[nick]Richard Berman[/nick][icon]https://c.radikal.ru/c18/1901/41/cc4d57ef5c2c.jpg[/icon][lz]<b>Ричард Берман, 36</b> Врач-психиатр, разведен. Потерял стыд, совесть и смысл жизни.[/lz]

Посмотри вокруг себя и улыбнёшься,
Вытри зеркало рукой и не узнаешь.
Позвони себе домой и как проснёшься -
А проснешься, только если сама пожелаешь.
И чем тебе помочь - я не знаю;
Ты родилась со слезами, а умрёшь от смеха.
Я перерезал провода трамваю,
Но трамвай, тем не менее, уехал. (с)

Высокий худой мужчина стоял на крыльце во дворе психиатрической лечебницы имени Мерси Армитедж, выдыхая в постепенно наступающие сумерки кольца белого сигаретного дыма. Он стоял прямо, походя на натянутую струну – ровная напряженная спина, тонкие пальцы, также напряженно сжимающие сигарету и методично, с одинаковыми интервалами, подносящие ее к губам. Его жилет был расстегнут, рукава рубашки закатаны до локтей, а в карманах брюк покоился коробок спичек и ключ от кабинета. Взгляд его казался расфокусированным, словно смотрел он не вперед, а внутрь себя, оставив слегка расширенные зрачки как маску нормальности. Он давно уже не был нормальным в том понимании этого слова, каким пользовалось подавляющее большинство людей. Хороший врач, как считалось. Умный и талантливый. Все эти ярлыки были навешаны на него, как вериги на средневекового монаха. И он нес их, все с той же ровной осанкой и совершенно отрешенным взглядом.

За спиной доктора Бермана возвышалось старинное серое здание психиатрической лечебницы. Окна с темными решетками и грязными стеклами, словно пустые глазницы, предупреждающие каждого, кто мог случайно забрести сюда: «Беги. Спасайся». Это здание было живым. Оно дышало болью всех, кто проводил дни, месяцы и годы в его холодных и сырых стенах. Оно питалось их страхами, вселяло в их изможденные головы новые и новые кошмары. Оно давно уже установило здесь свои порядки, сделав больницу имени Мерси Армитедж отдельным миром, островком ужаса посреди развивающегося континента. В коридорах здесь запахи хлорки и лекарств перебивались запахами самых кошмарных галлюцинаций. И даже тому, кто считал себя самым здравомыслящим, со временем начинало казаться, что эти галлюцинации оживают. Они начинали слышать шаги босых мокрых ног по ночным пустым коридорам, стоны и всхлипы в каждом темном углу; они начинали видеть тени, скользящие по грязным шершавым стенам, начинали вздрагивать от каждого постороннего шороха. И сколько, черт побери, сколько раз ловили себя на мысли, что избавиться от этого можно только вспоров себе вены или повесившись на оконной решетке. Оно – это здание – убивало медленно и изощренно. И совершенно не делало отличий между пациентам и врачами, как бы не были они принципиально различны между собой.

Темные грозовые тучи шли с западной стороны, стремительно затягивая собою серое вечернее небо. Они были настолько плотными, что даже при всем желании нельзя было разглядеть на горизонте проблески кроваво-красного заката. Здание лечебницы сейчас напоминало себе мир, который завтра будет точно также накрыт черными тучами. Который разразится отчаянными криками миллионов жертв. Мир, сходящий в эту ночь с ума, окончательно и бесповоротно. Разрушающий себя изнутри. Его земля, как и та, на которой стоит эта несчастная лечебница, будет пропитан потом и кровью. Его воздух будет пропитан гарью и сладковатым дымом, в котором не сложно будет угадать источник аромата. Мир, который, также как и эта психиатрическая клиника, будет наполнен миллионами звуков, несущих в себе одно единственное слово – смерть. Смерть страшная и мучительная.

