правда всё случае удобного, чтобы спросить как-то не находилось. Зато сейчас Илаю кажется, что лучшего момента и не найти.

Когда он всё-таки произносит свой вопрос вслух, жить, кажется, становится несколько легче. По крайней мере, Аккерман не бьётся в историке, отреагировав очень даже спокойно. На такую реакцию маленький граф даже не смел и надеяться. Он уже был готов услышать встречный вопрос «а ты что же, сам не знаешь?», и всё же милостиво избежал данной неловкости. Поведение Берта лишь ещё раз утвердило мнение Мура о том, что тот очень хороший друг и надёжный человек, доверить которому можно любое, даже не самое приличное дело.
- Со мной вообще на эту тему никто разговаривать не хочет, - жалуется ему Илай.
И не сказать, чтобы он особенно у кого-то что-то выспрашивал, да вот суть дела от того не меняется. Даже у Бертольда спрашивать об этом не сказать, чтобы было очень ловко. Мур отводит от друга взгляд, боясь встретиться с ним глазами, разглядывает потолок, письменный стол и иные предметы, находящиеся в комнате – всё, лишь бы не наткнуться на его взгляд.
Лишь на одну секунду он позволяет себе вновь посмотреть на Бертольда, чтобы большим пальцем на груди нарисовать невидимый крест. Конечно, он никому не расскажет, хорошие мальчики не выдают секретов – ни своих, ни уж тем более чужих. Да и потом, зачем ему вообще о таком рассказывать отцу. Илай прекрасно понимает, что за излишние знания в данном вопросе граф Мур его по голове не погладит, а совсем напротив – вновь кинется его вычитывать и объяснять, почему и когда он поступил неправильно.
О том, что для рождения детей требуются мужчина и женщина, мальчик, конечно, знает. Знает и о том, что между ними должно произойти что-то такое, после чего через какое-то время на свет появится их ребёнок. Здесь Бертольд ему Африку не открыл, да вот слушать обо всём об этом всё равно как-то не очень ловко.
А вот когда Аккерман задаёт вопрос непосредственно ему, у Илая начинают прямо-таки гореть покрасневшие уши. Данная проблема начала мучать его может чуть больше года назад, и первое время мальчик никак не мог понять, что же с ним происходит. Это было стыдно и страшно, а в какой-то момент маленький Мур и вовсе решил, что умирает, после чего направился с трагичной новостью к отцу. Тот в своей строгой манере объяснил сыну, что ничего страшного с ним не произошло и это лишь один из этапов его взросления. Да вот даже сухие отцовские разъяснения не смогли полностью успокоить Илая, а испачканное бельё всякий раз вгоняет парнишку в краску.
Вот и теперь, с каждым новым словом Бертольда, Мур становится всё более и более красным, а к концу повествования так и вовсе походит на свежесваренного рака. Конечно, он сам попросил просветить его в данном вопросе и собственную реакцию примерно представлял, да вот только легче от этого нисколечко не становится. В принципе, о чём-то таком он и догадывался. Пусть с анатомией человеческого тела был знаком довольно поверхностно, но каким-то шестым чувством всё-таки предполагал, о чём станет рассказывать Аккерман. И может быть обсуждение жидкостей и беременностей смутило бы его не на столь уж сильно, а вот от двухразового произнесения слова «член», Илаю становится плохо. Он лежит не шевелясь, будто так его никто не заметит, весь потный и всё также не понимает, куда ему деть свой взгляд. На Бертольда смотреть совсем не хочется, но и даже находится в таком смятении как-то совсем уж глупо. Он скашивает глаза на Аккермана и делает маленький глоток воздуха, чтобы хоть немного успокоится. Если всякий раз он будет чувствовать такую неловкость от обсуждения столь простых и естественных вещей, Бертольд очень скоро перестанет с ним общаться – в этом Мур абсолютно уверен.
- А ты, - запинается, но пытается говорить уверенно, пусть это у него совсем и не получается. – Ты когда-нибудь был, ну это, ну с женщиной?
