[icon]http://i.piccy.info/i9/7c415c61595cf204c7e6f5ca4aaa3804/1548030577/182365/1284128/1.gif[/icon][nick]Alexander Delaney[/nick][status]but you can call me daddy[/status][lz]Александр Дилейни, 47. инкуб, персональный демон увядающей звезды [/lz]
Все может быть гораздо проще.

Незамедлительное удовлетворение своих первобытных нужд, их тела разгоряченные, манящие, масленые, безотказно послушные, они просят, умоляют высосать из них всю энергию, отобрать несколько лет себе в копилку вечной жизни. Заполучить внимание холеного, незатейливого создания просто, как разбросать птицемлечник в пруд полный бесхлопотных рыб, они не уловят момент, когда бестолково клюнут на одурманивающий запах, зазябнут в параличе, до самого окончания сладкой, жестокой пытки не осознают, что безвозвратно отдают важную частицу себя жадному, вечно голодному монстру.

Голод сопровождает верным спутником уже столько времени, что потерялось в задворках памяти воспоминание о том, а каково было без ковыряющей внутренности назойливой потребности брать - брать все досуха, как можно больше, как можно чаще. Голод служит пожизненной гарантией, что Александр Дилейни никогда по-настоящему не останется наедине с собой, потому что собственные мысли и мысли о голоде - это два отдельных существа, одинаково безжалостные, и одинаково требующие удовлетворения. Второго монстра задобрить до смешного просто.

Дилейни целенаправленно отказывается от понятия «проще», его одолевает скребущая скука, необъяснимое отвращение к однодневкам, обмотанным куском шелковой ткани, демонстрирующих каждый изгиб с надеждой быть замеченными, быть обласканными и любимыми, они бросают себя привлекательной оберткой на его кровать, но оказываются звеняще пустыми и абсолютно никчемными. Однодневки удовлетворяют его сущность, успокаивают на время голод, но оставляют для него самого лишь обглоданные кости.

Ему не хочется проще, ему хочется больше.

Когда Валери Торн впервые ему улыбается, уродливый голод внутри поскуливает от предстоящего удовольствия, но Валери Торн, кажется, не заинтересована в том, чтобы бросаться на него в первую же ночь. Ее волосы пахнут дешевым шампунем из Волмарта, светлое, простое лицо практически не запятнано грузной косметикой, каждое ее слово напоминает мелодию, что-то давно выжженное с его реальности; черты, десятки лет тому назад списанные за ненадобностью - нежность, доброта, нарочитая краткость. Он фиксирует в ее глазах грусть, запоминает их цвет, а они снятся ему по ночам.

Александр хочет забрать все это себе. Забрать ее себе.

Голод внутри ликует беспощадным, ненасытным хищником - он еще не знает, что его садят на диету, будут выдавать крупицы энергии порционно, по строгому расписанию. Александр не собирается «сожрать» Валери в один присест, он хочет насладиться процессом, жаждет проникнуться ею сполна.

Строчки, написанные мелким почерком Валери на его руке кричат о скрытом, неразвитом таланте, глубине, хрупкой надежде вырваться из собственного замкнутого круга нищеты и ничтожных попыток что-то из себя представлять. Александр милостиво вырывает ее из жалкого существования в пузыре пустых иллюзий в жизнь реальную, в красивую, яркую, идеальную сказку, в мир необъятных возможностей, помпезных декораций и вычурных жестов.

Валери заслуживает каждого его старания, ей всего лишь нужно уметь его слушать, научиться его любить по выданной им инструкции.

Он дарит ей вечер на двоих в Дэвид-Геффен-холле, сегодня Нью-Йоркский симфонический оркестр будет играть в зале на две тысячи семьсот тридцать восемь мест исключительно для них. Гарвардские знакомства не могут оказаться бесполезными, не тогда, когда на кампусе пребывают люди, которые в будущем собираются править Америкой или, в данной ситуации, дирижировать оркестром, визитной карточкой города и одним из его главных достояний. Он договаривается с Аланом Гилбертом о щедрой услуге за вечером ностальгии, университетских воспоминаний из Кембриджа и вечеринок Баховского общества; скрипач и новоиспеченный дирижер оркестра подначивает Александра шутками о даме, что украла его сердце, добавляет, что она, должно быть, та самая, - Дилейни дергает уголком рта в еле заметной усмешке - он даже не представляет.

Манхэттен наполнен нескончаемым потоком невнимательных туристов, звуком серен и непрекращающихся дорожных работ, но посреди Линкольн-центра Александр стоит в полном одиночестве. Голодное предвкушение в нетерпении выедает внутренности, он проверяет на телефоне место пребывания автомобиля, который везет к нему Валери.

