///
[indent] Единственным плюсом в воцарении в "Близнецах" Селены - диковатой, одновременно слишком отстраненной и слишком живой - стало то, что отец потерял свою привычку держать под контролем всё и всех.
[indent] Малышке Ванессе потеря отцовского внимания казалась не даром - проклятием. Мортимер её понимает, он сам едва сорвался с этого крючка - бороться за его одобрение - до сих пор чувствует его под ребрами фантомной болью при каждом слишком глубоком вдохе и далеко не фантомной, недавней,  когда игла всё протыкает кожу, стягивая, пытаясь не починить - скрыть то, что в принципе никакой  починке уже не поддается.
[indent] Понимает - но не сочувствует. Сочувствовать кому-то в их семье способен, кажется, только Макс, безропотно отдающий им то, что они не уже не просят - требуют.
Интересно, через сколько времени отец заметит то, что творится с его младшим сыном? Заметит ли вообще? Сумеет оторваться от своей дикарки и увидеть, что Каин вот-вот убьёт Авеля? Мортимеру, кажется, впервые в жизни на всё это наплевать, Мортимер ищет совсем другого - не его - одобрения.
[indent] Первый месяц после призыва Инмара был адом. Боль, пульсирующая в висках и пустых глазницах; бесившая до приступов ярости собственная внезапная беспомощность в привычных мелочах; услужливость и чужое ненужное сочувствие; кошмары, даже очнувшись от которых он не сразу понимал, что проснулся - и там и здесь царила темнота - связывались между собой в причудливые узлы, переплетались, прорастали сквозь друг друга, давая новые побеги.

(все не закончится просто так)

Сейчас - спустя три месяца - преисподняя спрессована в плотный компактный куб где-то в самом тёмном чулане на задворках его разума,  надёжно заперта на сотню дверей и если иногда пламя и вырывается наружу, окрашивая чёрный мир пылающим алым, Мортимер уверен,
(надеется) что держит его под контролем.
Дичайшая головная боль становится постоянным спутником, когда вместо сна он каждую ночь смотрит на неё, возвращаясь в оставленное на широкой кровати тело лишь тогда,  когда чувствует, что вот он - предел его возможностей, просыпаясь разбитым и существуя до вечера с мыслью о том, что снова её увидит.
Морту нравилось думать о себе как о рациональном человеке. Может, не полностью, но по крайней мере процентов сорок от него были рациональными. Сейдж начинал ненавидеть эти сорок процентов, потому что они продолжали требовать от него прекратить вести себя как придурок (и одержимый своей жертвой сталкер) и просто блядь позвонить.
Вместо звонка он  заказывает билет на рейс до Токио.

///
[indent] Один из людей Оллгуда встречает его на первом этаже Южного крыла нового международного аэропорта Токио, возле зоны таможенного контроля. Ловко подхватывает - Морта под левый локоть -  лёгкую сумку на плечо, терпеливо ждёт, пока Сейдж расправит сложенную белую трость и выводит его из здания, через толпу встречающих и провожающих. В длинном зале - разговоры на десятках языков, объявления на английском - Токио стал новой Меккой для бизнесменов, наркоторговцев и туристов - писк металлодетектора на входе, поэтому тишина, последовавшая за хлопком закрывающейся двери машины была почти оглушающей.
[indent] — Ты, должно быть, гадаешь, зачем я тебя позвал, — сказал из темноты мистер Джонни Оллгуд тоном злодея из «Джеймса Бонда» — получалось отвратительно, кстати. Слишком наигранно. Нужно сильно постараться, чтобы заставить и без того фальшивую фразу звучать ещё более фальшиво. Он даже не старался - выходило само собой.
[indent] Мортимер плотнее прижимает тёмные стекла к лицу, коротко окидывая пространство вокруг своим новым  зрением (в машине только водитель - Морт не знает, кто это, их разделяет опущенное вниз чёрное стекло - и сидящий напротив Сейджа Оллгуд),  раздраженно складывает трость, отбрасывая её на соседнее сиденье, прицельно в наверняка ухмыляющегося Джонни.
- Блядь, - сдавленно говорит Оллгуд, а потом мигом теряет все веселье, когда Мортимер снимает с себя очки. - Что за хуйня с тобой приключилась?
- Несчастный случай  в лаборатории, - коротко отзывается Мортимер, ложь лучшему другу даётся ему  без малейшего затруднения, в конце концов, это не самое худшее, что между ними происходило.
  Джонни не задаёт больше вопросов, он вообще на удивление немногословен сегодня, его водитель останавливает машину, помогает Морту выбраться из машины на тротуар, тихой скороговоркой проговаривает "десять шагов, дверь, две ступени, лифт сле..." , Морт кивает, обрывая - он видел этот дом столько раз, что ориентируется не хуже, чем в собственной спальне. Или в полутьме кабинета господина Озавы.
Мортимер улыбается, когда заходит в медлительный лифт, поднимаясь вверх.
Улыбается, когда выходит из кабины, опуская перед собой трость.
Улыбается, когда один из охранников, стоящих возле её двери, вскидывает было пистолет, но опускает его, не заметив на лице нежданного гостя ни малейшего испуга - и в самом деле слепой.
Когда они умирают, подпитывая его резерв болью и страхом, Мортимер открывает дверь, заходя в квартиру - боже, благослови Японию -  в которой почти нет мебели. Снимает ботинки, оставляя их возле низенького порога, кажется, здесь не принято ходить в обуви и опускается на циновку, вряд ли ему придётся ждать долго.
Дверь открывается почти бесшумно, он слышит её сердцебиение и тихий шелест шёлка, Морт немного скованно поднимается на ноги - блядская циновка ни разу не удобный диван - и делает шаг ей навстречу, так, чтобы отсвет неоновых вывесок лёг на его лицо.
- Говорил, - Морт делает ещё один шаг, не видя, но помня каждую черту её облика - даже этот грим, превращающий лицо в кукольную маску - но разве встреча не тем желанней, чем дольше разлука?
Ещё шаг и он опускается перед ней на колени - почти забытым, но таким привычным движением - и поднимает лицо вверх, снимая очки, даже не пытаясь противиться.
- Акаи, - выдыхает Морт так, что ее имя становится похоже на молитву, прижимаясь лбом к прохладном шёлку - пожалуйста.
(пожалуйста, позволь мне остаться)