Наверное, в любой другой ситуации Илай не позволил бы себе задать кому-то подобный вопрос. Но в нынешней ситуации, когда он и без того уже готов провалиться под землю от стыда, даже самый тяжёлый вопрос кажется ему вполне естественным. Ну это же Бертольд, у него же о таком спрашивать можно, да? Они же всё-таки друзья.

Задавая свой вопрос, Илай был готов услышать в ответ очень многое, но никак не это. Бертольд как-то мгновенно помрачнел и голос его, так уверенно повествовавший о довольно непристойных вещах, очень изменился. В таком состоянии маленький Мур видел друга нечасто, ведь не каждый день юноша позволял подбираться так близко к тому, что таится у него на душе.
На самом деле, о родителях Бертольда Илай знал очень и очень немного. И в первую очередь по той простой причине, что никогда данным вопросом и не интересовался. Не считал это существенным. Какая там разница, как дела у его мамы и папы, если мальчика интересует исключительно младший Аккерман. Да будь они хоть треклятыми ворами и убийцами, это не как не повлияло бы на его отношение к их сыну. Во-вторых, сам Бертольд о них почти не распространялся. Гораздо чаще он во время разговора упоминал свою матушку как часть какой-то истории или цитаты, но никогда не начинал рассказывать непосредственно о ней самой. С отцом же дело обстояло ещё хуже – до сегодняшнего дня Аккерман о нём и вовсе ни разу не говорил. Ну а в-третьих, а что ещё можно было узнать о его родителях, кроме как то, что Илаю уже известно? Определённо богачами они не были, раз сам Бертольд в столь раннем возрасте оказался в услужении у Муров. Как минимум кто-то из них был магом – ведь иначе таковым не был бы сам Берт, а этот вопрос был прояснён уже довольно много лет назад. Так или иначе, о видимо даже не чете Аккерманов Илай толком ничего и не знал, но не видел в данном обстоятельстве ничего уж такого страшного.
И всё же он чувствует себя несколько виноватым перед другом, вновь прячет взгляд и совсем не знает, стоит ли ему теперь хоть что-нибудь говорить. Неудобная пауза затягивается, пока её не нарушает сам Бертольд.
Илай благодарен другу за то, что тот всё-таки меняет тему и ему теперь можно перестать походить цветом кожи на членистоногого и немного успокоится. Не напомни ему Аккерман об основной теме их разговора, он бы к ней, верно, и не вернулся бы. Слишком часто Илай перебегает от темы к теме, молниеносно загораясь чем-то новым, совершенно интригующим. А таковым для него сейчас являлся тот самый, полный стыда и неловкости разговор.
Но всё-таки Бертольд напоминает ему о Платоне, и Мур вновь серьёзно задумывается на новым, обращённым теперь к нему самому вопросу. Припомнить хотя бы примерное содержание диалога в достаточно расстроенных чувствах оказывается не так уж легко.
- Любовь к юношам, разумеется, - говорит уверенно, после небесплодных попыток всё припомнить. Он высказывает эту мысль сразу же, как только та приходит к нему в голову, совершенно не задумываясь над её содержанием.
Почему-то до того, как он всё-таки высказал её вслух, Илай вовсе и не задумывался о её смысле. С упоением слушал профессора, сам пытался строить какие-то догадки, но ему и в голову как-то не приходило, что Платон предлагает любить мужчин. Называя их юношами и мальчиками, он лишил Мура возможности ухватиться за слово, которое определённо раньше повергло бы его в недоумение.
И вот теперь, раздумывая над собственными словами, Илай даже и не знает, как к ним относится. С одной стороны, в жизни он как-то никогда и не слышал, чтобы какой-нибудь мужчина любил какого-нибудь юношу. Ну может разочек, в виде слуха, когда случайно заглянул в комнату для чаепитий, в то время как в ней безостановочно беседовали подруги его матери с ней самой во главе. И вот как бы никто не высказывался при нём о такой любви плохо, и всё-таки все окружавшие его мужчины воспевали свои чувства исключительно к женщинам.