Томительное ожидание перерастает в жажду, когда она наконец-то выходит из авто и приближается к нему неуверенным шагом. Она кажется озадаченной, такой до умиления трогательной и полностью растерянной, словно маленькая птичка, привыкшая сама по себе кружить по пустынных прериях, но случайно прибившаяся к хищному птичьему клину. Он кратко улыбается ее очаровательной потерянности, цепляется взглядом за темный оттенок губ, приближается, чтобы обнять, вновь ощутить ее запах вперемешку с дешевыми, совершенно лишними примесями духов и вечернего ветра.

- Валери, - говорит вместо приветствия, пробует имя на вкус, представляя как оно будет срываться с языка в совершенно другой обстановке, - сегодня у оркестра особая программа.

Прикасается к ее прохладным ладоням, бережно поднимает их к губам и оставляет легкий поцелуй на тонкой коже, затем аккуратно сгребает ее маленькую руку в свою и движется ко входу в концертный зал.

- В расписании на сегодня концерт для гобоя и скрипки в ре-миноре, мой друг большой поклонник Баха, - перед гардеробом Александр не дает возможности своей птичке самой снять верхнюю одежду, становится перед ней, на расстоянии достаточным для того, чтобы провести манипуляции с аккуратно завязанным узлом на поясе ее пальто, но не достаточным для того, чтобы избежать проникновенного взгляда, и прикосновения теплого дыхания к ее шее, - а у нас лучшие места.

Дилейни ожидает увидеть на Валери винтажное черное платье, демонстрирующее ее острые ключицы и хрупкую талию, но вместо этого видит мешковатое белое нечто. Идеальная картинка ломается, он хмурит брови, неодобрительно качает головой.

- Тебе не понравился мой подарок? Надеть платье с такой сложной застежкой вероятно очень тяжело, - он медленно проводит пальцами по ее плечу, не меняет интонации, пытаясь скрыть раздражение, - но в следующий раз если не справишься, мне придется тебе помочь. Пойдем.

Возвращает ее ладонь в свою, сжимает с усилием, крепко, будто предотвращает любую попытку передумать, сбежать и разрушить все его планы. Он проводит Валери в совершенно пустой концертный зал с приглушенным, спокойным светом, каждый стук каблуков разносится эхом по громоздкому помещению; Александр может поклясться, что ощущает сбивчивое сердцебиение его сегодняшней спутницы, их приближение к местам перед самой сценой занимает несколько минут, он с интересом наблюдает за ее реакцией, не может сдержать удовлетворенной улыбки, частично забывая о своей раздраженности тем, что Валери проигнорировала его подарок. Они садятся на свои места, ожидая начала. Александр не выпускает ее ладони из крепкой хватки.

Отредактировано Letha Moore (21-01-2019 03:37:53)

[nick]Alexander Delaney[/nick][status]but you can call me daddy[/status][icon]http://i.piccy.info/i9/7c415c61595cf204c7e6f5ca4aaa3804/1548030577/182365/1284128/1.gif[/icon][lz]Александр Дилейни, 47. суккуб, персональный демон увядающей звезды[/lz]
Лимеренция с первого взгляда, первая болезненная потребность рано утром, взрыв синапсов в нервной системе; навязчивая мысль щекочет сознание мечтательным, сахарным голосом - ее голосом. Пшеничные волосы волнами ниспадают на плечи, редкие ресницы дрожат на прикрытых глазах, отдаваясь в плен окрыленному чувству, музыке в ее чистом виде, и ему. Пусть она еще этого и не сознает.

Александр теряет вкус к жизни где-то на третьем десятке, превращает каждый день, цель, действие, желание в непрерывный конвейер бытовой рутины. Приходится терпеть наглых, запредельно тщеславных партнеров по бизнесу, гостей численных званных ужинов и мероприятий, мизерных и вульгарных, он с отвращением пожимает им руку, борясь с желанием сожрать каждого, дабы избавить мир от бесполезного мусора. Он способен вытерпеть компанию претенциозных индюков, потому что они служат нелепой помехой на пути к тому, что Александр ценит больше всего и чего жаждет, к единственному, что приносит удовлетворение. Власть ему к лицу, власть значит удержания контроля, это ничто иное как выработанная многогодовой практикой способность покорить себе голодного монстра внутри, не давая ему соскользнуть с тяжелых цепей, он прикован благодаря титаническим усилиям и работой над собой. Александр укрощает свою сущность, цепляясь за власть в любом ее проявлении, он не представляет и никогда не желает узнать, что значит потеря контроля.

