Нил по привычке прижимает к груди изувеченную руку и гладит подушечками пальцев гладкий след ожога, на месте которого когда-то был палец, перекатывается на бок и отворачивается к стене, рассматривая пустую белизну больничной палаты. В его собственной комнате до самого потолка висел узорчатый ковёр, рассматривать который Фонтейн мог часами. Лишь спустя время он догадался, что по витиеватым рисункам не только забавно водить подушечками пальцев, но и плотный густой ворс отлично впитывает звук, не выпуская его крики во внешний мир.

Джо, так его просил называть похититель, ни разу не назвавший своё настоящее имя, хотя Нильс готов поклясться, что во время одного из разговоров по телефону с кем-то из близких женщина назвала его Август, однако вслух смышлёный малый никогда к нему так не обращался, не желая очеловечивать этого козла. Мальчишка не звал на помощь, наученный однажды горьким опытом. Джо ударил его с такой силой, что пацан прокусил язык и потом ещё несколько дней не мог есть или даже закрыть рот, а привкус крови застрял в глотке, сколько бы стаканов воды он не вливал в себя. В следующую его попытку сбежать, оказать сопротивление и вырваться из этой западни Нил поплатился за смелость пальцем, на который Джо наступил тяжёлым ботинком. Он дробил сломанные кости снова и снова, заламывал ему руку каждый раз, когда мальчишка проявлял характер, пока не стало понятно, что стёртые в труху суставы больше никогда не заживу.

Мужчина отрезал ему мизинец с такой лёгкостью, будто делал это каждый день, а потом прижёг кровавый отпечаток раскалёнными щипцами. Так Джо проявлял свою заботу и любовь о ручном мальчишке, которого сам же и выбрал, насильно сделал своим.

Юноша вздрагивает и втягивает голову в плечи, когда дверь с тихим скрипом открывается, сводит вместе лопатки и резко садится на кушетке, обернувшись к телевизору, по которому шло дурацкое лото, пышногрудая красотка с идеально ровными зубами вытягивала бочонки с номерами.

- Ты за этим пришёл, да? – пустым безжизненным голосом спрашивает, поднимая стеклянный взгляд на брата, и тянется к пуговицам больничной мятой пижамы, вытягивая её из петли.

Джо всегда приходил ночью, когда очередной удачливый засранец на экране телевизора получал ключи от своей новой битой развалюхи, и велел ему раздеваться.

Больно и неприятно было только первые несколько раз. Унизительно. До слёз обидно. До хриплых удушливых стонов громко, именно тогда Нильс и понял для чего нужен этот блядский ковёр. Почувствовал себя никчёмным, когда тяжёлая ладонь легла на его затылок и вжала мокрым от слёз лицом в подушку.

Фонтейн младший боится смотреть в зеркало и до сих пор не знает как выглядит, обходит любую отражающую поверхность полукругом, пытается прикинуть в голове сколько времени прошло с тех пор, как четыре стены без единого окна или проблеска света стали его домом, но сбился на четвёртом месяце. А потом Джо заходил снова и снова, разговаривал с ним, приносил еду и ничего не отвечал на жалобный взгляд, которым Нил умолял отпустить его.

Кажется, что он уже даже привык, насильно стёр из памяти факт, что он пленник, и воспринимал текущее положение вещей как что-то естественное. Оказывается, в шестнадцать лет мозг достаточно гибкий и может приспособиться к любой обстановке, лишь бы сберечь хрупкое здоровье ещё совсем юного человека.

Заложником он чувствовал себя в этой больнице, в приёмную которой его привела женщина, встретившая потерянного напуганного мальчишку на улице, заметив его бегающий взгляд и дрожащие от холода губы, не по погоде тонкую футболку с пятнами горчицы и сбитые в кровь костяшки пальцев. Он бил кулаками по двери, пока ржавые петли скрипуче не поддались, пока доски, обшитые тонким металлом, не начали хрустеть. Кажется, он сам так удивился солнечному свету, что мог только щуриться и уже не помнил, как оказался на свежем воздухе, от которого моментально закружилась голова, но даже понимая что никто к нему не приходил уже несколько дней и вряд ли придёт он всё равно бежал так быстро как только мог, пока не выскочил на проезжую часть навстречу идущей на полном ходу машине и чуть не угодил под колёса. К счастью, за рулём оказался прекрасный человек, незнакомка, которая привезла его сюда и помогла связаться с его семьёй.

