Звонила мама.
Вообще-то она звонила через день, но иногда уведомления о "пропущенных звонках" приходили только на следующее утро. Калеб не задумывался  о причинах, но что бы это ни было - неисправности гаджета или уникальное географическое положение Аркхема, лично его оно устраивало. Как и то, что дядя Рой не лез к нему в душу с разговорами о будущем и о том, как правильно жить.
На этот раз Калеб ответил на звонок, о чём и пожалел через три минуты разговора, точнее маминого монолога. Она сорвалась на свою вечную песню: "я столько для тебя сделала", позабыв, зачем, собственно, звонила. Калеб завершил разговор, не прощаясь. Ему расхотелось и дальше оставаться дома, в десятый раз просматривая и распечатки, сделанные в музее, и собственные схемы и таблицы, в которые он разложил всю информацию, раскопанную за минувшие две недели.
У этой работы не было сколь-нибудь глобальной цели, какую ставят себе амбициозные и часто непризнанные творцы гипотетических литературных шедевров, но сформулировать, зачем он тратит время на байки и  городские легенды о ведьмах, колдовстве и странностях Аркхема, Петтерсон смог бы, не задумываясь. Это позволяло ему занять мысли чем-то, поддающимся анализу и структурированию, чем-то странным и не настолько хорошо знакомым, чтобы интерес к изучаемой теме притупился за годы исследований, переродившись в осознание собственной компетентности. Пожалуй, попроси его мистер Мур каталогизировать товар "Лавки дурных снов", Калеб легко отложил бы ради такого задания свои заметки и сбор упоминаний Иннсмута в старых газетах, документах и частных записях, хранившихся в музейном архиве. До городского он еще не добрался, но уже сделал несколько выписок о том, что хотел бы поискать. Выписки эти представляли собой летящие справа налево строчки зеркально развернутого текста, изобилующего хвостиками, острыми петлями и подчёркиваниями некоторых букв. Зеркальность собственного письма не была для Калеба проблемой, но вот почерк, родной, леворукий, был поистине плохочитаем. Одинаковые в написании "о", "а" и "е", не отличимые друг от друга, словно в средневековом манускрипте "f", s и почему-то "t",  а так же ставшие близнецами "j" и "l"  удручали его еще со школы. И он машинально снабжал некоторые согласные буквы подчеркиваниями или перечёркиваниями, а гласные то умляутами, то тильдами, расширив английский алфавит диакритическими знаками исключительно ради личного удобства.
В общем, писанина Калеба Петтерсона представляла собой странное зрелище для нормального человека, привыкшего к тому, что "а" - это "а", "b" - это "b".
Отложив свою тетрадь и распечатку карты Аркхема, вокруг которого был нарисован квадрат, внутри которого стояли две точки, Калеб решил прогуляться перед сном.
Ему не давала покоя одна мысль, связанная с попавшейся буквально позавчера записью о ритуале. Достаточно простом, чтобы можно было достать всё для него необходимое без лишних затрат и не покидая Аркхема.