Ричард Берман все также стоял на крыльце, прикуривая очередную сигарету. Он не следил за временем, зато время не щадило его, добавив за последние пару лет несколько заметных морщин в уголках глаз. Он стоял не шевелясь, погруженный в свои мысли. И больше всего сейчас они были заняты Беатрисс Берман, которая после развода так и не поменяла обратно фамилию. И это было странно, учитывая то, что выходила она замуж за «любимого мужчину», а разводилась с «больным ублюдком». Ему не было жаль, он давно уже ничего не чувствовал к женщине, живущей сейчас где-то в Праге. Он, возможно, никогда по-настоящему и не любил женщину, которая сейчас укладывала спать его сына. И уж тем более Берман не мог знать, что жить им осталось совсем немного. Пара лет максимум, проведенных в страхе и гонениях, а затем все тот же сладковатый едкий дым, столбом уходящий в серое небо где-то на израненных просторах восточной Европы. Он не мог этого знать. И не узнает еще достаточно долго. Но почему-то именно сегодня хотелось стоять здесь, бессмысленно вглядываясь в горизонт, выкуривая неизвестное количество сигарет подряд.

-

- Что с ним, Марион? – доктор Берман остановился возле валяющегося в луже собственной (хотелось бы верить) рвоты пациенте. С трудом, но в искаженном гримасой ужаса лице, Ричард узнал Джима. – И давно он тут валяется? – на всякий случай мужчина отошел к противоположной стене, не хватало еще ботинки испачкать, честное слово. По словам Марион Джим тут валялся уже час, как минимум. Санитары отказались его тащить обратно в палату. А парень в знак солидарности с младшим медицинским персоналом явил миру все содержимое своего желудка. Впрочем, ничего нового. – Я скажу им, - Берман махнул рукой, ему, в принципе, было плевать, останется ли Марион тут караулить пациента или пойдет в сестринскую. Она работала здесь недавно, и пока еще была слишком наивна, словно дышала иллюзорными идеями гуманизма, которые либо вскоре в ней иссякнут, либо заставят ее раз и навсегда покинуть пост медицинской сестры. И хорошо еще, если она просто однажды утром соберет свой нехитрый скарб и уедет прочь, а не окажется в одной из той палат, в которую носит пациентам таблетки.

- Прекратить! – Ричард нашел санитаров в одном из подсобных помещений, в тот самый момент, когда на юной пациентке уже толком не осталось одежды. – Слышите меня, уроды? Натягивайте свои штаны и вперед, Вас ждет Джим, - на их лицах, совершенно не обремененных интеллектом, читалось недовольство, но не более. Им не положено было спорить с врачами. Более того, они прекрасно знали, что спустя час, снова притащат в эту коморку, если не эту, так любую другую, из тех, кто за одну дозу далеко не самого чистого кокаина готова будет на любые извращения. – И ты иди отсюда, - Берман кивнул девушке в сторону выхода, и дождавшись, пока она, подобрав порванные вещи выбежала в коридор, присел на корточки, прислонившись спиной к стене и снова закурил. От всего увиденного Марион бы точно разревелась или впала в состояние по-детски наивного негодования, а внутри у доктора Бермана была зияющая пустота. Он давно уже научился принимать происходящее как данность. Возможно, он всегда был таким, а возможно это место его таким сделало – черствым, бесчеловечным. Мертвым. В метафизическом плане.

- Здравствуй, Розмари, - Ричард зашел в палату, прикрыв за собой дверь. Розмари… С самого начала ему показалось, что она чужда этому месту. Слишком живая для него. Со временем здесь все становятся серыми, блеклыми, сливаются со стенами. А она до сих пор оставалась броским рыжим пятном. Берман помнил лицо ее отца, эту выступающую вену на лбу, того и гляди грозящую лопнуть, забрызгав все вокруг грязной темной кровью. Он мял в пальцах пачку банкнот, будто бы раздумывая, а не получится ли упечь родное дитя сюда бесплатно, вдруг она действительно серьезно и непоправимо больна. Ричард изначально, с первого взгляда на девушку знал, что это ложь. И ее болезнь существует лишь только в планах и мыслях мистера Уилкса. Но к тому моменту, мужчина уже научился не спорить с правилами, царящими в лечебнице. И (наверное, это самое страшное) он не испытывал от этого ни малейших угрызений совести.