С другой стороны, сам Платон на протяжении множества страниц рассказывает о том, что лишь любовь к юношам может быть чистой и правильной, не повязанной на одном лишь вожделении тела. И эта мысль Илаю определённо нравится. Несколько лет спустя граф Мур сделает слишком уж инициативному профессору жестокий выговор за то, что вообще дал в руки ребёнка с неокрепшим разумом такую книгу.
- Понимаешь, когда мужчина любит юношу, он любит его за прекрасную душу, за стремление следовать за ним на пути к мудрости. Любовь сама по себе прекрасна и толкает на божественные поступки. Как например месть Ахиллеса за Патрокла, - он говорит аккуратно, даже не представляя себе, как на его слова отреагирует Бертольд. Главное, чтобы не поставил синяк под глазом.
А ещё, кажется, в мыслях Платона он сам немного запутался.

Обращаясь мыслями к Платону и пытаясь припомнить подробности давно прошедшего пира, Илай не может отказать себе в удовольствии ещё раз поймать себя на любви к античности. Пока расставляя деревянных солдатиком другие мальчишки называли себя Карлами Великими и Наполеонами, маленький Мур довольно скромно видел себя в роли Юлия Цезаря, ну или хотя бы Александра Македонского. Просто потому, что они ему ближе, потому что немного жалеет, что родился гораздо позже, чем следовало.
Во время игры он нередко представляет себя именно участником тех далёких действий, что дошли до него в столь притягательной, но жутко видоизменённой форме. Задумываясь над тек, кем бы он мог стать, окажись реальным участником тех событий, обязательно избирает путь какого-нибудь полководца. Даже сейчас, упоминая Ахиллеса и Патрокла, он видит себя исключительно в первой роли. То же самое касается и других столь привязанных друг к другу товарищей, где место Гефестиона уж точно отводится не для него. Вот Бертольд бы мог стать его верным слог, прошедшим за своим господином полсвета, но сам Илай то непременно великий воин! И ему невдомёк, что похож он в лучшем случае на очень мужественную девчонку, которую и без того нужно ото всех защищать. В сердце его пылает тяга к подвигам и великим свершениям, он подойдёт к своему делу с умом и ещё раз завоюет уже и без того покорённую Индию. Когда рядом есть тот, к кому без страха можно повернуться спиной, любое море кажется не больше подсохшей лужи.
От думы, гнетущей его друга, он далёк как первое декабря до последнего дня осени. Никакой гнусной подоплёки в словах Платона он видеть просто не способен. От подобных слухов его оберегают слишком бережно, а предложи незнакомец зайти к нему в дом посмотреть на огромную библиотеку – мальчик непременно согласится. Мир грязи и жестокости не то, чтобы существует где-то там, за далёкими горами и непроходимы леса, для него он в принципе не реален. Как комнатное растение, Илай растёт в условиях искусственных и фальшивых, познаёт мир исключительно по книжкам и в дикой природе банально не выживет. По крайней мере один, по крайней мере сейчас, пока даже толком и не пытается заглянуть за завесу родительской опеки. Интерес к той стороне жизни начинает в нём просыпаться только сейчас и делает это настолько аккуратно, что даже задавая вопросы Бертольду он видит в его ответах исключительно расширение собственных энциклопедических знаний. Илай бесконечно слеп и даже в упор не замечает того, что, наверное, бросилось бы уже любому другому.
Бертольд поворачивается к нему и теперь чуть нависает над ним сверху. Смотрит внимательно, втянулся в рассуждения, а значит Мур никак не должен его подвести.
- Мне кажется, тут дело немного в другом, - ещё бы самому знать, в чём на самом деле дело и было бы всё совсем хорошо. – Я думаю, дело не в конкретных поступках, а как бы в целом. То есть, ты не специально пытаешься сделать что-то для любимого, а оно происходит само собой. Ты просто любишь и больше ничего и не надо, любой твой поступок уже будет божественным, если ты делаешь это ради него.
Он не уверен, ему кажется, что он и вовсе позабыл слова ни то что Платона, но даже собственного профессора. Но важно ли всё это, если Бертольд слушает его так участливо слушает? Нет, Илаю этого вполне достаточно. Увлечь Аккермана для него уже есть самый настоящий подвиг. Да такой, что тому же Александру даже и не снилось.