Кажется в этой аудитории он никогда не был. или не запомнил. Кэмерон в последнее время вообще мало что запоминал, не заостряя внимание ни на чем. Последние несколько месяцев вся его жизнь превратилась в день сурка с редкими проблесками раздражителей. Он даже дома старался бывать как можно реже, за что уже не раз получил нагоняй, но хватило его ненадолго, и Кэм снова стал допоздна пропадать в университете, или у друзей, или просто шатался по улицам, разыскивая брата. Брал его скейт и ездил по улочкам Аркхема, вглядываясь в прохожих. Все только для того, чтобы не приходить домой и не смотреть на дверь соседней спальни, которая не откроется и навстречу ему никто не выйдет. уже много месяцев никто не выходит.

Терапия действует, и после того, как в его рационе помимо антидепрессантов появился литий, Кэм стал спокойнее. Он больше не пытался резать себя. Его слабость приняли за попытку покончить с собой, но ведь даже самый тупой школьник знает, что резать нужно вдоль, а не поперек. Если бы он хотел, то сейчас не ходил бы на лекции, а гнил в какой-нибудь могиле на местном кладбище, если бы дядя не поднял его из могилы просто для того, чтобы убить снова за то, что он причинил им всем столько боли и горя. Нет, Кэм трус, и никогда не сможет сам лишить себя жизни. Только если найдет того, кто готов будет помочь мальчишке.

Забиться в угол, молча рассматривая прибывающих студентов. Они обращали на него ровно столько же внимания сколько на стул в углу у стола преподавателя, что Кэмерону было на руку. Было непривычно не видеть сочувствия в глаза, снисходительных улыбок, похлопываний по плечу и прочих проявлений человеческого лицемерия, от которого его тошнило. Наверное, именно поэтому сегодня тело привело его в другой корпус не на лекцию по истории искусств, а, как выяснилось из разговора студентов, что сели перед ним, на лекцию по зоологии. Хотелось просто отдохнуть от всех и всего.

Захлопнув блокнот, Фонтейн уже собрался уйти, но так и не поднялся с места, наблюдая за вошедшим преподавателем. Он уже видел это лицо. Где-то точно видел, но Кэмерону так сложно сосредоточиться на своих воспоминаниях в последнее время, что он не запоминает даже то, что было утром.

Вместо того, чтобы покинуть лекцию, которая вообще никакого отношения к нему не имеет, парень снова открывает, медленно царапая кусочком угля по бумаге. Рисует новые черты лица с разных ракурсов. Наброски быстрые, ка его мысли сейчас, не успевает зацепиться хоть за одну, будто перебирает каталог воспоминаний. Лишь иногда отвлекается, снова поднимая голову, неосознанно касается шрама на щеке, будто ему действительно интересно то, что рассказывает преподаватель, а потом снова опускает глаза на свои рисунки, потому что так откровенно пялиться, ничего не записывая очень подозрительно.

Ему понадобилось исчеркать три листа разными ракурсами мужчины, прежде чем осенило, что он являлся к нему в видениях. Обычно видения приходят и уходят, Кэмерон не видит ни их участников, ни происходящих событий в реальности.Только картинку-предсказание. Мать говорила, что ему он потренируется, то будет видеть куда больше и яснее, но Кэм не видел в этом смысла. До сегодняшнего дня. Впервые перед ним был человек из видений, который, в отличие, от некоторых являлся ему трижды в разных декорациях, поэтому его так легко было рисовать — он уже знал это лицо, подсознательно помнил черты.

Случайно перевернув несколько листов, взгляд упал на наброски лица Нила. Всего на секунду Кэм отвлекся от мыслей о нем, и это ударило по нему взрывной волной чувства вины. Оранжевая баночка, две таблетки на ладонь, запить водой и все пройдет. Станет легче. Кэм выпил уже утром свою дневную дозу лекарств, но не мог терпеть это, хотя терапевт говорил ему, что передозировка может привести к весьма нехорошим последствиям. Естественно, Фонтейн пропустил это мимо ушей, только коротко кивнул в ответ, как японский болванчик, что стоит на передней панели машины его приятеля.

Уголь все еще скользит по бумаге, но движения уже не такие четкие, линии рваные, а в голове полный вакуум, дающий временное успокоение, сложно сконцентрироваться на чем-то одном, и поэтому последние скетчи похожи скорее на каких-то монстров нежели на того, кого парень хотел нарисовать. Он не заметил, как студенты вокруг него засуетились, чтобы покинуть аудиторию, и только когда рядом выросла тень, загородив свет, Кэмерон поднял голову, пытаясь сфокусироваться на человеке перед ним.