До Валери.

Фарфоровая, хрупкая птичка. Она настолько разительно отличается от его окружения, что Дилейни впадает в ступор, до сих пор не перестает удивляться и с трудом понимает новое, беспокойное чувство. Не обычное желание поиметь кого-то лишь единожды, насытив кровожадного монстра, затем стерев черты из памяти, будто никого и не было. Валери не закуска между яростными приступами голода, Валери - единственное, что ему хочется есть целую жизнь. Кукольное, нежное, незапачканное чернотой сердце. Как же неистово приятно владеть чем-то столь редким.

Она проваливается в самозабвенный восторг под льющеюся, живую музыку; забывает о своей сдержанности, наклоняется к нему, светлые волосы щекочут лицо, он прижимает ее плотнее, захватив в плен из объятий. Хочется вдавить ее в себя еще сильнее, еще ближе, до хруста костей, пока она не задрожит.

Но музыка исчезает вместе с магией момента, Валери резко отстраняется. Монстр внутри негодует. Она не смеет внезапно ускользать, не должна.

Александр переводит взгляд на дирижера, выуживая из себя улыбку и благодарственный кивок, оркестр начинает шумно собираться. Дилейни хочется каждого из них поторопить, но суккуб остается в бархатном кресле, выжидая; возвращает ладони Валери себе, поворачивается к ней, запускает одну руку в ее мягкие волосы, заправляет непослушную прядь за ухо, как обеспокоенный, заботливый родитель.

- Тебе понравилось, птичка? - наклоняется ближе, блуждающая по волосам рука опускается на подбородок, заставляет Валери смотреть прямо на него, - не хочешь подняться на сцену?

Он не дожидается ответа, потому что не допускает возможности отказа - он же исполняет ее мечту, он дарит ей все, в чем она нуждается. Отказ неприемлем. Особенно, когда он предлагает.

Поднимается, вынуждает Валери повторить его действие, берет ее в свои руки, приподнимает словно перышко на сцену, воздушное и легкое; помогает встать без потери равновесия, затем одним рывком присоединяется в ней. Перед ними огромный, пустой зал, а рядом ее сбивчивое, неровное дыхания. Он желает, чтобы она посмотрела вперед, на пространство необъятных возможностей, чтобы она поддалась искушению и захотела воплотить фантазию в реальность.

- Представь, только представь себя здесь, окруженной тысячами людей, но вокруг мертвенная тишина, потому что каждый пришел услышать твой голос.

Он говорит тихо, размеренно, обжигает ее ухо льстивым шепотом, пытается внушить назойливую идею, что он может ей все это дать.

- Что бы ты спела?

Отредактировано Letha Moore (25-01-2019 17:40:10)

Если стервятнику вдруг запретить питаться мертвой, прогнившей плотью, он равнодушно продолжить клевать падаль, лишь потому, что ему с рождения уготована участь неразборчивого хищника, набор первичных инстинктов и защитных реакций. Если вдруг попросить Александра остановиться, он надавит сильнее, крепче обхватит руками, оставит на коже уродливые лиловые шрамы и сдавленный тремор смирения, потому что его основным инстинктом всегда было обладать.

Отказ разливается среди пустых стульев в десятки рядов дрожащим птичьим эхо, он режет его слух, неприятно бьет по самолюбию, норовит расшатать сбивчивый самоконтроль. Его ангел отличается от жеманных шлюх с подтеками туши до подбородка, когда они выплескивают из легких слишком громкий искусственных смех или демонстрируют напускную стыдливость, их масленые мысли соответствуют безотказным жестам, никому из них суккуб не подарит вечер в Дэвид-Геффен-Холле, ни с кем из них не станет церемониться, прежде чем запустить под кожу освобождающий от излишней строптивости яд.

С Валери все по другому. Будучи израненной, напуганной птицей, она требует бережного ухода. Янтарный свет бесконечного зала играет в ее волосах теплыми оттенками сахарной патоки, она дрожит, как католическая девочка на своей первой евхаристии в белом, девственном платье, просит о божественном милосердии, не подозревает, что все боги давно мертвы и небу нет никакого дела до ее страхов и терзаний. Завладеть ею помогут не строгие интонации его голоса, высеченные, будто из камня, грубые приказы - с ними она познакомиться позже; заполучить Валери можно настойчивой нежностью, превращая ее в центр вселенной, завладевая крохотными крупицами доверия, пока в конечном итоге не заберет все без остатка - ее фарфоровую душу и тонкое тело с зыбкой, живительной энергией внутри. Неосторожно, бессознательно Валери делает шаг назад и опирается прямо в него, суккуб с трудом контролирует дыхание, пытается не притянуть ее еще ближе, чтобы окончательно не спугнуть, аккуратно приподнимает волосы, в еле ощутимом, эфирном поцелуе касается ямки за ухом, аккуратно скользит по мочке языком, успокаивающе шепчет, вырисовывает вдоль острого плеча длинные линии кончиками пальцев.

