Когда закончился фильм я и сам не заметил, слишком отвлекся на твои кудряшки. Пропускал их между пальцами, зарывался в волосы до самых корней, осторожно касался шеи и иногда щеки. Будто просто забылся, пока мы смотрели кино. А ты не дергался и не оттолкнул, устроив голову на плече, держа ноутбук так, чтобы он не отсвечивал. Простые посиделки, какие мы часто устраивали раньше, и сейчас ты сам предложил посмотреть кино, сам сел поближе и не отскочил, когда моя рука легла на плечо.

Все происходило как-то само собой. В моем сознании все было так, как мне бы очень хотелось, как я представлял себе. Столько раз видел этот момент, в разных вариациях — плохих и хороших. У тебя мягкие губы, чуть потрескавшиеся, но приятные. Я не выбирал удобный момент, он сам буквально напросился. Поднимаешь голову, смотришь так, будто хочешь что-то спросить, но мое тело реагирует быстрее. Поцелуй вышел странный, внезапный и неловкий. Секунда, две, три… И полет.

Боль от ушибленной спины и локтей отрезвляет, ужас в твоих глазах и то, как ты зажался в угол заставляют сердце биться сильнее от осознания того, что я сделал. Руки еще помнят ощущение худой спины, пальцы помнят пульс на шее, а глаза видят все те оттенки страха и ужаса что отражаются на твоем лице. Никогда не спрашивал, но еще в больнице догадался, не хотел знать, но знал, что происходило с тобой во время заточения. Не хотел быть тем, кто напомнит об этом, но, кажется, стал.

Чудовище.

Подскочить на ноги и бежать, уже не слыша громкого «Кэм!» себе в спину. Кубарем с лестницы, получая еще несколько синяков, кажется, я выбил палец, но не заметил этого, выскакивая из дома. Куда бежать? Все равно. Просто вперед, не разбирая дороги, сворачиваю еще и еще, чтобы скрыться как можно дальше, чтобы не видеть дом, не слышать тихого вскрика, но он навечно останется в голове.

Чудовище.

Это слово эхом отдается в голове, занимает все пространство мыслей, и не даёт дышать, будто легкие сковали цепями. Стоя на краю обрыва единственное что заставляет не сделать последний шаг это страх. Нет, не перед смертью. Страх снова причинить боль тебе, страх причинить боль маме. Она не выдержит, потеряв теперь среднего сына. Только ведь я уже не вернусь, не будет надежды, даже Элай вряд ли сможет собрать то, что останется от малютки Кэмерона, если я прыгну. Страшная усмешка разрезает шрамированное лицо. Если бы я сейчас видел свое отражение, то непременно испугался бы. Только осознание того, что мой поступок причинит много боли родным заставляет отвернуться и отойти от края, подавив в себе голос, который твердит «прыгай! ну же, всего один шаг и будет легко!».

Я ведь даже не помню как оказался здесь и почему именно здесь. А потом вспомнил — сюда мы приехали, когда я забрал тебя из больницы, но вон там внизу, на пляже.

Хотел помочь, хотел защитить, но только все испортил. Хочется забиться в угол, спрятаться от всех, чтобы больше никому не было плохо из-за меня, но знаю что это не поможет. Я дефектный, сломанный и починить это уже нельзя. Только выбросить. Колени сами подгибаются, бросая меня на землю, поднимая пыль и песок в воздух, будут синяки. Хочется кричать от того насколько сам себе противен, но ни звука, будто кто-то выкрутил тумблер на минимум, заставив меня молчать. Задыхаюсь от собственной никчемности, бью костяшками пальцев по переносице, царапаю шрам, чтобы заглушить боль внутри болью снаружи. Не помогает.

— Чудовище… — одними губами произношу то самое слово, что вот уже несколько часов крутится в голове, глядя на свои руки. Обычные руки, без когтей, без каких-то дефектов на коже. Простые руки простого мальчишки, который сейчас едва не сиганул вниз с обрыва, который едва не доломал психику младшего брата, не сдержав своих желаний.

Я любил тебя, и лишь совсем недавно признался себе в том, что люблю уже давно не просто как брата, что твоя пропажа раскрыла глаза и дала это понять. Я хотел тебя, но знал, что не получу никогда, смирился с этим, даже думать об этом не позволял себе, занимая все свое свободное время учебой, терапией, работой, другим человеком. Чем угодно, лишь бы не думать о тебе в собственной кровати. Но все пошло прахом. Так тщательно выстраиваемое спокойствие младшего сам же и разрушил.

