[indent] — Ох, Ноэль, мне слишком боязно сказать ему – все слова кончаются внезапно, стоит мне решиться, и страх сжимает горло, — в отчаянии стонет Андрей и падает лбом на плечо сына, устало и обессилено, когда тот снова спрашивает «почему ты ему не скажешь». Как он может? Ему невыносимо страшно сказать Адаму о своем прошлом, открыть, наконец, правду о тех днях. Андрею кажется, что возлюбленное дитя оттолкнет его, откажется от него в то же мгновение, хотя разумом вампир понимает – этого не произойдет. Дело не в том, что вечный юноша не верит в своего Антиноя, дело в нем самом – в его личных страхах и переживаниях. В том, как невыносима мысль озвучить перед Адамом это роковое «я шлюха, моё дорогое дитя…». Как горька сама мысль о том, чтобы прошептать ему «восемь лет меня учили доставлять удовольствие мужчинам».

[indent] Адам ведь считает его неземным созданием, словно бы Андрей пришел из иных миров, более чудесных, чем этот грешный. Восхищается им, смотрит столь обожающим взглядом, что вампир каждый раз, ловя этот взгляд, невольно ощущает смущение, и если бы физиология работала – наверняка бы покраснел. Но, к счастью, Андрей включает её чересчур редко, чтобы так легко выдать свои чувства. И каково же будет узнать о том, что тот, кого ты почти боготворишь, кого звал некогда небесным ангелом, вдруг оказывается шлюхой? Твой личный бог – грязная, испорченная потаскуха. Вечный юноша болезненно съеживается от этих мыслей. Что Адам подумает? Каково ему будет понять, что тот, кто неизменно выскальзывает из его объятий и не дается на лишнее прикосновение, на самом деле отдавался сотням мужчин? Может быть, даже тысячам. Вынужденно, играя свою роль восхитительного, идеального маленького соблазнителя, но все-таки – чужие руки жестоко сминали тонкое тело, будто желая забрать красоту и гибкость, изломать и измазать в грязи.

[indent] И теперь он не подается на любящие прикосновения твоих пальцев, хотя спокойно реагирует на касания Натаниэля. Потому что привык к нему.

[indent] Наверняка, сказать, что это будет больно – значит не сказать совсем ничего.

[indent] Адам все чаще и чаще спрашивает, но едва Андрей решается и открывает рот, чтобы начать говорить (пусть слова и встают комом поперек его горла) – кто-то отвлекает их от беседы, и вечный юноша так малодушно хватается за возможность избежать разговора, переключаясь на иную тему. Каждый раз он ощущает себя так, словно вынырнул из вод глубокого темного озера, в котором тонул, и сделал благословенный вдох. Что же остается его возлюбленному дитя? Спрашивать у остальных, но к кому бы не обращался – все отвечают почти одинаково: это должен говорить Андрей, я не могу рассказать. это его прошлое. Все знают, все, даже семнадцатилетний Ренат (который узнал пять лет назад) отвечает ему точно так же, и, наверняка, это очень злит и обижает Адама – все вокруг него допущены до святого знания, до истины, а он один блуждает во мраке тайны.

[indent] Сарафина, Ноэль, Натаниэль, Уильям – не устают повторять, что Монро, неугомонный Монро, опять просил сказать и обещал, что ни за что не признается Андрею в своем знании. Они всё повторяют древнему вампиру: ты должен ему сказать, ты обязан.

[indent] Да, должен, он знает, что должен, что обязан – это несправедливо по отношению к Адаму. Но Андрей может лишь задыхаться в этих чувствах, закрывая лицо руками и пряча муку в бледных ладонях. Наверное, поэтому он до сих пор позволяет своему дитя дневать с ним, а не в личной спальне. Старший вампир даже спать стал чаще, чтобы иметь возможность хоть как-то сгладить острые углы. Позволить себе расслабиться в руках своего дитя и обнять в ответ, засыпая. Он совсем не сопротивляется, когда Адам снова просит об этом, берется за его руку и уводит к себе: конечно, дитя моё, ты можешь дневать со мной. Андрей любяще и мягко улыбается, тем самым пытаясь дать понять: не думай, что не нужен мне, что я боюсь тебя или ты мне противен. Это все лишь мои демоны, ты не в силах их побороть. Прошу, дай мне время.

