|
father's day
Страница: 1
Сообщений 1 страница 6 из 6
Поделиться113-01-2019 23:24:17
Поделиться218-01-2019 13:57:05
Даже когда Селены нет рядом, он все равно чувствует ее, приятную тяжесть гибкого раскаленного тела на своих коленях. Это часть принадлежащей ей по праву рождения магии, оставаться на Викторе запахом, бесплотным духом, заставлять его вспоминать мягкие губы и садиться чуть поудобнее, когда в паху становится тесно и дыхание сбивается, будто она впилась в него тяжелым, не терпящим отказа поцелуем. Селена стоит рядом за плечом Сейджа, он чувствует ее ноготки, вцепившиеся в белую сорочку до боли, шепот и такое горячее, такое живое дыхание по линии роста волос, что сердце Виктора сбивается со своего выверенного ритма. Ему нравится любоваться ею в "Близнецах", как сменяется рыболовная сетка на ее бедре на дорогой шелк, как бижутерия становится дорогими, в единственном экземпляре, кольцами, и драгоценным блеском звенят новые браслеты вокруг запястий. Странно видеть Селену, так ярко отличающуюся от всех женщин семьи Сейдж, от его собственной матери, изморенной до белизны характером отца и морфием, в стенах дома, в котором прошло его детство, в обшитых деревом и камням комнатах, рядом с заключенным в камины огнем, с помпезными золотыми рамами и мрачными портретами, витражными окнами...
Ванесса говорит "Ты меня совсем не слушаешь!" - и тыльной стороной ладони утирает слезы, как маленький ребенок. Она забралась в обитое бархатной тканью кресло с ногами, подтянула колени к груди и теперь плакала, уткнувшись в них носом, всхлипывая в собственную коленную чашечку. Виктор вздыхает ("Прости, детка"), снимает очки, чтобы потереть переносицу, и подходит к дочери, опускаясь перед ней на одно колено, словно она была его королевой. Несси резким, порывистым движением бросается ему на шею, и он чувствует, как до боли сжимает она собственные пальцы в нерушимый замок. Сейдж гладит по дергающейся спине, шепчет слова утешения и обрывки детской колыбельной, говорит: "Что ты хочешь? Только скажи, и Рихард это принесет к утру". Кукол в комнате Ванессы становится все больше, они занимают пустующую соседнюю комнату и все горизонтальные поверхности, в пустую, застеленную несвежими простынями, кровать она укладывает их, как в огромный, набитый фарфором и волосами гроб.
Перед возвращением в Новый Орлеан Виктор старается провести как можно больше времени со всеми своими детьми. Слушает истерические рыдания Ванессы по каждому поводу, хлопки двери ее комнаты, жалобы на что-то в темноте - к ней он приходит под утро, чтобы в странном подобии защитного ритуала обойти крупными шагами ее комнату по периметру, подоткнуть одеяло и поцеловать в лоб. Долго сидит с Максом в гостиной, всматривается в младшего сына так пристально, что он все время отводит глаза, и залечивает неосторожно оставленную рану - слишком ровный край и тонко, чтобы быть случайным порезом, - и забирает его головную боль, которая потом долго отдается фантомно в костяшках пальцах и суставов, зато Максимиллиан говорит сонно и спокойно "Спасибо, папа", и будет спать спокойно хотя бы несколько часов. Мортимер держится непривычно отстраненно, качает головой и улыбается, как Виктор привык, в этой улыбке неожиданно проскальзывает Винсент, но выстраивает границу по линии крыла дома, где воздух пульсирует и становится разряженным из-за ловушек повсюду. Не таких сложных, скорее занятных, Сейдж знает, как их обойти, и на всякий случай показывает Болему, но тонкой линии не переходит.