— Я ошибся аудиторией, — тихо произносит мальчишка, сжимая в руке уголь и глядя на преподавателя снизу вверх. Он не успел закрыть блокнот, даже не сообразил это сделать, выставив напоказ все свое творчество. Кэм не думал, что побочные эффекты от этих таблеток наступают так быстро. Даже быстрее чем положительные. Но факт был в том, что он не мог долго концентрироваться на чем-то и ужасно клонило в сон. Была бы его воля, лег бы прямо здесь и проспал бы как минимум до Рождества.

Несколько долгих секунд мы смотрим друг другу в глаза, и я опускаю голову, едва почувствовал, как он скользнул взглядом по шраму. Я уже давно перестал его стесняться, но такое пристальное внимание все еще раздражало и заставляло стыдиться своего уродства. Хорошо, что он еще руки не видел. Что-то внутри меня отчаянно хочет чтобы увидел, чтобы в глазах отразилось что-то еще кроме равнодушия и ледяного спокойствия, но инстинктивно натягиваю рукав толстовки до самых пальцев, чтобы не было видно бинта на левой руке, опоясывающего все от запястья до локтя, скрывающего три ровных пореза, которые я не потрудился залечить магией, как учила мать. Оставил как напоминание об ошибках.

Кажется, мне даже понравилась его лекция. По крайней мере голос у него очень приятный, убаюкивающий такой, не резкий и бьющий по ушам, как у преподавателя анатомии, что вел у меня семинары в прошлом году. — Я все равно опоздал на первую половину лекции. А вот эти ящерицы, они вымерли, да? — выдал я, кидая уголь в рюкзак, туда же полетела бутылка с водой. Зачем мне это знать? Выглядит жалко, будто я хочу остаться на остальные его лекции. Нет, не хочу. Впрочем, я сам выгляжу жалко. Худой, слишком худой для своего роста, я практически не ел с тех пор как пропал брат. Синяки под глазами выдавали недосып, хотя возможно, окружающие думали, что я просто наркоман. И в чем-то даже были правы, ведь я только что обдолбался антидепрессантами посреди лекции по зоологии, на которой даже не должен был быть. Забавно, но именно здесь я впервые за все время почувствовал себя спокойно.

Ужасно хочется курить, и эта мысль вытесняет все остальные, заставив меня перестать так откровенно пялиться на преподавателя. Подрываюсь с места, в поисках зажигалки, но даже неловкие хлопки по карманам не дают результатов. Оставил дома? Или в кофейне? Придется соврать матери, что это кто-то из посетителей оставил. — А у Вас не будет зажигалки? Простите, тупой вопрос. Поворачиваю голову на звук, дергая плечами. Резкие шумы в последнее время раздражают. Я не могу спать из-за того, что происходит в доме. Много новых людей, незнакомых и пугающих. Элай с его телохранителем. Мать на нервах, копы вечно трутся рядом. Раздражает. Но, к счастью, это всего лишь проектор, который перещелкнул пустой слайд.

— Я пойду, — медленно, стараясь держаться ровно обхожу столы, сжимая в руке лямку рюкзака. Путь к выходу далек, а я даже спиной чувствую его взгляд. Это одновременно и волнует, и пугает, но бежать не хочется, да я и бы не смог. Ноги ватные, но я иду, медленно, будто жду, что он окликнет, остановит. Но зачем? Глупая прихоть подростка-художника, которому понравился объект, который он рисовал. Определенно, мужчина был красив, интересные черты лица, красивые руки, разрисованные причудливым узором из тонких шрамов.

Уже пройдя половину пути, меня вдруг накрывает мысль, что я забыл самое важное — блокнот. Он так и лежит на столе перед моим невольным натурщиком, разрешения у которого я не спросил на то, чтобы изрисовать несколько листов набросками его лица и фигуры у преподавательского стола.

Проклятье, — приходится прикусить язык, чтобы не произнести это вслух, и развернуться на пятках. Меня качает так, что даже стены плывут, но я иду, едва касаясь пальцами столов, чтобы иметь хоть какую-то точку опоры. Снова к дальнему столу, снова мимо учителя, не глядя на него, чтобы не выдать своего состояния. А ведь у меня ещё тренировка сегодня. — Проклятье, — сдержаться уже не получается. Если бы я сразу вспомнил, то не сглупил бы так. Кажется, они и так мне прощают некий допинг, но если я появлюсь в таком состоянии, то точно вышвырнут из команды.

Снова у стола. От нового знакомого (знакомого, ли?) веет чем-то таким загадочный и мрачным, что неимоверно привлекает. Обычно в кино и книгах для подростков главная героиня, а это обязательно всегда девушка, тут же наступает на грабли всех своих ошибок, отдавая сердце загадочному красавцу. К счастью, я не юная дева в беде, и к ногам красавца я падать не планирую, да и сердце мое уже умерло, а зачем ему бесполезный орган, перегоняющий кровь по организму.