В Хэмптоне на заднем дворе фамильного дома с частой периодичностью, особенно в отсутствие Ховарда, раздавался чистый звук фортепиано. Александру четырнадцать, и он пока еще не ненавидит свою мать. Марта практикуется для прослушиваний, часами проговаривает перед зеркалом заученную партию для кастинга, ее брови сдвинуты в жесткую линию на переносице, взгляд отстраненный, чужой, по мере того, как она превращается в кого-то совершенно другого, пытаясь соответствовать картонному персонажу из мыльных опер. Александр знает, что на самом деле маме нравятся бродвейские постановки, но ей регулярно отказывают в стоящих ролях, поэтому она напевает партии из популярных мюзиклов в особняке мужа, что тоже, в какой-то мере являлся очередной сценой в ее жизни. Марта обожает «Кошек», практически бессознательно напевает завершающую первый акт композицию, трепетно любит «Отверженных», которые только приходят в Нью-Йорк, рассказывает Алексу, что может попытаться заполучить бы роль Фантины на следующий театральный сезон, что у нее есть связи, и знакомый продюсер организует ей встречу. А еще мама обожает музицировать, переделывать повторяющееся хиты из радио на свой манер, играть на фортепиано Мадонну и Стинга, превращать песни синти-попа в чувственные, проникающие мелодии. Алекс дрожит, когда Марта прерывает его чтение воздушными прикосновениями к клавишам фортепиано, покидает залитое солнцем патио, чтобы лучше послушать, размеренная мелодия застревает в голове, пока он однажды не сдается, и не просит Марту научить его. Единственное, что ему от нее осталось не запятнанное кровожадной сущностью, не связанное с выковыривающим самообладание и здравый рассудок монстром, до того, как голод превратился не в легко преодолимое ощущение, а в повседневное состояние.

Суккуб отдаляется на несколько сантиметров, предоставляя Валери обманчивую свободу движения, достаточно, чтобы увильнуть от почти интимной близости, недостаточно, чтобы она смогла сбежать без оглядки и никогда не возвращаться. Выбор без выбора. Он медленно разворачивает Валери к себе, не находя в себе сил, чтобы убрать ладонь с ее плеча, за тонкой тканью белого платья грязного истертого оттенка Дилейни прощупывает точеную, узкую ключицу, прикосновение крадет у его ангела совсем немного энергии, он знает, что большинство не почувствовали бы разницы, но Валери кажется настолько хрупкой, что даже минимальное вмешательство в ее личное пространство может вызвать приступ головокружения.

- Неважно, что тебя никто не услышит, Валери. Я буду слушать очень внимательно. Этого достаточно, - его взгляд прикован, похоронен на ее лице, темная помада ломается в некрасивые трещинки на пересушенных губах, беспокойное дыхание выдает панику и подлинный страх, - Никто больше не важен.

Александр нежно сжимает ее ладонь в своей, ведет в огромному фортепиано, его цвет землисто-черный, траурный, в пору ему, он носит траур по себе с того момента, как превратился в монстра; воспоминание о матери и ее игре, ее уроках и сдержанном смехе терзают спрятанные, забытые чувства; Александр почему-то устанавливает фортепиано в свою бездушную обитель в одном из самых высоких зданий в городе, но прикасается к нему очень редко, вспоминая лишь одну единственную мелодию, чтобы услышать ее даже не нужно играть, она звучит в его голове каждый раз, когда суккуб думает о последнем человеческом лете в Хэмптоне. Банкетка для фортепиано достаточно вместительная для двоих, она покрыта прочной, дорогой кожей, Дилейни усаживает Валери возле себя, пальцы ложатся на матовые клавиши, медленно вспоминают заученную композицию. Он играет лишь одной рукой упрощенную, лишенную умения, версию, навыки вырабатываются регулярной практикой, но ему все равно, он хочет, чтобы Валери расслабилась, доверилась, увидела в нем человека, утерянного, спрятанного за маской стервятника; второй рукой суккуб приобнимает Валери, проводит рукой по напряженной спине, заканчивает блуждание на противоположном плече, затем кладет обе руки на клавиши. Его сумасшедший мир, его демоны, его Валери - все, что имеет значение.