Если прислушаться, отрезать все лишние звуки, все тяжелое старое дыхание дома и почти человеческий визг водосточных труб, по которым гуляет поднявшийся к утру ветер, можно услышать, как до сих пор плачет Ванесса в своей комнате и ломает фарфоровые ручки в запястьях, разговаривает во сне Макс, ходит Рихард, сладко дышит Селена, разметав волосы по подушкам. Не слышит Виктор только старшего сына, будто Мортимера и не было в доме. Сейдж садится в свое рабочее кресло, затылком упирается в чуть вытертую кожу, закрывает глаза, двигаясь по коридорам "Близнецов", обходя замки и просачиваясь сквозь щели. Передвижения Мортимера выделены тонкими паучьими нитями, ведут в подвал, частично заваленный треснувшим фундаментом, и Виктор уже тянется, чтобы пройти сквозь железную дверь - удар неожиданной силы приходится на скулу, невидимые пальцы вцепляются в глазницы, заставляя Сейджа отступить, вернуться в собственное тело, лживо беззащитно оставленное в кабинете (окна выходили на северную сторону и там всегда было мало света, сейчас время тянулось к рассвету, но не было видно даже того мертвенного и пустого солнца). Мужчина кричит, зажимая рот ладонью, быстрым сжатием кулака запечатывая все звуки в этих стенах, боль в глазах разливается дальше, в черепную коробку, и там выворачивает шейный позвонок. Он дышит четко и по секундам, резкими вдохами-выдохами, и не знает, сколько прошло времени, когда хватает смелости отнять руки от глаз. Виктору показалось, что он ослеп, будто выдавленные глаза вытекли на щеки в гротескном подобии слез.
И теперь он снова слышит Мортимера, человеческое ухо улавливает тяжелые сбивчивые шаги на лестнице, вязкие вдохи. Сейдж встает из-за стола, смотрит на дверь - почти в ужасе, впервые за свою жизнь ощущая, насколько липким может быть страх, - и когда старший сын заходит, Виктор каменеет.
- Мальчик мой, - он говорит это с невыносимой, болезненной нежностью, собственный голос предает Виктора, делает его старым и дрожащим. Мортимер поворачивает окровавленное лицо с ошметками век на его голос, как слепой, - Что ты сделал?
Поделиться319-01-2019 16:14:54
///
[indent] Отец возвращается из Нового Орлеана не в одиночестве.
Мортимер позволяет себе коротко усмехнуться, с долю секунды полюбовавшись на обиженно, наигранно ( или нет, кто её разберет) по-детски надутые губы Ванессы, прежде чем та, выкрикнув "ненавижу её!", убегает вверх по лестнице, чтобы хлопнуть дверью своей комнаты и навзрыд там рыдать, уткнувшись лицом в бархатное платье одной из кукол.
(бледное личико некрасиво морщится - идет трещинами как разбитый фарфор)
[indent] К чести новоприбывшей она никак эту выходку не комментирует. Селена, как и все женщины Виктора до (и после) неё, убеждена в своей власти над ним и, пускай эта идиллия длится чуть дольше, чем рассчитывал Мортимер, стоит ли омрачать глупой ревностью последние дни обреченной?
[indent] Мортимер крепко обнимает отца, склоняется над изящной рукой Селены и с долей сомнения смотрит на Рихарда, прежде чем коротко обнять и его, коротко выдохнув куда-то в висок - расскажешь мне про неё.
И это звучит не как вопрос.
[indent] Визиты отца в " Близнецы" в период его новой увлеченности кем-то (чем-то) длятся, как правило, недолго, но на это время все его дети попадают под удушающую заботу и почти тотальный контроль.
Морт не против снова побыть любимым папиным мальчиком, но сейчас, когда у него почти все готово к ритуалу - это так невовремя.
[indent] Он впервые в жизни рад появлению Макса (хотя с неудовольствием морщится, заметив на ладони младшего очередной порез - Ванесса могла бы быть сдержанней) и поспешно вычеркивает себя из этой семейной идиллии, бросив короткое "у меня дела".
///
[indent] Владлена справляется на отлично, как и всегда. Последний ингредиент оказывается на столе в его спальне раньше, чем Мортимер успевает разозлиться.