- Неважно выглядишь, - он внимательно посмотрел на лицо девушки, отмечая излишнюю бледность, как будто его это никогда не привлекало. Извлеченный из кармана ключ был вставлен в замочную скважину и дважды повернут по часовой стрелке, закрывая дверь в палату изнутри. Ричард без особых усилий выделил Розмари отдельную палату с максимально комфортными условиями, если таковыми можно назвать новую койку, на которой еще никто не умер, и окно, выходящее в опустевший сад перед лечебницей, а не на грязный двор. – Почему ты так на меня смотришь? –это каждый раз было для него вызовом, как для врача – психиатра. Берман слишком часто не мог понять, что на уме у этой девушки. Что творится в ее безумной голове. И все чаще ему казалось, что он и не хотел бы этого знать наверняка.  – Приезжал твой отец, - Ричард прошел к койке, усаживаясь на нее и снова закуривая, машинально протягивая пачку сигарет Розмари, - Интересовался, не стало ли тебе хуже, - кривая ухмылка, это, пожалуй, единственное, что доктор мог себе позволить в адрес этого важного человека, являющегося в сущности конченным идиотом. Он сидел за столом в своем кабинете, ровным и монотонным голосом рассказывая мистеру Уилксу, что его дочери нездоровится, а потому он не сможет повидать ее сегодня. И это срабатывало каждый раз, каждый гребанный раз, потому что в сущности тому было плевать на свою дочь. И если он чего-то и боялся, то лишь того, что однажды Берман возьмет ручку и поставит размашистую подпись на выписном эпикризе, тем самым возвращая Розмари в родовое гнездо. Он что-то плел о том, как сильно переживает за несчастную девочку, а Берман смотрел на его чуть одутловатое лицо, все с той же мерзкой веной на лбу, борясь с желанием воткнуть в эту жилу ручку, а еще лучше – сразу скальпель. – Мерзкий тип, твой отец, знаешь ли.

[nick]Richard Berman[/nick][icon]https://c.radikal.ru/c18/1901/41/cc4d57ef5c2c.jpg[/icon][lz]<b>Ричард Берман, 36</b> Врач-психиатр, разведен. Потерял стыд, совесть и смысл жизни.[/lz]

Paupiares baissaes, visage gris
Surgissent les fantasmes de notre lit
On ouvre le loquet de la grille
Du qu’on appelle la maison
Protect me from what I want

Они хотят, чтобы ты сдохла побыстрее. Самый честный и правдивый ответ проносится в мыслях Бермана, но он не решается озвучить его Розмари. Он до сих пор не может понять, то ли она действительно сумела, несмотря на все, что с ней происходит, сохранять ту детскую наивность, или же это умело созданная ею маска. Маска, с которой легче жить, которая защищает ее от неминуемого сумасшествия, в то время как она и так признана сумасшедшей. Либо же это маска, рассчитанная исключительно на его скромную персону. Потому что она уже неплохо успела его изучить, и прекрасно усвоила, что эта наивность – широко открытые глаза, готовые вот-вот наполниться чистейшими слезами, чуть приоткрытый рот, дрожащие пальцы – все это было тем, что заставляло его дыхание становиться чаще. Это было залогом ее более или менее нормальной жизни в этой больнице.