— Я сорвался, — на том конце трубки послышался голос, и стало легче. Я считал его другом, всецело доверял во всем. Мог позвонить домой, но почему-то набрал ему. Глупо звонить после стольких дней молчания, но его номер был первый, который всплыл в голове, когда так нужна поддержка. На заправке, которую удалось найти поблизости, разрешили позвонить, и как на удивление легко оказалось просто взять с полки упаковку лезвий для бритья, пока никто не следил, и пойти в комнатку с телефоном. — И почти прыгнул… Он молчит, пока я смотрю как ровно между двумя старыми шрамами медленно появляется новый порез, который тоже станет шрамом, но не чувствую боли, ничего не чувствую. Тут же запечатываю его магией, как предыдущие два. Не вылечил, но кровь остановил. Саднят и болят, но отрезвляют.
— Мне забрать тебя? — вопрос был спокойный, но в голосе слышались тревожные нотки. — Кэмерон?
— Нет, не надо. Я пойду домой, — и вешаю трубку.

Разобраться как попасть домой оказалось не сложно. Я изучил весь город, как родной дом, когда искал тебя, поэтому не озирался по сторонам, не паниковал и просто шел, уже приняв для себя решение. И только сейчас понял, что на улице темнеет. Как долго меня не было? Часто теряясь в днях, когда переставал пить лекарства, я осознал, что сегодня третий день, когда организм не получал дозы, и в голове все будто было одновременно ясно и в тумане. Магия боролась с болезнью, пыталась вытеснить ее, не могла. 

Темнота родного дома пугала. Думал, что тебя будут искать? Наивный дурак, — голос в голове снова становится четче. Мой собственный голос, но другой, ехидный, озлобленный.

Дверь в комнату приоткрыта, горит ночник у кровати. Кажется, он же горел, когда я сбежал. В последний момент удержал дверь, чтобы она не стукнулась о стену, и взгляд остановился на тебе. Такой маленький, такой родной, казалось что тени на лице залегли навечно, но когда ты спал твое лицо было прежним. Такое же безмятежное и прекрасное, только иногда между бровей пролегала морщинка, как сейчас. Рефлекторно тяну руку, чтобы нежно разгладить ее, как всегда делал, если мы засыпали в одной кровати. Но не посмел дотронуться. У меня нет на это права, больше нет. Даже находиться в одной комнате с тобой не должен, потому что опасен. Из-за своих мыслей и желаний, из-за самого себя и своей болезни, которая диктует, что все правильно, хотя вторая половина меня буквально кричит о том, что нет, неправильно, мерзко и отвратительно по отношению к брату и его доверию.

Сжав пальцы в кулак тихо, почти бесшумно отхожу к шкафу, хватая рюкзак и закидывая в него вещи с полок, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить и избежать еще одного подобного взгляда, которым ты наградил меня днем. Еще раз я этого не вынесу.

Отредактировано Kameron Fontaine (11-02-2019 22:56:45)

Вздрагиваю всем телом, слыша своё имя. В тишине дома и комнаты твой голос звучит очень громко, даже такой осипший после сна. Всё-таки разбудил. Но ты не смотришь на меня со страхом, не бежишь прочь, и даже сам подходить ближе. Это настолько разнится с тем что я себе напридумывал. Твои руки тёплые, пальцы немного дрожат. Или это мои?

— Я не убегаю, — голос звучит глухо, будто не мой вовсе. Но это ведь правда. Я не убегаю. Пальцы сжимаются вокруг твоих, и тепло кожи проходит через мои замерзшие руки. Даже саднящая боль предплечья не заставит меня отпустить теперь.

Не хочу чтобы ты знал, не хочу чтобы видел меня таким. Мне хотелось быть твоим героем, настоящим старшим братом, который во всем поможет тебе, но, оглядываясь назад, таким был ты. Яркий мальчишка с черными кудрями, веселый и всеми любимый. Я всегда был в тени, а ты тянул меня к солнцу. Мой маленький светлый мальчик. Если бы только знал как сильно ты мне нужен, особенно сейчас, когда я едва не потерял тебя, и себя.