Также молча хватаю блокнот со стола, прижимая его к груди, и снова собираюсь проделать тот же путь к выходу. Но ноги решили подвести меня именно сейчас и, кажется, я таки упаду к его ногам, но не в попытках завоевать внимание, а потому что я настоящий долбоеб, который передознулся собственными таблетками. Даже моя магия противилась этому, выгоняя из организма лишнее. Хватаюсь рукой за первое, что попалось, чувствуя под пальцами паутинку шрамов на холодной коже. Поднимаю глаза, а ведь даже когда я стою он выше. Но руку не отдергиваю, ведь он моя единственная опора сейчас, хотя куда уж ниже падать.

Жаль, потому что мне сейчас ужасно не хватает никотина. Мне нельзя принимать наркотики, нельзя пить алкоголь, но никто не запрещал гробить себя сигаретами. Если не считать того, что я добиваю организм таблетками и вот уже несколько месяцев борюсь с отчаянным желанием выпрыгнуть в окно. Держит меня в руках только надежда, призрачная и маленькая, что брат найдется, я сам его ищу, став похожим скорее на тень самого себя. Впрочем, я и раньше не отличался заметностью, всегда находясь в тени Нила и его яркой натуры, и меня все устраивало. Поэтому сейчас внимание к моей персоне преподавателя выбивало из привычной колеи.

— Я так вас вижу. Не стоило уточнять, что мимики и эмоций у мужчины действительно было мало, но я позволил себе немного вольности, представил себе как он может улыбаться, как хмурится и сводит брови. Все это лишь полет фантазии, но отчего-то хотелось увидеть большее на спокойном и даже равнодушном лице.

Мой взгляд на мир всегда был иным, будто через призму мрачности. Преподаватели часто говорят, что все художники смотрят так на окружающее их, но я знал, что я не Ван Гог или Моне, мне не стать великими, да и не стремился. Творчество помогает занять голову и не сойти с ума, не скатиться до состояния овоща, чтобы часами расхаживать по палате в лечебнице, поедая горсти седативных. Вот и на мужчину я смотрел иначе. Да и на всех вокруг. Моя однокурсница вообще рисует каких-то чудищ, заявляет что они приходят к ней во сне, а зная о существовании Астрала и того, что там можно найти, я даже не удивляюсь ее россказням. Мало ли что может являться ей. Вдруг она такая же как я?

Дилер? О нет, дилер мне точно не нужен, как и врач. Ведь он и есть мой дилер. Острый кончик ручки больно впивается в кожу, но это помогает немного отрезвить мозг. Я давно понял, что физическая боль помогает мне сосредоточиться. Поэтому резал руки. Это не заглушает чувство вины, но помогает яснее думать, да и боли как таковой уже не ощущал. Побочный эффект некромантии, как говорил мне Элай. — Антидепрессанты, — тихо проговариваю сложное слово, протягивая оранжевую баночку, что выудил из кармана. Там мое имя, рецепт, доза, которую я сегодня превысил.

— Немного правее и сможете проткнуть мне яремную вену, — с каким-то лихорадочных блеском в глазах произношу я, глядя на него из-под чётки, что вечно падает на глаза, и чуть поворачиваю голову, сам царапаясь о ручку. — Или левее и воткнуть в сонную артерию… Что? Думаете, раз наркоман, значит тупой? Это вызов, смотрю резко и колко, будто ёжик, выпустив все иголки для защиты, хотя защищаться особо и не от кого. Вряд ли мужчина проделает что-то из предложенного мной, по крайней мере, не в стенах университета, а вне этого кабинета, я скорее всего, уже перестану его интересовать. 

Проводить до корпуса? Эта здравая мысль врывается в сознание и отрезвляет. У меня даже получается выпрямиться и твёрдо стоять на ногах, но руку с его руки я не убрал. Было что-то такое в этом прикосновении, чего я понять не мог, будто что-то что я упускал из виду.

— Но у вас же лекция. Или нет? Голос тихий, но не такой как у него. Он умел держать аудиторию, завораживать, я же просто говорил так, что меня мало кто слушал и слышал, а в последнее время я вообще не желал ни с кем говорить, раздражаясь на каждую попытку посочувствовать или подбодрить. Лицемерные ублюдки, которые даже имени моего брата не знали, но лезли не в свое дело. — У меня тренировка, я сам дойду.