[indent] Морт весь вечер держится отстранённо, раздумывая над двумя из оставшихся возможных вариантов : к призыву высшего нужно подходить ответственно, это тебе не низшую мелочь из ближних областей Астрала вытаскивать. Здесь нужен кто-то достаточно разумный, чтобы сразу не сожрал тебе лицо, прежде чем ты сможешь огласить своё предложение; кто-то, не слишком заёбанный частыми призывами; кто-то, с кем у тебя остаётся мизерный шанс удрать, когда что-то пойдёт не так; но достаточно могущественный, потому что Морт не хотел (в случае чего) умереть неудачником, не способным справиться со средней руки демоном.
Ну и изрядная толика самолюбования делала своё дело. Мортимер Сейдж чертовски любил эксклюзивы.
(морт, да ты прямо как девочка-подросток, выбирающая ухажера на выпускной бал - не типичного ботана, чтобы было не стыдно показаться с ним в школе и не совсем уж отморозка, если вдруг он захочет больше, чем она решит ему дать.)
///
[indent] В подвале холодно.
Пламя свечей неровно дрожит - из-за неплотно прикрытой Леной двери сквозит. Морт прижимает её до щелчка, запирая, не хватало, чтобы его кто-то прервал в самый неподходящий момент, да и свечи должны гореть все, так правильно.
Владлена уходит, он чувствует, как она минует его защиту (поставленную от незванных гостей и наверняка воспринятую остальными протестом против присутствия в доме Селены - такое же демонстративное оружие, как капризы Ванессы), её обычное "увидимся утром" звучит как фанфары в его честь, похоже, она нисколько не сомневается в успехе Мортимера.
(или в том, что виктор незамедлительно примчится тебе на помощь в случае чего. вариант, имеющий право на существование.)
- Инмар, - зовёт Мортимер, переступая через вспыхнувшую белым, замыкая за собой круг, черту.
///
[indent] Католические священники-экзорцисты утверждали, что зная имя демона, ты можешь подчинить его своей воле.
Католики, как всегда, наебали всех вокруг.
(может потому...)
Шаг вперёд, вытянутая рука обшаривает пространство вокруг, теперь эта темнота всегда будет рядом, где там эпичный саундтрек?
- Нello darkness my old friend, - насвистывает слегка фальшиво Мортимер, по-прежнему прижимая вторую ладонь к лицу, - больно. больно. блядь, как же больно. - стянутая подсыхающей кровью кожа натягивается, идёт трещинами, видок у него сейчас под стать самочувствию.
(...что Инмар вовсе не демон,)
Пальцы вцепляются в перила узкой лестницы.
Шаг, ещё шаг.
Боль не стихает, ввинчивается все глубже в череп, стучит в висках.
(а чей-то бог.)
- Я прозрел, папа, - он решается оторвать ладонь от лица, открывая то, что ещё недавно было его глазами (похожи на мамины, Морт помнит), только услышав испуганный голос Виктора. - И это пиздец, как больно.
Первый смешок больше похож на сдавленный кашель, но, начав смеяться, Мортимер уже не может остановиться.
Отредактировано Mortimer Sage (01-03-2019 10:42:10)
Поделиться425-01-2019 17:57:27
Кровь вязкая, настолько красная, что кажется бутафорской - он просто нанес на лицо жирными мазками грим, чтобы напугать Виктора своим видом, невинная детская шутка. Ладонь тянется вперед, загребает горстями воздух - кровь настолько плотная, что уже успела передернуться пленкой и склеить между собой пальцы, - ощущает только пустоту до тех пор, пока не хватает с отчаянием воротник рубашки мужчины, оставляя на белом смазанные, лишенные границ следы, а потом так плотно вдавливая подушечки пальцев, что остается четкий оттиск отпечатка. Кровь оказывается повсюду, маска на лице Мортимера, липкий тошнотворный запах, которым наполняются легкие, медленно застывающий след на шее Виктора, черная футболка пропитана ею у круглого ворота. Случившееся медленно складывается в единую картину, заставляя Сейджа-старшего неожиданно медлить с собственной реакцией - первый порыв защитить свою семью от нападения прошел, когда под веселый заливистый смех старшего сына стало понятно, что он сам сделал это с собой. Незнакомым, странным жестом - рублено дернув головой, прощупывая ладонью, не стоит ли кто за спиной, - Виктор медленно возвращается к своему столу, находит брошенные очки. Боль пульсировала в глазницах и отдавалась в основание черепа, остаток той, которую он почувствовал несколько минут назад, эхо того, что чувствовал сейчас Мортимер.