- Я считаю это нецелесообразным, мистер Уилкс, - доктор Берман равнодушно качает головой, практически не шевелясь, только тонкая ручка плавно движется в его длинных пальцах. Ричард испытывает настолько стойкое отвращение к этому человеку, что тратит слишком много сил и энергии на свое собственное самообладание. За спиной отца Розмари стоит Летиция Фишер. Ее черты лица настолько острые, что кажется, будто у этой женщины не осталось ни единой клеточки подкожного жира. Она вся – мумия, нацепившая на свой острый нос очки, облачившаяся в белый халат – накрахмаленный настолько, что напоминает саркофаг. Давно посеревшие волосы затянуты на затылке, но даже это не помогает разгладить череду морщин, усеявших ее сухое лицо. Она стоит как статуя, а взгляд ее ничего не выражает. И Берман прекрасно знает, что лоботомия Розмари – это вопрос времени. Как только Уилкс предложит Фишер нужную в их общем понимании сумму, она на правах главного врача Армитеджа, сделает это. Одно Ричард знал наверняка – Фишер не будет совершать сею манипуляцию своими руками, а значит, инструмент вложат в его собственные руки. И от этого понимания даже такому человеку как доктор Берман становилось тошно до омерзения. – Моя система лечения дает положительную динамику, и Вы это знаете, - его слова были обращены к Фишер, вонзались в ее уши как иглы, силясь разбить барабанные перепонки своим напором, но не громкостью. Как бы взбешен не был Берман, он никогда не повышал голос. Но всегда отмечал, как от его тихой и четкой речи у собеседника начинают нервно бегать мурашки. Вот и промышленник Уилкс не мог найти себе места на стуле, ерзая, оглядывая на Фишер, которая никак на его поползновения не реагировала. Ричард выиграл еще один раунд. Именно так он себя чувствовал, глядя как за отцом Розмари закрывается дверь.

Он откидывается на спинку кресла, привычно потянувшись к сигаретам, но слишком поздно вспомнив, что Летиция так никуда и не ушла. Она с молчаливым презрением смотрела на табачный дым, расползающийся по небольшому кабинета, она вынуждена была дышать им, терпеть как он впитывается накрахмаленную ткань халата, пожирая его болезненную белизну. Она не боялась Бермана так, как его боялся младший медицинский персонал, нет, она его ненавидела. И этой ненавистью сочилась каждая ее уродливая морщинка на стремительно стареющем лице. Она ненавидела того, для кого никогда в жизни не была авторитетом, кто открыто усмехался ей в лицо. Сейчас он почти кричала, утверждая, что знает наверняка, какими методами он лечит бедную девочку. Ричард смеялся, открыто, выдыхая дым прямо ей в лицо. – Завидуете? – Берман вопросительно поднял бровь, с классической своей усмешкой глядя Фишер прямо в глаза, - Не сомневаюсь, что это именно так.  – мужчина неспеша поднялся, подходя ближе к коллеге, которая так и стояла в оцепенении, врастая каблуками своих туфель в пошарпанный паркет. Пепел с сигареты он беззастенчиво стряхивал на пол, - Она молода, у нее ровная и упругая кожа, шикарные волосы и тело. И даже несмотря на свою психическую нестабильность, она способна вызывать желание у достойных мужчин. – новая порция пепла слетела с кончика сигареты, приземляясь на начищенные носки туфель главного врача, - Не завидуйте, Летиция. Вам это все равно не поможет. – затушив окурок об пол носком ботинка, Ричард направился к выходу из кабинета. Ублюдок. Относительно доктора Бермана этот эпитет можно было воспринять исключительно как комплимент.

- Нет, Розмари, - Ричард спокойно наблюдал, как она перебирается к нему на колени, - Твой отец был один. И он настаивал на процедуре, в которой ничего не понимает, - мужчина пристально посмотрел в глаза Уилкс, несмотря на царящий в палате полумрак, - И которую я вряд ли когда-то разрешу тебе сделать. – может он и правда был болен, поболе чем подавляющее большинство его пациентов. Властью и собственничеством, хотя бы над нею одной. Он мог бы получить любую, хотя бы из тех, что числятся в этой лечебнице. Но Бермана никогда не интересовали анорексичные истерички, большую часть свой жизни проводившие в связанном состоянии, по сути, сохранявшим их никчемные жизни. Они были угловатые, дряблые, с бешенными, но совершенно пустыми глазами. Тем более, Ричард никогда не смог бы пасть так низко, чтобы уподобляясь тем санитарам, удовлетворять животные инстинкты с помощью наркоманок, готовых вывернуться наизнанку ради очередной дозы. Мужчина без труда смог бы достать им хоть тонну кокаина, но ему это было не интересно. И он видел, какими глазами на него смотрит Марион – бедная медицинская сестра, считающая, что она живет в сказочно-иллюзорном мире больницы, в которой действительно лечат души. Бедняжка все никак не могла осознать, что души здесь уничтожают, медленно, изощренно, с особым садистским удовольствием. Она слишком отчаянно хотела видеть в нем своего единомышленника, но в своих попытках была неуклюжа и смешна. Порою Берману было ее жаль.