Запах жжёных покрышек и скрежет колёс по асфальту – его первое отчётливое воспоминание, выбивающееся из ряда однообразных, ничем не отличных друг от друга дней, каждый из которых был точной копией предыдущего.

Нилу душно и страшно. Он так долго привыкал к своему новому «дому», к клетке, из которой не видел выхода, только один – петля, которая затянется на шее, - и вот всё снова меняется, переворачивается вверх дном. А ведь он пытался. Не один раз стоял на пороге смерти, готовый расстаться с жизнью, потому что не мог больше быть пленником, для которого построили западню.

Он спрашивал себя каждый день почему именно его выбрал похититель. Не другого мальчишку из числа множества. Ведь Нильс не самый красивый или глупый, уж точно не слабый и съездил этому мудаку несколько раз по солнечному сплетению локтем, прежде чем ему заломили руки и надели мешок на голову. Мальчишка никогда не считал себя лёгкой добычей, но так легко оказался на заднем сиденье чужой тачки связанным, не в силах уже изменить хоть что-то. Цеплялся за собственную никчёмную жизнь сперва умоляя отпустить его, унижаясь, затем пытаясь оказать сопротивление, благодаря чему обзавёлся памятными следами на теле, каждый из которых напоминал и его тогда кажущейся отвагой, теперь же глупости. До тех пор, пока не сдался.

Джо забрал у него всё, из чего можно было связать подобие удавки, выбросил каждый острый предмет, которым он мог бы причинить вред себе, чах над ним как Кощей над златом, когда мальчонка ел, чтобы он не подумал удавиться или подсыпать что-то в еду. Заложник, который чувствует себя самой значимой драгоценностью в жизни больного ублюдка, выбравшего из множества именно его.

И его лишили этого ощущения, когда его надзиратель бесследно исчез.

Украдкой он слышал, что ему повезло. Медсёстры шептались и судачили, что его похититель умер от сердечного приступа и, видимо, поэтому перестал навещать его. Чтобы выжить, ему пришлось действовать. Три дня в одиночестве, кромешной темноте без еды стали пыткой, в которой другой бы на его месте тронулся головой, но он справился, снова был со своей семьёй, улыбался натянуто матери, которая не могла оторваться от него и боялась выпустить из объятий, словно он опять растворится как облако сизого дыма, сжимал руку дяди, чьи потные ладони оставляли на его коже запах сигарет. Нил заметил, что Элайджа Фонтейн курит больше, кажется и для него эти месяцы не прошли бесследно, а лицо осунулось и постарело не на пол года, а на десяток лет. Или Нил просто забыл, как он выглядел раньше?

Теперь он смотрел на Кэмерона, и не узнавал его. Искал в некогда понимающих и восторженных глазах призрение. Ведь теперь от улыбчивого, жизнерадостного Нильса осталась только тень себя прошлого.

Его любили все в классе, хотя он не был выдающимся. Наверное, это и подкупало – юноша никогда не блистал успехами в спорте, не отстаивал честь школы на научных конференциях и не был блистательным юмористом или музыкантом, которого встречали на сцене овациями. Каждый раз ловя на себе взгляд Кэма он видел гордость за него, младшего сына, который наверняка однажды поступит в колледж, годам в двадцати пяти возьмёт кредит и купит свой собственный дом на окраине, будет навещать родителей по выходным и вместе с братом ходить на рыбалку, а пока что просто учил его кататься на скейте и помогал влиться в тусовку на вечеринке, громко смеялся вместе со всеми, когда очередная красавица, уже носившая лифчик, целовала его во время игры в бутылочку, обратив внимание, что старший смущён.

Нильс потерялся. Ни он сам, ни его мысли больше не принадлежали ему.

Дрожащие пальцы перестают нервно дёргать пуговицу рубашки и парень послушно опускает руки на колени, смотря исподлобья на некогда самого близкого и важного человека в его жизни, но теперь такого неузнаваемого.

Забытого.

Но такого нужного ему рядом.

Фонтейн дёргается от прикосновения брата как от кипятка, будто его пальцы могут оставить на руке ожог, прижимает изувеченную ладонь к груди и смотрит с недоверием, не находя в себе сил расслабиться, подпустить ближе.