Виктор так любил своих детей, что готов был даже часть их страданий забрать себе.
Сын все смеется, смех давно не звучит его привычным, заразительным и звонким, весь трескается, кровь идет пузырями в горле, слюна собирается в уголке рта; истеричный хохот, то снижающийся на одну тональность, то становящийся высоким и визгливым неприятно режет слух. "Близнецы" не слышат того, что происходит, все звуки собираются у Виктора в ладони, и он давит их между пальцами. Сейдж ссутуливается, сжимает ладонями гладкий край стола, разворачивается к сыну, чтобы отвесить Мортимеру тяжелую, с оттяжкой, пощечину. Последний смешок пропадает где-то в горле сына, и тот затихает. В абсолютной тишине слышно только, как он дышит - болезненно поверхностно, быстро. Виктор, кажется, забывает дышать вообще.
- Хватит. Я задал тебе вопрос.
Он складывает руки на груди - ладони с побелевшими костяшками напряжены в агонии, суставы, ногти впиваются в собственный изгиб локтя со злостью, будто Виктору хотелось вырвать сухожилия и вены, - и отходит от сына. Младший Сейдж слышит тонкий скрип подошв отцовских ботинок, он вертит головой, вслушиваясь - организм отчаянно пытается компенсировать отсутствие слуха другими органами чувств. Мужчина отходит, прислоняется бедрами к краю стола, и смотрит на сына, видя только маленького мальчика, лишенного сил младенца, беспомощного калеку. Он перемещает из лаборатории в оранжерее бинты и прозрачную жидкость в банках, ватные диски и хирургические инструменты, и даже простое колдовство дается Сейджу удивительно тяжело - стекло звенит друг об друга отчаянно, все оказывается на столе в одной куче. Что он может сейчас сделать, ощущая на себе сейчас все прожитое, слыша фантомов, вызванных болью, которую Виктор давно не испытывал - шрамы на предплечьях в молодости научили его осторожности и тому, что настоящая магия строится только на боли, но нечто, пытающееся оторвать глаз от нерва внутри его головы, напомнило ему о том, что такое настоящая жертва во имя силы.
Он может взять себя в руки - ладони с нажимом проводят по лицу, продавливая лоб, глазные яблоки под стеклами очков, скулы и провалы щек, челюстные кости. Кровь Мортимера оставляет на Викторе боевую раскраску из неясных, ничего не значащих линий - подобные наносила на себя Селена.
- Сядь в кресло. - язык проводит по зубам изнутри, вылизывает мякоти щек. Кресло, повернутое к потухшему, чадящему черным, камину, находится правее от Мортимера, в пяти нешироких шагах; небольшое расстояние и почти невероятное для него сейчас, слепого. Виктор не собирается ему помогать - он даже не двигается с места, не меняет позы, и давит в себе порыв броситься к сыну, чтобы подстраховать каждый его сейчас неудачный шаг или неосторожное движение. - Оно от тебя левее. Пять шагов.
Спокойствие возвращается к Виктору - он ждет сколько нужно, пока старший сын сам найдет кресло (этот путь намного короче того, что проделал он, ориентируясь только на прикосновения, выставленные вперед руки), берет мягкие тряпки и раствор, чтобы смыть с его лица кровь. Сейдж садится на мягкий подлокотник кресла, велит:
- Подними голову, - мягко убирает начавшие засыхать подтеки, не задевая полные крови опавшие веки с длинными темными ресницами. - Ты их вырвал. Не вырезал, вырвал.