[indent] Андрей сам касается его, порой слишком откровенно. Ему легче быть ведущим, не ведомым. Ему нужно быть ведущим, иначе он снова ощущает себя изломанным мальчишкой в борделе Константинополя, который должен подчиняться, а не подчинять.

[indent] Но это же так мало, ведь правда? Разница кажется такой незначительной, но на самом деле это огромная пропасть: когда прикасаются к тебе и не дают коснуться в ответ, съеживаясь и отшатываясь.

[indent] И когда Андрей начинает привыкать и не реагирует излишне резко – Адам грубовато хватает его за запястье, спрашивает «почему?». Старший вампир замирает, в ужасе таращится на мужчину перед собой и не дышит. Страх сжимает всё его нутро, охватывает разум и все воспоминания бурным потоком обрушиваются на него. Хочешь выжить – веди себя идеально, будь идеальным. Хочешь выжить – подчиняйся. И следующее желание, продиктованное инстинктами, податься вперед, проглатывая ужас, и сказать развратно: мой добрый господин, я вас оскорбил? позвольте же мне заслужить ваше прощение. Играть свою роль. Это уже не Андрей, это мальчишка из Константинополя.

[indent] Он едва успевает заметить просто непередаваемую ярость в глазах Натаниэля, когда он видит происходящее, зайдя в помещение. Не кидается с кулаками тут же, но по всему… нему, по тому, как он смотрит, видно: если ты сейчас же не отпустишь его – это станет последним разом, когда у тебя вообще есть руки. И всю следующую неделю Андрей просто шугается Адама, будто огня. Не выбегает из помещения при его появлении, но держится чуть поодаль, напрягается, при его приближении. Спит с Натаниэлем одним днем, следующим – просит Нию принять его.

[indent] Он понимает, что тем самым, может быть, причиняет своему дитя невыносимые страдания, заставляет мучится от ревности, но Андрею просто страшно. Может быть, всю следующую неделю он действительно боится именно Адама. Того, что вампир рано или поздно попробует взять его силой, прижмет к стене или придавит к постели, Андрей, разумеется, сумеет оказать сопротивление в конце концов – пока еще он физически сильнее, они еще не скоро окажутся равны по силам. Но сам факт подобной попытки.

[indent] Да, окажет сопротивление. Если в нем не включится вбитая намертво установка хозяина борделя: подчиняйся и будешь жить, а не выживать. Подчиняйся, и тебе будет менее больно. К чему сопротивление, если можно сыграть свою роль в этом жутком спектакле?..

[indent] Андрею всё чаще кажется, что они оба застряли в ловушке, сотканной из его собственного страха. И одно дело биться в стены своего ужаса в одиночестве, но совсем другое, когда там же оказывается близкий человек (не-человек), родной. Ему мерещится, что он мучает и себя, и его.

[indent] — Милый Данте, я так устал, — Андрей падает в раскрытые объятия Натаниэля, ища утешения в его руках. Благородный рыцарь – оплот спокойствия в этом безумии, как и всегда – спокойный и миролюбивый, не укоряет своего мастера и не ставит его решения под сомнения.

[indent] Адам же всегда себе на уме. Огрызается, спорит, словно специально пытается вести из себя Андрея. Едко шепчет ему: ну, это ты сделал меня таким, сейчас я тебе уже не нравлюсь? и эти слова словно пощечина для старшего вампира. Он может лишь оскалиться и спрятаться в тени, скользя бесшумно во мраке, перемещается по всему дому из одного темного угла в другой. Адам еще долго не сумеет так же прятаться в тенях – слишком молод.

[indent] Может, ему доставляет садистское удовольствие наблюдать за тем, как в глазах мастера вспыхивает и искрится гнев? Рано или поздно он добьется своего и увидит, каким Андрей бывает в ярости.

[indent] Сегодняшним днем вампир не спал, провел его с семьей, был в Бостоне. В наступивших сумерках смотрел, как Натаниэль тренирует Ноэля, со смехом ударяя плоской стороной лезвия меча по пояснице и требуя весело, чтобы мистер глава фамилии, сэр был поживее, а то дырок сделают и чихнуть не успеешь.

[indent] — Да-да, давай, шевелись! — подначинает Ренат, хохоча и получая явно искреннее удовольствие от того, как кузена гоняют.

[indent] — Ты должен быть на его стороне, мальчик мой. Вы же братья, — слегка укоряет Андрей.