— Прости, — шепот выходит свистящим, будто мне больно говорить в полный голос. — Прости, что напугал тебя. Я не хотел… Хотел, но другого, а не напугать, не хотел чтобы все это случилось вот так. Наша близость и доверие восстанавливаются до сих пор. Я привык к тому, что ты спишь в моей кровати, привык что от твоих волос пахнет моим шампунем, привык засыпать сидя на полу у твоих ног, пока ты не разбудишь меня, затаскивая к себе под одеяло и устраивая голову на плече, привык засыпать, чувствуя твое дыхание, когда ты прижимаешься к моей спине. Все это было и раньше, но не так, иначе воспринималось.

Я никогда не верил, что понятие «до и после» реально, а не выдумка писателей и киношников. Но, к сожалению, на собственной шкуре в этом убедился. Моим «после» стало твое возвращение. Все остальное было так неважно, будто все прошлое перечеркнули, наклеив поверх новый лист, на котором нам с тобой нужно написать новую историю нас.

— Я опасен для тебя, Нил, — говорю тихо, так что сам едва слышу себя. Это неприятная правда. Пальцы едва касаются твоей щеки. Мой. Такой родной, такой необходимый. — Ты сам это знаешь. Ты сам видел, я все порчу. Я слишком уверен в том, что мешают всей семье, вынуждают их заботиться обо мне, думать о моем состоянии и стабильности, потому что я нихуя не стабилен, и сам это знаю, но еще не понимаю, что в этом далеко не моя вина, и не ваша уж точно. Ком в горле мешает дышать и приходится прикусить щеку изнутри, чтобы не дать себе волю. Я держался столько времени, не позволял себе раскисать ради тебя. Я не жалел тебя, не пытался быть лицемерным ублюдком, а делал все так, будто ничего не происходило, будто ты всегда был со мной.

Убеждают себя, что должен отпустить тебя, но не могу. Только кладу вторую руку поверх твоей, чувствуя тепло кожи. Я все еще ощущаю тот поцелуй на губах, тело все еще помнит, как в первую секунду ты прижался к груди, обнимая за шею, твои губы поверх шрама. Всего доли секунды на каждое ощущение, но они все яркие, все такие желанные и необходимые, и я уже никогда не смогу получить больше.

— Нужно узнать часы посещения в лечебнице Аркхема, и ты сможешь приходить ко мне. Я стараюсь улыбаться, раскрывая брату свой план, но выходит плохо. Только шрам на щеке вытягивается в тонкую полоску и едва удерживаюсь от вскрика, издав только тихий стон, когда ты хватаешь за предплечье, где еще недавно кровоточили порезы, ставшие сейчас просто покрытыми коркой уродливыми царапинами. Достаточно глубокие, чтобы причинять боль при прикосновениях и остаться шрамами впоследствии даже после магического заживления. Но я не собирался их лечить, скрыв под рукавом толстовки.

Взгляд скользит по твоим шрамам, по изувеченным рукам, к которым я едва прикасался каждую ночь, что мы проводили рядом, водил пальцами по следам на запястьях, будто хотел стереть их, очистить тебя от этой скверны, забрать ее себе. Ты не хотел этого, не сам мучил себя, в отличие от меня. Я делал это намеренно, чтобы заглушить мысли в голове, чтобы заменить душевную боль и чувство вины физической, но не помогало. Ни тогда, ни сейчас. И не успеваю остановить тебя, задирающего рукав, чтобы посмотреть на причину такой реакции. — Я сорвался, — повторяю фразу, сказанную несколько часов назад по телефону. Наверное, проще было бы, если бы я был обычным наркоманом. — Прости… Не знаю что еще сказать, просто опускаю голову, пряча глаза под челкой и давая, наконец, волю эмоциям, что так долго глушил сам и с помощью таблеток, снова вздрагиваю, когда горячая слеза обжигает замерзшую щеку.

Ослушаться тебя сейчас означало бы окончательно оборвать те хрупкие ниточки, что связывали нас с самого детства. Мальчишки-погодки, всегда вместе, всегда рядом. Мы чувствуем друг друга как близнецы, и если бы я только мог объяснить тебе насколько плохо мне было, когда ты пропал, то ты бы понял мои участившиеся срывы. Но я молчал, прекрасно зная, что мои мнимые страдания ничто по сравнению с тем, что пережил ты.

И я не ослушался, просто не смог. Покорно опускаюсь на колени у кровати и жду, прижимая истерзанную лезвиями руку к животу, вытирая лицо второй. Хочу спрятать следы своего падения. Мне все еще кажется, что я тебе противен. Каждое мое действие с тех пор как ты вернулся, каждый поступок были направлены на тебя, на то, чтобы сделать все лучше, чтобы помочь. Но где-то я просчитался или переусердствовал, не совладал со своими чувствами, напугав тебя, заставив увидеть во мне того, кого ты хотел забыть.