У него были карие глаза Каролин. Красивые глаза, повторяющие до малейшего пятнышка материнскую радужку, лишенные выражения ядовитой, фальшивой невинности - Мортимер только умел казаться хорошим, кротким, послушным, но они выдавали его.
- Я спрашиваю тебя еще раз. Что ты сделал?
Поделиться503-02-2019 15:52:12
///
[indent] Мортимер понимает, что смех перерастает в истерику, которую он не может контролировать, почти сразу. Но понимать и прекратить - это совершенно разные вещи.
Тяжелая хлесткая пощечина, обрушившаяся на его левую скулу неплохо с этим помогает, боль воспринимается ярчайшей белой вспышкой, отдается стократно усиленной в пустых глазницах, переходит в основание черепа, эхом стучит в висках, Мортимер до крови кусает нижнюю губу, сдерживая, приглушая позорный стон, Мортимер Сейдж не имеет права на слабость, особенно теперь, когда он получил то, что хотел.
[indent] Морт не знает, почему в отцовский кабинет до сих пор не сбежались все остальные обитатели Близнецов, ну, из тех, кому позволено переступать его порог, а в коридорах не раздается перепуганный шепот прислуги, наверняка не обошлось без заклинания, значит, хотя бы один из них не потерял голову и способен мыслить здраво. Мортимер делает глубокий вдох, выдыхает быстро, поверхностно, пытаясь взять боль под собственный контроль, абстрагироваться от неё.
Получается откровенно хуёво.
( не получается совсем.)
Мортимер наклоняет голову, вслушиваясь в звуки вокруг - неестественный, почти надломленный жест, который наверняка теперь станет для него привычным. Кажется, у слепых обостряются все остальные чувства - компенсация от природы, но Мортимер не слышит ничего, пока собственный пульс звучит набатом в висках.
- Ты меня ударил, - с долей удивления говорит он, потому что это, кажется, первый раз, когда отец поднимает на него руку. - День, уже за одно это достойный быть увековеченным в анналах семейства Сейдж.
Морт раздраженно оттягивает воротник футболки, слишком жёсткий от засохшей крови, машинально опускает голову, пытаясь рассмотреть на ней принт, хочет усмехнуться, но дышать почему-то все еще слишком трудно, поэтому вместо усмешки он нервно выдыхает.
- Кажется, я испортил твой подарок.
Он, конечно, не видит - просто вспоминает - что этим вечером на нем была футболка с логотипом какой-то малоизвестной за пределами луизианских болот хэви-металл группы из Нового Орлеана, привезенная ему отцом. Искаженные, изломанные силуэты, вуду-маски, чёрно-белый принт.
- Жаль, что так получилось. Мне она нравилась.
Звон стекла. Стук металла о металл. Мортимер вслушивается, делает неуверенный шаг назад, еще один, пока не опирается мокрым от пота затылком о теплую древесину двери позади почти с видимым облегчением.
- Сядь в кресло.
[indent] Ровный голос отца все ещё остаётся неизменной константой в погрузившемся в темноту мире вокруг, Мортимер повинуется, почти не задумываясь. Пять шагов растягиваются на несколько минут, Морт осторожен, но все равно натыкается на кресло, болезненно шипит, потирая бедро.
[indent] Он опускается на скрипнувшее кожаное сиденье, откидывает голову назад, подставляя лицо, сжимает пальцы левой на крае подлокотника, второй вцепляется в тонкую ткань отцовской рубашки, замирает в ожидании неминуемой боли - как бы Виктор не осторожничал, не пытался уберечь его, она неизбежна.
///
[indent] В этой части Астрала Мортимер ещё не бывал, здешний пейзаж был чем-то совсем за гранью реальности, искажался, плавился, тёк, как те чертовы часы на картине Дали.
Он настороженно оглядывался по сторонам, завороженно наблюдая за этой тягучестью, пытаясь уловить - предугадать - мимолетные очертания образов и предметов прежде, чем они снова начинали терять форму.
- Ты звал меня.