Он изменился.

Они оба стали другими, и теперь всё не будет как раньше. Нил уже забыл как он жил прежде, потому что каждый день в заточении тянулся вечность, и в то время как для целого мира пролетело несколько месяцев, мальчишка проживал день сурка снова и снова, не различая дней и часов.

- Мы можем уйти отсюда? – тихо спрашивает Нил, с надеждой смотря ему в глаза. Всё лучше, чем эти светлые стены, от которых болят глаза. Юноша слишком привык к темноте или густому полумраку от настольного торшера, единственного источника света в его капкане без окон и всегда запертой дверью.

«Спасибо,» - произносит Нильс настолько тихо, практически одними губами, что сам не слышит собственного голоса, однако в его безразличном ко всему, практически мёртвом взгляде появляется проблеск жизни. Мальчишка заметно взбодрился и охотно переодевает свою больничную робу на такие непривычные вещи, из которых раньше не вылазил, предварительно проводив взглядом брата. Кажется, что само его присутствие рядом успокаивает и отзывается в груди терпким теплом.

Фонтейн надевает кеды на мягкой подошве, из в которых мог ходить даже зимой, хотя мать неустанно причитала, ругала его и повторяла, что он постоянно болеет потому что выбирает одежду не по погоде, кутается в широкую, ставшую ещё больше толстовку, вдыхая запах, охарактеризовать который не может никак иначе кроме тёплого слова «дом». В нём чувствовался кофе и корица, что-то цветочное, уютное, неразличимое. И Нил убеждает себя, что это не его стало меньше, иссохли мышцы и постоянно ноют руки после месяцев, большую часть времени которых он проводил лёжа на боку и уткнувшись взглядом в тошнотворный узор на ковре. Во всём виновата байка, которая растянулась, старые нити деформировались из-за частой стирки, и теперь мальчишка выглядит в ней так, будто донашивает одежду за старшими братьями. Впрочем, это нормальная практика, когда вас в семье двое, практически не отличимых друг от друга.

Нил безоговорочно доверяет брату и готов идти за ним куда угодно, несмотря на то, что сделало с ним время в разлуке, превратило его в осторожного и осмотрительного напуганного щенка. Плетётся за ним всё так же беззвучно, ступает тихо, перенося вес с пятки на носок, потому что громкие звуки всегда раздражали вечно уставшего и вспыльчивого Джо. Рядом с ним юноша научился есть, не стуча ложкой по дну тарелки, ходить невесомо как мышь, сдерживать кашель даже когда невыносимо першит в горле. Он напоминал о себе только когда похититель разрешал ему это делать.

Фонтейн замечает смятение на лице старшего брата, растерянность, видит, что взгляд его бегает и ищет, за что ухватиться, пока не цепляется за ярко-жёлтую машину с чёрной шашечкой сбоку, но Нил не может сдвинуться с места сам. Слишком много шума вгоняют в ступор, мальчишка натягивает на лицо капюшон и зажимает ладонями уши, напрочь потеряв ориентацию в пространстве. Приходит в себя он только на заднем сиденье машины, чувствует осторожную руку, которая сжимает мягко его плечо, лежит на боку и закрывает голову руками, спрятанными под длинными рукавами, натянутыми до кончиков пальцев, слыша встревоженный голос таксиста: - Вы в порядке, молодой человек?

Если бы ему было хреново, то Нил наверняка остался бы в больнице, однако сложно спорить с тем, что его мутить. Комок рвоты подступил к горлу, и мальчишка старается дышать глубже и чаще, сдерживая его, напоминает себе, что заблюёт колени Кэма, на которые положил чугунную голову. Не открывает глаза, пока машина не тормозит у тротуара рядом с тележкой с хот догами, а сиплый голос старшего не говорит ему выйти из машины.

От свежести, ударившей в лицо как бодрящая пощёчина, кружится голова и захватывает дух. Привыкшие к яркости глаза больше не слезятся, однако Нильс всё равно прикрывает их рукой, смотря на океан через полоску пляжа, неуверенно делает вдох, даже кожей чувствуя солоноватость воды.

