Что такое годы для вампира, одно лишь мгновение, что пролетает за секунды щелчка пальцами. Время года сменяется одно за другим, года бегут, словно на счетчике, заправленном вечным песком времени. Жизнь вампира измеряется не этими мелочными песчинками, она в самой ее сути, в сердцах тех, кого его линия жизни коснется. Время тонкая материя, алые нити, сотканные из плоти и крови, беспощадно, неистово… не удержать, не коснуться, не замедлить, сладкий сон – и не проснуться. Уйдет стремительно, и не воротиться. Нет времени сожалеть, нет его поплакаться, самое дорогое, что есть у тебя – семья, она с тобой навечно останется…

В своей семье или вечности Адам не сомневался нисколько, оказалось, что не Найтшейды подвели его, а он сам. И с этими ошибками необходимо было жить дальше. Два года прошло с его бессовестного побега, казалось, что прошла целая вечность. Каждый день был подобен ожесточенному сражению с самим собой, с палящим солнцем и дефектом физиологии: черт бы побрал того, кто сделал их такими – падающими чуть ли не замертво с первыми лучами солнца. Монро не думал своей головой, что творит, собирая свои немногочисленные пожитки, устремляясь в глухую ночь подальше от позора, от боли, не видя ничего перед собой от слез и крови на своих щеках. Ненавидящий взгляд своего Создателя все еще оставался с ним, преследуя его в кошмарах, от которых нельзя было избавиться до самого момента пробуждения. Ему не казалось тогда, что спать, где не попадя может быть опасным, что иные места это не хорошо защищенное поместье, где спящего вампира никто и пальцев тронуть не посмеет, разве только шутки ради, а в огромном и злобном мире придется самому стоять за себя, искать места, где можно без страха и упрека затаится днем. Его два года превратились в сущий ад и пытку, борьбу за выживание, и порой силы оставляли его, а участившиеся кошмары подсказывали ему единственный правильный и действенный выход из ситуации. Но каждый раз на пороге сознательной смерти что-то останавливало его, не давало совершить ошибку, точка не возврата маячила бельмом на горизонте, плавно ускользающим от его руки. Буйный нрав подогревал кровь, и он говорил сам себе, что справится, преодолеет, кто, если не он? – Ты ведь вампир, черт подери тебя. Ты больше не тот напуганный мальчишка, желающий хотя бы в незначительной мелочи получить одобрение отца. Соберись. – Ладони касались щек, которые еще хранили воспоминания о длинных ногтях-бритвах Андрея, разрезающим безжалостно его нежную кожу, эти горящие глаза. Он и не слышал слов, слишком был напуган, дезориентирован, уничтожен.

Время от времени кошмары отступали, приходила тоска и боль. Отчаянно хотелось вернуться, да и сознание подсказывало ему, что он мог бы попросту затаиться в комнате Ноэля, обещая себе сдержаться и не укусить, не поддаться инстинкту попробовать своего брата на вкус, он мог бы упросить Ренату спрятать его от отца, поговорить с ним (хотя кто знает, кому разговоры оказались бы нужнее), а потом вновь и вновь вспоминает слова Андрея, забирая их на свой счет, все глубже вбивая себе в голову, какое на самом деле ничтожество. Кошмары становились все чаще, переходили в явь. Время от времени он видел своих родственников в абсолютно чужих ему людях, но продолжал путешествовать и бороться за свою жизнь, каждый день, отыскивая что-то положительное в совершенно ничего не значащих вещах. Вот здесь прекрасные цветы напоминают ему о прекрасной Нийе, которая несмотря ни на что выдержал все тяготы и невзгоды, вот эти нежные белые розы навевают ему тоску по Арианне – чистой и прекрасной как самый теплый весенний рассвет, изысканный жемчуг на утонченных леди такой же роскошный как и его сестра Рената, к которой Адам был особенно привязан. – Ты бы могла меня простить, сестра? Смогла ли понять? Ты всегда так красноречива в своем молчании томном, но ни разу не глупа. Ты ведь видела все, знала больше других. Прости меня, прошу, я ведь так молод, не удержался и сглупил. – Ее улыбка, такая нечастая игра на фортепиано в четыре руки болью отзывалась в груди, и Монро так часто хотел биться с пути и вернуться назад, но страх того, что Андрей не захочет больше видеть его, затмевал весь его разум, не желая давать ему возможность разобраться в произошедшем. Адам скитался по Америке, интересовался культурой и искусством, общался с людьми, перенимал опыт и играл. Как же виртуозно он играл, привлекая к себе всеобщее внимание, вымаливая музыкой свое собственное прощение. И люди смотрели на него с нескрываемым интересом, тщетно гадая, кто перед ними: ангел или бес, а он тосковал все сильнее по дому, и вернулся бы, если бы мог, вернулся бы, сестренка, поверь.