[indent] — Двоюродные, — замечает юноша со смехом, — но я на его стороне. Я же не кричу «эхей, Нат, уделай этого старичка!»

[indent] Андрей, давясь воздухом, прикрывает рот пальцами, стремясь скрыть веселую улыбку. Старичок, ну надо же! Вы только послушайте этого юнца!

[indent] Он уходит, оставляя их наедине. Возвращается в дом, спускается в свою спальню и осторожно собирает нотные листы, намереваясь продолжить писать ранее начатую композицию. Музыка для Адама - может, это немного поможет им обоим?

Отредактировано Andrei Nightshade (29-01-2019 02:39:57)

[indent] Он, порой, так отстранен и невнимателен, как, наверное, многие другие люди творческого склада ума. Меланхолики и созерцали – большую часть времени где-то в себе, в запутанном лабиринте своего сознания. Так и Андрей – витает будто в облаках, существуя вне этой реальности, находясь в чертогах своего собственного разума. Размышляет о чем-то своём, позволяя мыслям свободным потоком мягкой, тихой реки разливаться в сознании и уносить за собой, убаюкивать и усыплять внимание. Его легко застать врасплох – слишком отвлечен, слишком… не в себе, чтобы вовремя реагировать на окружающий его реальный мир. Натан – всегда сосредоточен, всегда наготове и его сложно удивить внезапным появлением. Андрей же рассеян бывает порой, он чуток лишь на охоте да в обществе чужих ему людей, но здесь, дома, чересчур расслаблен, чтобы услышать чьи-то шаги или скрип открывающейся двери. Вопреки расхожему убеждению, вампиры слышат и чувствуют далеко не всё и не всегда – им, как и людям, нужно сосредотачиваться, обращать внимание. И, как и занятый каким-то своими собственными мыслями любой другой человек, вампир может не почувствовать чьего-то приближения. Всего лишь невнимательность, легкая и совершенно не смертельная, что свойственна каждому. Даже древним.

[indent] Андрей вздрагивает, когда слышит голос Адама за спиной, тихий, но тем менее слишком внезапный для повисшей тишины в спальне. Несколько листов вылетают из его рук, и пока они, покачиваясь, плавно опускаются на ковер под ногами, вампир порывисто оборачивается, глядя на своего потомка снизу-вверх.

[indent] — Ох, Адам, дитя моё, — выдыхает, словно с облегчением, Андрей и миролюбиво прикрывает глаза, — не врывайся столь внезапно, прошу… ты напугал меня, — признается он, а затем улыбается с легким укором, — и стучись, пожалуйста. Неприемлемо в чужие покои без стука врываться, даже если дверь открыта нараспашку, — не поучает, его дитя взрослый мужчина, лишь мягко напоминает о манерах, о вежливости и уважении к чужому личному пространству. Это важно, как и важно право другого быть тем, кем он быть желает. У Андрея прежде не было ничего своего, до появления Энцо, до становления вампиром, он и помыслить не мог, что у него есть право на что-то своё. Его собственное, будь то даже просто комната. И поначалу нелегко было понять, найти баланс между границами своего комфорта и чужого, но с течением времени вечный юноша уловил ту тонкую грань, которая разделяет эти вещи.

[indent] Ему, строго говоря, и вовсе несвойственно поучать. Напоминать, учить (без сомнения – учитель, он любит делиться знаниями и любит, когда в эти знания вникают), объяснять, направлять и подсказывать, но не поучать – никогда.

[indent] Андрей не спешит поднимать нотные листы с ковра, остается стоять перед своим возлюбленным дитя, в полуметре от него, и мягко взирать. Адам выглядит… решительно. Это в его глазах отражается – твердость, напор. Мягкая улыбка вампира чуть кривится на губах, уголки их подрагивают из-за противоречивых ощущений от того, каким предстал перед ним сейчас возлюбленный сын – дерзкий, уверенный, непреклонный. Это пугает с одной стороны, но привлекает с другой – манящая суровость, обычно несвойственная Адаму. Однако, когда такое происходит с ним – следом наступает ссора, перебранка. И такое развитие событий Андрею не нравится категорически, он делает небольшой тихий вдох, лишь чтобы этот вдох почистил голову и немного успокоил. И все же, вампир не в силах не отметить, как опасно красив сейчас Адам.