Кого я обманывал не понятно, потому что сам я едва ли смог бы доковылять до первой же скамейки, где и провел бы остаток дня, пытаясь придумать кому позвонить, чтобы меня отвезли домой без лишних вопросов. Да и тренироваться в таком состоянии я не смогу. Мне давали поблажки в связи с «ситуацией дома», но я редко этим пользовался. Кажется, сегодня это будет впервые. — Я сам дойду, — снова повторяю уже тверже, надеясь, что теперь мой более сфокусированный взгляд убедит в правдивости этих слов, разжимаю пальцы, выпрямляясь, все равно ниже, чем он, и приходится смотреть снизу вверх. Ноги все еще ватные, но хотя бы стоять я могу сам, без помощи посторонних людей и предметов.

— Я должен слушать, чтобы потом отобразить верно. Лекции по анатомии у нас были очень скомканными и касались скорее строения тела, положения, поворотов и прочей механики, а подробности про вены, их расположение, мышцы, связки и суставы я изучал самостоятельно. Если я хочу управлять своей силой, я должен знать какие части своего тела мне нельзя резать, не рискуя при этом истечь кровью за несколько минут и умереть.

Даже расфокусированный взгляд цепляется за появившуюся эмоцию на лице. Отвращение. Помечаю ее себе где-то в голове, чтобы потом попробовать зарисовать, если не забуду. Вряд ли забуду, но скорее всего и рисовать не буду. Почему-то уверен, что в блокноте больше не прибавится изображение с этим «персонажем». Я редко рисую реальных людей, скорее использую их как референсы, как помощников. Хотя его я бы нарисовал в полноценном рисунке, а не быстрый скетч углем. Было в преподавателе зоологии что-то такое, что притягивало к нему. Я даже пожалел, что слишком тупой для того, чтобы заниматься наукой и официально ходить на его лекции, а не пробираться зайцем.

— Простите, — мямлю, как будто провинился в чем-то, но командный голос заставляет насупиться, будто мне пять лет, но все же покорно принять помощь. Он ведь даже не торопился, пока я плелся за ним по коридорам корпуса. Зачем я вообще сюда приходил? Ах да, хотел отдать флешку бывшему однокласснику, он учится тут, но так и не дошел до него. Плевать. потом отдам.

Свежий воздух бьет в лицо, а майское солнце слепит глаза. Я могу идти сам, эффект от передозировки ослаб, хотя будет ощущаться еще несколько часов. Снова внимание к шраму на лице, снова приходится опускать голову, потому что внимание раздражает. Мои увечья уже давно не достояние общественности. Первые пару месяцев в колледже всем было интересно откуда шрам, и я охотно выдумывал разные истории, приукрашивая их подробностями. В одной на меня напали дикие волки, в другой я спасал девушку от бандитов, в третьей столкнулся с темными силами. Только вот правда была ужасно скучной и все были бы ужасно разочарованы, узнав, что в старшей школе мой головой проломили стеклянную дверь и я только чудом не лишился глаза, и отказался от помощи матери, чтобы она залечила рану. Хотел оставить это как напоминание себе о своих ошибках и своему оппоненту, как чувство вины, чтобы видел каждый день и знал к чему приводит необоснованная агрессия.

Снова как щелчок фотоаппарата в голове. Улыбка. Жуткая, от которой по спине бегут мурашки и хочется попросить стереть ее с лица, чтобы больше никогда не видеть. Но все так же идеально подходящая его лицу.

— Мистер Кройф, — окликаю преподавателя. Да, я обдолбанный, но внимательный, успел прочитать табличку на преподавательском столе прежде чем выйти. И едва заметное удивление в глазах стоило того, чтобы проделать это именно сейчас. Еще один плюсик в копилочку. Умею слушать, умею читать. Чудо, а не студент. — С чего такая забота? Могли бы просто выставить меня за дверь. Догнать его получается, но ноги хоть и стоят крепко, однако плохо слушаются, и даже при весьма неспешном темпе, я задыхаюсь, хватаясь обеими руками за лямку рюкзака.

Нужно сказать врачу, что эти таблетки мне не подходят. Обязательно. Когда я перестану на него злиться и снова появлюсь на терапии, если появлюсь вообще. Я зол на него, зол на мать, зол на Элая, на весь мир, но почему-то разрушаю не мир, а себя. Логики в этом нет, но вряд ли кто-то замечает это. Неловко обтягивая рукав, порезы чешутся, заживают, оглядываю Кройфа со спины. Странно, что за год я ни разу не видел его здесь, хотя часто бывал в разных корпусах. Неужели он столь загадочен, что вообще не выходит из своего кабинета. Кольцо на пальце. Женат? Или в разводе. Или просто украшение. Пальцы аккуратные, как любят говорить, музыкальные. Все в нем притягивает и пугает, особенно если вспомнить эту внезапную улыбку, от которой даже сейчас не по себе, и приходится дернуть плечами, чтобы скинуть наваждение.