[indent] Голос раздавался отовсюду и ниоткуда, звучал прямо в голове Мортимера, заполняя его мысли назойливым шёпотом, сначала вполне себе человеческим, потом больше похожим на скрежет жвал или скрип огромного механизма. Он был то нежным, то угрожающим, пространство вокруг плавилось, звук исходил то из приоткрывшихся призывно губ, то из оскаленной пасти, возникавших перед Сейджем прямо из ниоткуда.
- Хватит. - Говорит он, так же спокойно, как говорит на судебных заседаниях или собраниях Ковена. - Я пришёл, чтобы заключить сделку.
Инмар возвышается над ним на добрых два метра, Мортимер морщится - Господи, почему все эти демоны такие... гипертрофированные, выглядит так, словно его нечаянно призвали во время бдсм-оргии, наблевав пентаграмму и случайно трахнувшись в её центре - сплошные шипы и наросты.
[indent] Мортимер не совершает ни малейшей ошибки, не теперь, когда он почти добился своего. Он не требует, не спрашивает, что ему могут дать, не пытается торговаться - озвучивает то, чего хочет и ждёт ответного предложения, готовый заплатить назначенную цену. Свою душу, чужие жизни и судьбы, массовые жертвы - ему плевать.
Поэтому, когда шепот Инмара снова наполняет его голову, Мортимер вскидывает на него удивленный - последний взгляд - карих глаз. Не самое приятное зрелище для человека, который не увидит больше ничего, но он не отводит взгляда даже тогда, когда острый коготь неотвратимо приближается к его зрачку.
///
- Не я, - отзывается Мортимер, коротко качнув головой, даже это движение заставило его голову взорваться яростной вспышкой боли , в очередной раз прокусывая многострадальную губу, делает паузу, чтобы слизнуть выступившую кровь и, выдохнув, продолжает. - Он. Инмар-мать-его-гребаное-высшее-древнее-мудачество был так любезен, что сделал это за меня.
Он, наверное, только сейчас осознаёт, что все это не затянувшийся ночной кошмар, частый спутник обитателей "Близнецов", что все это правда, что он теперь...
(калека)
- У меня получилось, папа. Я призвал Высшего. Я справился с... ним.
(но не с последствиями)
[indent] Запоздалая дрожь не утихает, набирая амплитуду, Мортимер зябко дергает плечом, плотнее прижимаясь к боку отца.
- Глаза - это всего лишь плата, папа. Теперь я буду видеть куда больше, чем мог раньше. Ты... Ты гордишься мной?
Отредактировано Mortimer Sage (04-02-2019 07:10:32)
Поделиться626-02-2019 00:27:52
Максимиллиан кивает на все запреты, принимает их, как принимают смертельную болезнь - послушно и покорно. Ванесса капризничает сладко, плачет жалобно, размазывает слезы по бледным щекам, двигается по самой границе слова "нельзя" и "запрещаю", но никогда черту не переступает, слушается, старается быть хорошей девочкой. Мортимер принимает то, что говорит ему отец, весь вид выражает идеальную покорность, взгляд направлен в пол, голова почтительно склонена, но все равно делает все так, как сам хочет: в детстве все заканчивалось сломанными костями, пузырящимися жирными ожогами, пьющими его кровь астральными тенями, которых он пытался приручить неумелой, бесхитростной силой, но багровые пятна вместо его глаз сейчас не исправить так же просто. В несколько часов его старший, отмеченной той любовью, которую можно испытывать к своему драгоценному первенцу (пусть и дала ему рождения ядовитая и склизкая утроба разукрашенной, полураздетой Каролин), сын превращается из предмета гордости Виктора в слепого калеку, сам, кажется, до конца не понимающего, на что именно он променял набитые водянистой влагой глазные яблоки; он ставит, заигравшись, под удар не только себя, но и каждого, кто сейчас - оберегаемой магией, скрадывающей звуки, - спокойно спит в своих постелях.