[indent] — О чем ты говоришь, мальчик мой?.. — непонимающе шепчет Андрей, в его глазах отражается недоумение. Он не сводит внимательного взгляда с Адама, с того, как мужчина передвигается по комнате, касается комода, и держится чуть поодаль, напряженный из-за происходящего сейчас. Гадающий, что будет через миг – ссора? Вопросы?.. Попытка схватить за руку?.. Нет-нет, не последнее. Он не сделает так больше – Андрей верит в это. Верить – всё, что ему сейчас остается.

[indent] Адам передвигается подчеркнуто медленно, грациозно, словно дикий зверь не спеша загоняет свою добычу в ловушку. Это завораживает, но это же (снова) пугает – Андрею совсем не нравится роль жертвы. Он сейчас будто бы в чужой власти находится (его улыбка становится совсем тяжелой и натянутой), а это заставляет замереть в страхе. Вечный юноша сам предпочитает доминировать, роль ведущего, а не ведомого; роль хищника, не жертвы. И не потому что ощущение власти над кем-то такое сладкое на вкус и пьянит не хуже, чем вино когда-то, а потому что это дает чувство безопасности. Контроля над ситуацией. Не господство над чьей-то жизнью, а лишь возможность держать всё в своих руках.

[indent] Он съеживается ощутимо, широко раскрытыми глазами глядя на Адама и на то, как мужчина беспощадно уничтожает букет роз и ранит свои восхитительные пальцы и ладони. Изящные, длинные руки музыканта теперь кровоточат, и капли крови, подобно слезам, падают на светлый ковер под ногами.

[indent] — Что же ты делаешь?.. — боязливым шепотом спрашивает Андрей, подтягивая руки к груди, и еще несколько листов выпадают из его пальцев. — Что же ты такое говоришь, милый Антиной?.. — вместо страха он старается придать голосу мягкости, тем самым пытаясь успокоить младшего вампира немного. — Как я могу тебя ненавидеть, ты ведь моё дитя. Как мне не любить тебя? — в голосе уже больше уверенности, потому что Андрей говорит чистую правду. — Я принимаю тебя таким, каков ты есть… ты же знаешь это, так было всегда. С самого начала, с того самого дня, как я увидел тебя впервые, — Андрей звучит бархатно, нежно, словно пытается окутать в звук своего голоса Адама и утешить его, прижимая к себе, но не подходя ближе при этом. Потому что во взгляде возлюбленного дитя есть еще решительность, мелькает, кажется, гнев или ярость, и Андрей не рискует сделать шаг ближе, чтобы обнять руками и притянуть к себе. Ему хочется, он ощущает почти физическую необходимость утешить Адама и развеять его злость, но слишком боязно сделать это, а потому держится чуть отстраненно. Страх в его глазах, который Андрей пытаться спрятать за подрагивающей своей улыбкой, можно принять за презрение, а желание стоять поодаль – не за попытку защититься от возможного нападения, а за недовольство. Вампир не хочет себе признаваться совсем, но сейчас в его голове пульсирует ужасающая мысль – он все ждет, что вот-вот и Адам бросится на него, сожмет узкие плечи сильно тряхнет.

[indent] Как же больно от этих мыслей. Больно от того, что где-то в глубине своего сознания он думает о своем прекрасном Антиное вот так. По-настоящему боится его сейчас, напряжен и натянут, словно струна.

[indent] С резким, порывистым вдохом Андрей отшатывается, когда его возлюбленное дитя падает на колени, и следом расслабляется, видя слезы в его глазах. Черты лица вампира разглаживаются, проступает привычная для него мягкость, а напряжение покидает его тело, позволяя сделать облегченный вдох. Но лишь на несколько мгновений, ведь следом его сокрушает пониманием – мужчина плачет, его прекрасный, милый Антиной плачет. Андрей роняет ноты окончательно, позволяя им рассыпаться по ковру и подходит к Адаму, мягко касается пальцами его лица, стирая слезы. Сердце сжимается в груди до боли, вечный юноша делает тяжелый, сдавленный вдох, словно давит слабый стон, который думал вот-вот сорваться с губ.

[indent] — Моё дорогое дитя, ну что же ты… — вечный юноша прикусывает губу, с мукой смотря в глаза мужчины, — встань, прошу тебя, мне не нужно твоё поклонение, — миролюбиво шепчет Андрей, снова и снова проводит пальцами по его щекам, вытирая слезы, стараясь ласковой улыбкой смягчить боль возлюбленного своего дитя, — не нужно плакать, Адам. Разве же есть, что оплакивать? Мы здесь, все вместе.