Тепло магии приятно окутывает руку, а я наблюдаю за тобой, как шевелятся твои губы, вспоминаю какие они, как приятно было тебя целовать. Твой дар целителя куда сильнее, мягче, добрее. Моя же сила темная, тяжелая, сводящая меня с ума. Я похож на Элая, и не против этого сходства, потому что он мне нравится. Но выбирая между ним и матерью, я выберу ее, как бы сильно она меня не ненавидела за сходство с ним, и, конечно же, тебя. Выбирая между всем миром и тобой, я выберу тебя, всегда. — Обещаю, — если бы я действительно мог сдержать это обещание, но я постараюсь. Ради тебя и ради нас обоих. Это последние шрамы, которые я оставил себе сам.

— Спасибо, — улыбка сама собой получается мягкой. Я не могу иначе улыбаться тебе. Либо так, либо вообще никак. Млею от мягких прикосновений, прикрыв глаза, а голова сама поворачивается вслед за твоей рукой.

Мне так тебя не хватало.

Если бы я не был таким идиотом, если бы я мог вернуть все назад, то не допустил бы всего, что случилось с тобой. Конечно, я допускал мысль, что моей вины в этом нет, но не мог перестать себя винить, не мог перестать думать, что если бы я пришел, то всех этих ужасных месяцев могло не быть. Или меня бы убили, чтобы забрать тебя, но тогда бы тоже не было тех ужасных месяцев, мне было бы уже все равно.

— Знаешь почему я сбежал? — слова сами по себе получаются очень тихими. Мне стыдно за эту трусость, стыдно, что я напугал тебя и бросил, и не имел права оправдываться, но мне хотелось, чтобы ты знал. — Мне было видение. Я видел тебя, — твои пальцы в волосах немного успокаивают, тепло твоего тела компенсирует холодность моего. Мне говорили, что это некий побочный эффект тех, кому был дан дар работы со смертью. — Сжавшегося в ужасе на кровати. Но, — голос дрогнул, снова ком в горле. Как сказать все, чтобы не отвернуть тебя окончательно, как сделать так, чтобы ты не перестал любить меня хотя бы как брата? — Я думал, что это прошлое. Но сам сделал будущее настоящим, — закончил уже совсем тихо, уткнувшись носом тебе в колени.

Нет смысла плакать, да и сил на это уже нет. Просто хочу провести так всю свою жизнь, рядом с тобой, даже если буду просто братом и другом. Вряд ли после сегодняшнего ты подпустишь меня ближе. Всего неделю назад или чуть больше мы боролись с тем же, но тогда ты думал, что противен мне, я помню этот твой взгляд загнанного волчонка, помню, как забрал тебя из больницы, помню все до мельчайших деталей. Особенно твой взгляд на мою руку, когда я просил посчитать шрамы. Я ведь так и не рассказал тебе откуда они. Может сейчас самое время?

— Прости меня, малыш, — перехватываю твою ладонь, прижимаясь губами к тому месту где когда-то был палец. Я знаю, как ты переживаешь из-за этого, знаю что считаешь себя изуродованным, но мне все равно, ведь я буду любить тебя любым. Мы оба сломлены, каждый по своему. Тебя ломали долгое время, я ломал себя сам, точнее доламывал то, что не успела сломать природа, подарив мне болезнь.

Прости, что я такой. Прости, что не встретил и из-за меня тебе пришлось столько пережить. Прости, что сейчас я тебе не помогаю, а наоборот все порчу.

— Я никогда тебя не оставлю. Поднимаю голову, чтобы снова взглянуть тебе в глаза. Осторожно беру в ладони твое лицо, веду пальцами по впалым щекам, острым скулам, кажется, это семейная черта передалась всем, кроме меня, и прижимаюсь лбом к твоему лбу. 

Твоё дыхание обжигает кожу. Не могу понять кто из нас дрожит сильнее, но стараюсь бороться с мыслью, что снова пугаю тебя. Я ничего не сделаю против твоей воли, никогда. — Я не смог прыгнуть. Хотел, но не смог, потому что не могу оставить тебя. Это признание дается куда легче, чем предыдущее, хотя я всегда тяжело переживал своё расстройство, считая себя больным, но учился жить с этим, ради тебя в большей степени, чем ради себя.