Черные свечи по три штуки за доллар, он просто купил в том чудесном месте, где провел несколько тихих часов в пятницу, листая старые книги, не то служащие пафосным элементом интерьера антикварного магазинчика, не то действительно ждущие своих покупателей. В качестве чаши вполне подходил белый фарфоровый салатник, обнаруженный на дядиной кухне. Знак, который следовало нарисовать на его дне, перед тем, как налить воды, Калеб запомнил и научился воспроизводить без труда.
Но из семи источников он точно знал о местонахождении четырёх, именно они и были отмечены четырьмя точками, на карте Аркхема и образовывали вершины идеального квадрата. Пятый колодец он нашел уже в самом городе, а шестая точка обозначала лишь возможное местонахождение еще одного.
Именно эта часть города и стала целью вечерней прогулки Калеба. Колодец он нашел. Правда, тот был закрыт деревянной, сколоченной из досок на двух перекладинах, крышкой, и являлся постаментом для ярусной клумбы, откуда теперь, осенью, чьи-то заботливые руки убрали отжившие свой век цветы. Летом, пожалуй, Калеб не смог бы узнать в каменном основании под пестрой цветущей шапкой искомый колодец. 
Довольный, он уже возвращался домой, когда  заметил в конце улицы подсвеченную вывеску: "Лепрекон". А табличка на двери заведения оповещала всех, умеющих читать, что  они стоят на пороге паба, закрывающегося в 11 часов.
На экране смарта было только 10 и Калеб зашел - отметить свою удачу и просто расслабится за бутылкой пива.
В "Лепреконе" ему сразу понравилось. С первого взгляда, с первых услышанных нот незнакомой бодрой мелодии, льющейся из невидимых динамиков под потолком, с первых прочитанных на грифельной доске каракулей - очевидно записей хозяина.
В этот час здесь коротали время не больше десятка человек: бритоголовый бугай в распахнутой куртке под которой видна была клетчатая рубашка и  странный, патлатый парень, сутулившийся за своим столиком так, что казалось лохматая его голова растет прямо из плеч, сидели каждый особняком, трое бородатых мужиков облюбовали самый темный угол, а у стойки расположилась парочка латиносов и чёрный. Последний громко шутил и сам же ржал над своими шутками визгливым, захлебывающимся смехом, которому вторили короткие смешки мексиканцев.
Петтерсон устроился с краю у стойки и попросил:
- Бутылку светлого, - и добавил, совершенно машинально, - будьте любезны.
Это, почему-то развеселило троих цветных.
- Ты забыл назвать Ригана "милордом", сопляк, - сообщил ему тот из мексиканцев, что был заметно массивней своего приятеля. И взглянув на него, Калеб заметил, что у  парня нечистая, изрытая оспинами кожа и маленький, сильно скошенный подбородок.
- Простите? - выражать собственное недоумение подобным образом в подобном месте, пожалуй не следовало.
Троица снова расхохоталась.
- Ты чего здесь забыл, пацан? - осведомился второй, говоривший неприятно-скрипучим голосом, но на совершенно чистом, без тени испанского акцента, английском, - ищешь кого-то?
- Может быть, - Калеб пожал плечами, уже понимая, что  лучше будет просто выпить своё пиво и спокойно уйти.