[indent] Но он восхитителен и сейчас, по-прежнему прекрасен и притягателен. Даже, кажется, больше прежнего – искренние слезы не убивают мужественности и не являются показателем слабости. И его бесподобный Антиной так чудесен, каким бы не был – опасным хищником, как мгновение назад, или хрупким и сломленным, как сейчас. Андрей уже не боится, не хочет остерегаться или бежать прочь, не напрягается. Хочет наклонится к своему дитя и начать собирать горькие слезы с его щек губами, словно пытаясь унять боль и забрать её себе, вместо соленых дорожек оставляя жаркие поцелуи. Ни слова не произнося, сказать ему: ты мне так важен, как мне ненавидеть тебя, когда я тебя так сильно люблю?

[indent] Исполненным муки взглядом Андрей скользит по искаженному болью лицу своего дитя и бесконечно смазывает соленые капли с прохладной кожи щек своими пальцами. Неосторожно приближается и целует в копну волос, прикрывая зеленые глаза и делает обреченный, тяжелый вздох. Адам, Адам, милый Адам! Ну что же так сильно терзает твою нежную душу поэта и музыканта? Что мучает так сильно, что сейчас ты невыносимо дрожишь в моих руках и плачешь столь безысходно? Горло вампира сжимает когтистой лапой и он чувствует, как в собственных глазах скапливается влага – так больно осознавать, что возлюбленный сын, его бессмертная душа, в агонии сейчас, и он никак не может помочь ему! Спасти из того ада, в котором прекрасное дитя оказалось заперто: нет ничего страшнее и ужаснее, нежели темница из собственных ужасов и страхов. Андрею ли не знать? Он утопал в них, он почти умер в них и на последнем издыхании встретил Натаниэля. Тогда его спас этот благородный шотландский рыцарь. Как же теперь спасти Адама, помочь ему?..

[indent] — Мое милое дитя, мой дорогой Антиной, — Андрей всхлипывает, хотя слезы не выкатываются из его глаз, а голос подрагивает, пока вампир нежно шепчет, губами касаясь лба младшего вампира, — не ты тому виной, а я. Мои страхи, моё прошлое… тебе лишь нужно дать мне время, прошу тебя. Я привыкну, я не буду сторониться, — обещает Андрей, и знает точно, о чем говорит. И, конечно же, понимает отчасти, что возможно не облегчит мучения своего возлюбленного дитя, а лишь усилит их – слова его слишком похожи на одолжение. На попытки пересилить себя, а не искреннее желание. Он лишь надеется, что Адам поймет его правильно, услышит то, что мастер силится до него донести: в этом нет твоей вины, в этом виноват лишь я. я мучаю тебя, но не могу иначе сейчас – мне нужно время.

[indent] Но, конечно, Андрей смутно начинает догадываться, что сломило его прекрасного мальчика – тайна, которую от него удерживают все вокруг. Вампир прикусываю нижнюю губу до боли и вздыхает болезненно, ощущая горьковатый привкус разочарования в самом себе на языке: его вина, всё его вина. Но как сказать Адаму? Даже сейчас Андрей не находит в себе силы сделать это. Как же открыть страшную правду? Жестокую и тяжелую, отправляющую, словно яд? Адам называет его нежным созданием, неземным, трепетным ангелом, глядя с обожанием и восхищением. Это будет разрушено – кто захочет обожать грязного грешника? Возлюбленное дитя испытает чудовищное разочарование в своём создателе. Если уже не…

[indent] Андрей вздрагивает, по загривку проходит волна ледяных мурашек. Слова Адама ранят глубже меча: сначала старший вампир не совсем понимает, о чем идет речь, а после страшное осознание оглушает его. В ушах звенит правда – он все знает? Догадался, и теперь хочет услышать подтверждение своих догадок? Дыхание перехватывает от ужаса этого внезапного откровения: вот она, вот она – правда! Адама мучает не существование тайны, а то, что он уже догадался о её содержании. И теперь чувствует себя преданным, разочарованным… Сердце Андрея сжимается в груди до невозможного, до адской, жгучей боли – как, должно быть, мучительно было прийти к понимаю, что тот, кого ты боготворишь и восхищаешься, всего лишь шлюха. С тихим стоном вампир отстраняется и сжимает руки в кулаки, поднимаясь с колен. Достаточно. Им овладевает страх и мука, но Андрей заставляет себя выглядеть хладнокровно и почти равнодушно: что ж, прошлого не изменить. Он тот, кто он есть. И бессмысленно просить прощение или пытаться исправиться – это в нем, это внутри его. В каждом плавном движении пальцев, во взгляде и бархатном нежном голосе: его создали ублажать, вырастили восхитительного мальчика-шлюху. Это так глубоко в нем, что давным-давно стало частью Андрея. В конце концов, он был ребёнком, когда его увезли в Византию, и там уроки владельца борделя и остальных шлюх намертво были вбиты в пластичное детское сознание.