Близилось Рождество, его первое вдали от дома. Костяшки белели, сжимался кулак, острые ногти впивались в тонкую кожу, и хотелось скулить и кричать о невозможности прикоснуться к дому. Но он терпел. Сначала не хотел писать, ведь -  быть может - погибшим вовсе считали его в семье, а после совесть ядовитой змеей сковала все внутри, и бумага и чернила отыскались в одночасье. Писал он долго свой текст, все сжигая и сжигая листы, и слова не ложились на бумагу и даже в десятки раз не отражал его переживаний. Он все коверкал слова, сжимал бумагу в ладонях и вновь отбрасывал прочь. Короткое письмо, ни разу не намекающее о его местоположении доставили точно в срок к празднеству, место положение Адам сменил спустя дня два, а посему был ли ответ или его уже совершенно забыли, вампиру было неведомо. А спустя полтора месяца он вновь написал ей с Нового Орлеана, делясь своими впечатлениями и помыслами, следующее он прислал ей с Нью-Йорка, стараясь не вдаваться в подробности о своем местоположении, мало рассказывал о себе и переживаниях, обещал вернуться, клятвенно твердил, что любит. И когда-нибудь обязательно вернется, даже не имея представления о том, ждут ли его там, все еще ли помнят.

Со временем боль немного притупилась, а мир вокруг затронул внутри него абсолютно новую – иную струну. В молодом вампире проснулась жажда познавать и исследовать, от мыслей выйти на солнце не осталось и следа, а вместе с мнимым спокойствием на второй год пришла безумная тоска по дому. Что-то переменилось в нем, да и в ситуации в целом. Письма домой стали ритуалом, но происходили несколько реже, да и он стал дожидаться на месте ответа от нее, и лишь после передвигался вновь. Ее письма лишь казались сдержанны и холодны, и совершенно не касались темы человека, которого сквозь боль, но все же приходилось избегать. А потом, что-то в беглых строчках внезапно он увидел такое, что заставило его примириться с решением, плавающим в сознании как на ладони. – Я должен вернуться, я же не один…у меня есть дом. – Осознание собственного одиночества в подобной ущербности настолько ошеломило его, что на какое-то время он попросту впал в ступор. Когда оцепенение спало, вампир лишь крепче укрепился в своем решении. Выждал еще один солнечный день и отправился в путь.

Утро третьего дня встретило его морозом, озябшие руки не смогли согреть перчатки, а тело изнутри не согревала даже только что испитая кровь. Дорожка к поместью была припорошена снегом, который кружил и поднимался ветром ввысь. Если бы оно могло, сердце бы отбивало чечетку как заведенное, но Адам словно подкрадывался, ступал нарочито медленно, казалось, что Монро все еще оставляет себе шанс повернуть назад и передумать. В окнах пробивался тусклый свет свечей, улыбка сама по себе расползалась по его лицу, а вместе с ней появлялся гадкий и липкий страх. – Убьет, попросту возьмет и вырвет собственноручно мое сердце, да и сказать ничего не даст. Не успею. – Это пугало до чертиков, но какая-то странная теплая надежда подстегивала двигаться дальше. Заходить через парадный вход было бы просто самоубийством, а посему Монро решил взобраться сразу на второй этаж  на балкон  прямо в библиотеку. Теплилась надежда, что подобным вечером Рената все же будет там. Свет пробивался сквозь тяжелые шторы, а ощущения подсказывали ему, что в комнате кто-то находился. Ладонь сама по себе прижалась к заледеневшему стеклу, губа тот час была прокушена до крови. Один стук, и два коротких за ними, ногти на левой руке вновь впиваются в ладонь. Он так ждал встречи, так ее боялся, что сейчас даже не предполагает, что его ждет. Но дороги назад ведь нет, он сделал выбор, кости брошены – витиеватая дорожка леди Судьбы сделала очередной свой виток. Ну здравствуй, сестра, не говори мне, сколько прошло лун, сколько потерянных дней, вот он я – почти невредим, вот он я весь…