Розмари была другой. В противном случае ему бы слишком быстро это наскучило. Но он приходил в ее палату, потому что действительно этого хотел. Она казалась ему невинной, даже в те моменты, когда это априори было невозможно. А еще Ричард знал, что никто кроме него не посмеет к ней прикоснуться. Это только его право. Право, от которого он не собирается отказываться, даже в угоду деньгам ее отца, и эфемерной власти стареющей начальницы.

Protect me from what I want

- У тебя могут остаться ожоги, - он медленно снимает ее руку со своей шеи, забирая из холодных пальцев недокуренную сигарету, и поднося к ее губам в своей руке. Дым струится по рыжим волосам, оседает где-то чуть ниже выдающихся ключиц. Губы обхватывают  сигарету, неминуемо касаясь его пальцев. Она сегодня послушна, также как и всегда. И иногда Берман ловит себя на мысли, что хотел бы посмотреть на Розмари в гневе. Молча наблюдать, изо всех сил скрывая улыбку, как она крушит все вокруг себя, как так нравящаяся ему бледная кожа покрывается румянцем, как тихий и нежный голос срывается в крик. Это было бы безумно интересно. Хотя… безумным здесь было все. А еще он был уверен, что стоило бы в любой момент подойти к ней, положить руку на ее плечо или талию, и она снова стала бы такой как сейчас – покорной и принадлежащей только ему. Берман был хорошим психиатром, возможно, одним из лучших, но так до конца и не понимал, насколько глубок тот омут, в который он нырял изо дня в день исключительно по своей воле, тот омут, который он этой воле пытался всецело подчинить.

- А ты хочешь к ним вернуться? – Ричард не знал доподлинно, чем руководствовались родители Розмари, когда сдавали ее в лечебницу, и что ими движет теперь, когда они то вместе, то в одиночку приезжают сюда, и требуют превратить их ребенка в овощ. Ведь если бы они говорили прямо, то все сводилось бы к этой единственной фразе. – Подумай, - кажется, что она снова вздрагивает. Ричард убирает сигарету, освобождая руки, чтобы притянуть Розмари ближе, сжимая пальцы на ее бедрах, - И все же ты как-то странно на меня смотришь, - над дверью, под самым потолком был желтоватый полукруглый светильник, защищенный металлической решеткой. Его тусклый свет сейчас делал ее волосы почти красными, а остальные цвета приглушенными. Под тонкой тканью больничной рубашки он чувствовал под своими ладонями холодную кожу. Самому же мужчине становилось душно. Он мог бы встать и приоткрыть окно, просунув руку сквозь прутья решетки, но он лишь один уверенным движением ослабляет ворот своей рубашки, следом тут же возвращая ее на место.

Protect me from what I want

- Ну что же ты молчишь? – он произносит это на выдохе, начиная немного раздражаться от этой гнетущей тишины. Ричард не привык давать объяснения своим желаниям, он наделил самого себя правом просто иметь их, и получать то, что бы удовлетворило их все сполна. И сейчас, в эту самую секунду, прислоняясь спиной к стене, чувствуя через рубашку и жилет шероховатости старой штукатурки, одним сильным и властным движением придвигая Розмари совсем вплотную к себе, чтобы ощущать, как легко вздымается грудь при каждом вздохе. И вот сейчас, ему хотелось, чтобы она говорила. Вряд ли Ричарду было важно о чем именно.

Отредактировано Aiden Moss (01-02-2019 23:23:24)