[indent] Это не значит, что Андрей смирился. Это не значит, что Андрею это нравится. Но от этого никуда не деться. Этого не изменить.

[indent] Слова Адама становятся потоком обвинений и больно режут. На лице старшего вампира тут же отражается непонимание – о чем толкует возлюбленное дитя? Манипулировал? Игрался? Никогда. Яд, которым любимый голос проникает в сознание – это так больно. Непонимание сменяется раздражением – как может этот глупый ребёнок говорить подобные вещи? А затем приходит злость и, в конце концов, Андреем овладевает ярость. Хладнокровие и сдержанность вампира стремительно распадаются на части, спокойствие тает на глазах, как тает случайный снег в жаркий весенний день – хрупкие снежинки обращаются в капли дождя у самой земли. Вечный юноша делает тяжелый, долгий вдох, и к ярости его примешивается прежняя боль – снова разносит на куски, и вся гамма эмоций и чувств тут же отражается на лице. Больше нет сил сдерживаться. Злость бурлит в венах и обжигает их. Адам – глупец! Как хватило ему дерзости сказать всё это?! Обвинить в этом Андрея! Тогда как вампир сжимал его холодное тело, измазанное в крови, и выл, рыдая оглушительно громко, потому что не был уверен, что успел – вдруг было слишком поздно? Вдруг обращение не сработает на последнем выдохе Адама? Андрей просто не мог его потерять. И теперь – что? Этот глупый мальчишка эгоистично просит убить его? Кидается острыми, как лезвие кинжала, обвинениями?

[indent] Это происходит быстрее, чем вампир успевает обдумать то, что собирается сделать – он в ярости, он оскорблен Адамом. Делает быстрый шаг к нему, замахивается и ударяет по щеке, оставляя глубокие царапины от ногтей на коже своего возлюбленного дитя. Широко раскрытыми глазами смотрит на то, как в распоротой коже скапливаются капельки крови, но этого недостаточно – резко вдыхая, вампир ударяет по второй щеке Адама, оставляя почти такие же борозды. Андрей не жалеет и полностью осознает, что наделал, но уверен, что возлюбленный сын заслужил эти пощечины. Ему не следовало говорить всех этих слов и просить о смерти.

[indent] Вечный юноша вдыхает быстро и резко, понимая, что был прав – Адам не примет его таким. И хочет слышать подтверждение своих слов? Что же, терять больше нечего.

[indent] Андрей рычит в ярости, с нескрываемой злостью и мукой глядя на свое дитя.

[indent] — Вставай, — шипит он, а из глаз выкатываются слёзы гнева, — ВСТАВАЙ!!! — срывается на крик, когда видит, что Адам не спешит подчиняться. — Или я сам подниму тебя! — чистый, исполненный ярости мальчишеский голос звоном битого стекла отражается от стен. Бесполезно, его словно и не слышат. Андрей снова рычит, приоткрывая рот и оскаливаясь; от агрессии показываются клыки, и вампир совсем не пытается их скрыть. Он не сдерживается, как делает то обычно. Его спокойствие разбито на осколки, Андрей просто не в состоянии взять под контроль свои эмоции – они плещут через край. Обида, боль, злость.

[indent] В глазах искрится чистый, неприкрытый гнев, когда он оказывается снова подле Адама и хватается за его лицо, болезненно сдавливая щеки и вынуждая поднять взгляд.

[indent] — Вставай, я сказал! — он шипит, безумно всматриваясь в глаза своего дитя и внушает ему этот приказ. Вампир вне себя, а потому едва ли способен себя контролировать сейчас. И лишь теперь Адам подчиняется, вставая на ноги, но Андрей по-прежнему сдавливает его щеки пальцами и мелко дрожит от тех сокрушительно сильных чувств, что владеют сейчас его телом и разумом.