Отредактировано Caleb Patterson (29-01-2019 18:11:33)

Риганом, похоже, звали массивного мужика с бычьей шеей, казалось, выраставшей прямо из плеч, что занимался обычными для бармена делами по другую сторону стойки. Он же и поставил перед Калебом бутылку пива и вазочку с фисташками.
- Спасибо, - кивнул Калеб.

Он остро, буквально всей кожей ощущал теперь неуместность своего присутствия здесь, настолько неприятную, что хотелось что-то сказать, просто, чтобы рассеять это ощущение. Калеб не испытывал подобной неловкости даже на первых свиданиях с девушками и всегда мог просто растворять свое внимание в паузах, потягивая коктейль или отвлечённо рассматривая что-то, уступая удовольствие от смущения и стремление заполнить паузу словами им. Но даже предельно чёткое осознание своего состояния, ничего не меняло.
Он сам не попросил стакан,  и теперь, когда бармен отвернулся, занятый чем-то говорить об этом было неуместно. Калеб не был ценителем вкусовых особенностей пива, но, осознав ещё в школе, сколь значимым фактором для успешной коммуникации является принятие алкоголя, он научился правильно обозначать свои сиюминутные якобы предпочтения, руководствуясь не личными пристрастиями, а уместностью выбора.

Дольку лимона он равнодушно утопил в бутылке, прежде чем сделать глоток.
- Так и какие у тебя дела, парень? Ждешь кого-то? Ты не ссы, мы тут всех знаем, - продолжил начатую песню рябой.
Нарываться не хотелось. Дипломатические приемы беседы с такими вот типами были чуть менее, чем бесполезны.
- Да кого он может ждать? – хмыкнул второй из мексиканцев, - впервые его вижу. А у нас нет дел с чужаками.
«Свои» и «чужие» - вечная песня. Даже среди посетителей этого бара есть «свои» и «чужие». Чужих травят. Но, Калеб так же знал, что травля – это своего рода ритуал, нечто, сродни инстинктивным моделям поведения и если её переждать, удачно включиться в диалог, то неприятные эти минуты, а в иных случаях дни и недели, могут быть всего лишь порогом, переходом из одной категории восприятии в другую. Беда была в том, что знал об этом Калеб скорее в теории, а весь его опыт вливания в компании проходил большей частью среди ему подобных – целеустремленных, деятельных молодых людей с высоким интеллектом.  В той среде тоже не любили «чужих», таких, к примеру, как эти мексиканцы, тоже травили, но… на порядок умнее и изощреннее.

- С чужаками в Аркхеме?  Или в «Лепреконе»? – спросил он, подхватив из вазочки совершенно закрытую фисташку.
- Вообще, - веско ответил рябой.
- Эй, Риган, - громко, нарочито громко позвал чёрный, - повтори-ка нам своего фирменного, и пацану тоже. Посмотрим, из чего он сделан.
Все трое заржали.
- Спасибо не надо, - покачал головой Калеб.
И тут же рябой скользнул со своего стула и, обойдя два пустых, сел рядом с Калебом.
- Угощают – надо пить, - сообщил он с ухмылочкой, - или ты всегда пьёшь, как дамочка?

Калеб невольно поёжился, когда  в ответ на вопрос появившегося с бочонком здоровенного мужика,  рябой глумливо произнес: «может быть, может быть».  Становиться объектом пошлых и унизительных шуток ему не хотелось. Терять достоинство и спешно покидать паб под смешки и комментарии чёрного и его приятелей – тем более.
Однако короткое замечание хозяина паба мгновенно осадило трёх приятелей.  И Калеб облегчённо вздохнул.
- Да мы чё, мы так, болтаем, - протянул чёрный, - знакомимся, стало быть,  - и словно в подтверждение  сказанного назвался, - Я Лесли. Они – Пепе и Мончо.
- Хосе и Рамон, - кивнул Калеб, с трудом заставив себя ограничится коротким, - ясно. Калеб.
Мексиканцы переглянулись без особенного удивления – испанский преподавали в школах.
Но внимание Калеба было уже сосредоточено на «угощении». И в тоне бармена, ему почудилась лёгкая насмешка.
- Риган? – это имя называл рябой.
Калеб поднял стакан, заметив, что его новые знакомцы пристально следят за его действиями.
- Ну… за знакомство!
Вкус у «фирменного» был глубокий, горьковато-пряный с несколькими терпкими нотами, распознать которые Калеб не мог. Не пробовал ничего подобного прежде. Он сделал несколько глотков, готовый к тому, что пивной коктейль окажется редкой гадостью, которую лучше бы просто проглотить, но потом позволил себе уже небольшой глоток, чтобы в полной мере ощутить вкус.
В стакане, когда он поставил его на стойку оставалось не больше трети.
- Довольно лёгкая, - озвучил Калеб первое впечатление и заметил, что полки на стене за стойкой и сам Риган медленно кренятся вправо.

Гогот дружной троицы донесся до его слуха словно бы через слой ваты, а по плечу кто-то дружески похлопал.
- Лёгкая, ты слышишь, Риган?  - прозвучал над ухом веселый голос рябого Рамона, -  И не говори теперь, что пацан не нарывается!  Повтори! Пьём за Калеба!

Петтерсон отрицательно помотал головой и тут же пожалел об этом, с трудом сохранив равновесие на стуле.
- Мне понравилось название «Лепрекон», - поделиться этим откровением с мускулистым хозяином паба в этот самый момент Калебу казалось очень важным, - Все знают, что там, где кончается радуга…

Он осёкся. Зачем рассказывать взрослому дядьке сказки про горшок золота. Это просто сказки и наверняка Риган знает всё, что ему нужно.