Высшие никому из магов не друзья, Мортимеру стоило запомнить это; они не помощники и не щедрые благоволители, осыпающие того, кто нашел смелость в себе зайти достаточно далеко, в их мир, дарами. Два глаза - настолько смешная плата, что Виктор сам готов перехватить смех сына, расцарапывающий сейчас ему горло, для Инмара это почти ничего, так, брошенная в подставленную ладонь нищего мелочь. Потревоженный Высший ради сомнительной сделки мог потребовать не только это: кожу с лица Ванессы, или отрубленные кисти Макса, левую грудь Селены, язык Рихарда, сердце Виктора. Все, что угодно, и им нельзя отказывать, нельзя прервать процедуру заключения кабального договора - мужчина сжимает и разжимает руку механически, чтобы не ударить Мортимера еще раз.
- Тише. - мягко проговаривает Виктор, отрубая бессвязный тяжелый поток звуков, от боли с трудом обретающих хоть какую-то форму; сын путает слова, прожевывает их до бесформенной каши, словно у него кровь идет горлом. Безупречно белая ткань салфеток пропитывается влажным расползающимся красным, под клейким слоем пота и застывших подтеков обнаруживается мертвенная кожа. Сейдж позволяет сыну по-детски вцепиться в рубашку, подлезть под локоть, прижаться подрагивающим, сломанным болью, телом к его боку, поискать у него защиты. Чужая боль отдается в зубах, вытягивает до натянутых струн сухожилия на руках Виктора, ему невыносимо смотреть, как корчится Мортимер, горбясь, пытаясь занять в подступившей повсюду тьме как можно меньше места, впечатать, вшить себя отцу под ребра, и чары, которые Сейдж мог бы использовать, не такие сложные и требуют открыть один из давно заживших червивых порезов на его предплечье, но мужчина медлит. Склоняет голову на один бок, затем на другой. Кладет незанятую ладонь Мортимеру на влажный затылок - и только. Боль как часть наказания. Часть воспитательного процесса. Младший Сейдж, кажется, оглушенный болью, больше жалеет не себя, а испорченную дешевую футболку, купленную Рихардом; Виктор машинально смотрит на свою окровавленную рубашку, которой больше никогда не получится вернуть прежнюю безупречную, незапятнанную белизну. - Я предупреждал тебя. Нельзя призывать Высших, Мортимер. Никто из нас никогда это не делал. Ты нарушил мой запрет.
Пальцы проскальзывают по волосам. Вторая рука, сжимающая окровавленную тряпку так, что с нее сочилась розоватая вода и исчезала на коже кресла, ложится на плечо и прижимает Мортимера ближе. От этого объятья душно и тесно; Виктор запрещает себе даже думать о том, чтобы пойти на поводу у слабости и превратить обостренную, кричащую боль в бесплотную ее тень. Когда Морти был маленький, у него было время полюбоваться опухшими руками, в которых сломались кости, острыми осколками, пробивающими кожу, подумать хорошо над содеянным - ему больше не пять лет, и наказания теперь измеряются бесконечными днями. Все будет равно теперь в его тьме.
- Несмотря на это... - глухо произносит Виктор, прижимая губы к темным волосам сына, молчит. Даже они пахли купоросом, ржавчиной, кровью, какой-то застаревшей мучительной болезнью. - Я горжусь тем, что ты мой сын.
Сейдж поднимается со своего места - ладони Мортимера тянутся за ним, зачерпывая горстями тьму и пустоту, - возвращается к столу, берет иглу и фторполимерную нить. В больнице - любой, которую нашел бы за считанные минуты Рихард, - сделали бы это профессиональнее и лучше, приглушив боль препаратами; от иглы останутся следы, которые будут кровить под линией нижних ресниц и заживать дольше мучительным напоминанием. Виктор стискивает зубы до жесткой крошки, стесанной эмали, принимая решение сделать это своими руками. Прирученный Высший, полученный дар, сдерживаемая отцовская гордость от поступка сына не отменяет окончательного приговора - Мортимер должен быть наказан за то, что, в отличие от своего младшего брата и сестры, не послушал отца.
- Веки нужно будет зашить. Сейчас.
Страница: 1