[indent] — Ты хочешь знать правду? Мне было бы так больно говорить её тебе, мне больно думать о тех годах, и даже не смотря на это – ты хочешь? — в гневе выдыхает Андрей. — Или ты жаждешь услышать подтверждение своих догадок, не так ли? — на его губах появляется злая, ядовитая улыбка. — Вот, почему я не говорил – я боялся, что ты отнесешься к этому именно так. Но ты все равно хочешь слышать, да? — снова оскаливается, сильнее сжимая пальцами лицо возлюбленного сына. — ОТВЕЧАЙ! Или я заставлю тебя! — голос вновь отражается звоном от стен и дрожит от той ярости, что ощущается в нем, однако Адам не подчиняется. Андрей заглядывает в глаза младшего вампира, используя внушение: — Отвечай мне: да или нет! — пронзительно требует он.

[indent] Что ж, возлюбленный сын добился того, чего хотел – мастер вышел из себя настолько сильно, что использует гипноз на нём, заставляя покоряться собственной воле. Злые слёзы выкатываются из глаз и бегут по щекам, Андрей начинает задыхаться и может лишь кивнуть, когда Адам, не в силах сопротивляться внушению, произносит слабое да.

[indent] — Я! БЫЛ! ШЛЮХОЙ! — надрывается истошным криком вечный юноша, сильно дрожа от напряжения, и рывком отпускает лицо своего дитя, почти отталкивая его от себя этим движением. — Я – грязная византийская потаскуха! Мое тело сжимали сотни, а может и тысячи мужчин – я потерял счет им, когда мне было десять! — лицо Андрея перекашивает от ярости и боли, его всего трясет и он плачет надрывно, страдая по тому мальчишке, что не ведал другой жизни; он плачет от того, что его снедает мысль я был прав, он ненавидит меня, и я противен ему таким.

[indent] — Все шрамы на моем теле оставлены ими, ведь каждый из них стремился изломать чужую юность и забрать её себе! Ублажать бесчисленное множество мужских пороков я умею гораздо лучше, чем сочинять музыку! Потому что если будешь идеальным любовником – тебя не отхлещут, накормят и оденут, — грудь разрывает на части от надрывного плача, — я не просил той жизни, я не виноват в ней! — он сознается будто в страшном грехе, надеясь этими словами заслужить прощение или хотя бы понимание. Оглушительно громко всхлипывая, Андрей закрывает лицо руками и сотрясается от рыданий, воет от смеси боли и гнева – всё то, что он пытается просто сдерживать в себе, все те воспоминания и сожаления о своей безвременно утраченной юности, все это плещется наружу.

[indent] — З-знаешь ли ты, каково это – умо..умолять о смерти, просить об избавлении, — ох, если бы тогда ему пришла на ум мысль о том, что можно самому завершить собственные страдания – Андрей бы всенепременно ею воспользовался. Но он был слишком юн, чтобы понять такую очевидную истину.

[indent] И Адам назвал его змеей. Больно, но возлюбленный сын – прав. А теперь, пусть убирается прочь. Ненавидит тот день, когда встретил Андрея? Что же, ничего страшного, ведь сейчас это взаимно.

[indent] Вампир отнимает руки от лица и сейчас похож на того самого изломанного мальчику из борделя Константинополя, как никогда прежде.

[indent] — Счастлив теперь? О-о-о, будь проклята твоя колдовская душа! — Андрей запрокидывает голову и воет эти слова от безысходности. — Будь проклят ты, твои руки и музыка твоя, что поцеловала моё сердце! — теперь и мастер обвиняет своего потомка, в ярости глядя на него. — Как глуп я был! — надеялся, что Адам примет всё это, но как можно принять такое? — Никогда ты не был для меня игрушкой, я увидел тебя, истекающего кровью, и мир рассыпался на осколки – я не мог, я просто не мог тебя потерять! А ты, ты говоришь такие слова! — Андреем снова овладевает ярость, новой мощной волной захлестывает его пылающий разум. — Убирайся прочь, убирайся! Иди прочь с глаз моих, я не желаю видеть тебя! — он кричит, весь содрогаясь, глядя на Адама испепеляющим взглядом и почти готов вытолкать его за дверь, лишь бы больше не видеть этих глаз, в которых плещется, кажется, отвращение. — ПОШЕЛ ВОН!