Следуя примеру Кэмерона Фонтейн младший наступает на пятки кед и снимает их, зарывается пальцами ног в песок, пытается успокоить бегущие по спине мурашки от приятного ощущения и несмело вкладывает ладонь в руку брата, поджимает губы, отметив его задержавшийся на пальцах взгляд, которых осталось всего четыре.

Он уродлив. Испорчен. Сломлен. Не может больше называть себя частью этой семьи и хочет кричать каждый раз, когда видит этот полный сожаления взгляд матери, брезгливое, немного разочарованное лицо отца. Только Кэм делает вид, что всё как и прежде, притворяется умело настолько, что Нильс практически верит, но он не настолько болван, чтобы безоговорочно доверять и не ждать подвоха.

- Я в порядке, - врёт Нил, сжимая руку старшего.

После таких историй никто не бывает в порядке. Норма – очень растяжимое понятие, но даже со всем разнообразием и многочисленностью его интерпретаций Нильс не в норме. Он покалечен как душой, так и телом, потерялся, сбился с вектора, по которому осознанно двигался много лет своей жизни и шёл к цели, возможно, не такой значимой, как у большинства, но всё равно рьяно желал стать переводчиком или блогером, который путешествует по миру и ведёт заметки о каждом месте, в котором побывал, его культуре и быте, кухне и ночной жизни. Или может быть врачом? Ведь дар целительства - это то, чем знаменита их семья в возвышенных магических кругах.

Теперь же он даже не видел смысла просыпаться по утрам. Даже для своей семьи, которая априори должна быть рядом и поддерживать, мальчишка стал проблемой, головной болью, от которой никак не получается избавиться, и как итог страдают все. Маленькая раковая опухоль, уже испортившая отношения между Фонтейнами, которые и так медленно катились в бездну уже очень давно. Нил замкнутый и зажатый, но не глупый. Он сразу заметил и то, как дядя обнимает мать, почти не касается её, лишь создавая напускную иллюзию благополучия, и как братья делают вид, что всё в порядке, но наверняка натерпелись всякого дерьма за то время, что его держали взаперти, убивая дни на поиски вместо того, чтобы заботиться о своём будущем.

Поставьте крест на этой истории, идиоты, и живите дальше.

Мальчишка в самом деле не верил, что кто-то ещё его ждёт.

Нужно думать эгоистичнее и помогать себе одному, быть благоразумным, но в меру самодостаточным, однако к чувству подавленности добавляется безграничная вина за то, что один раз он не смог постоять за себя, сдался, когда вонючий грязный мешок надели на его голову, а руки заломили за спину, выкручивая суставы. Возможно, в его силах было сопротивляться лучше, отбиваться, закричать до того, как кляп заткнул рот и пропитался его слюной, тут же наполнился кровью из прокушенной щеки.

Глупо сожалеть о том, как всё могло бы обернуться, когда исправить уже ничего нельзя.

Он стал тем, из-за кого крепкая ячейка общества начала рушиться на глазах, погрязнув в чувстве вины, которое старшие родственники и братья только и делали, что перекидывали друг на друга, ища виноватого кого угодно, но не себя.

Нил же не винил никого. Тупо, но юноша мог только сказать – так получилось. На его месте мог оказаться каждый, потому что за пол года Джо так и не ответил на вопрос «почему именно он?».  Похититель не мог знать наверняка будет ли Нильс возвращаться один или Кэмерон встретит его, скорее просто набрался смелости и сделал то, чего давно хотел, когда пришло время, потому что потом наверняка струхнул бы, передумал, снова тянул лямку долгое время. Выбрал случайную жертву.

- С-спасибо, - неуверенно благодарит Нил, поднимая взгляд на Кэма и сжима я в руке пачку печенья. Ветер свистит в ушах, а в голове совершенно пусто.

И резко становится не по себе.

Нильс садится на песок, чувствуя, как подкашиваются ноги, сжимает виски ладонями и жмурится, выпустив из дрожащих рук подарок.

Голос Кэма прорывается словно через толщу воды, в нём слышна тревога и страх, а холодные ладони сжимают его лицо и поднимают голову вверх, заставляя открыть глаза. Такая родная речь  просит его: «Считай вместе со мной». Старый приём, который работал всегда, когда Фонтейн младший не мог сконцентрироваться – фокусировать своё внимание на чём-то одном, оставляя в сознании зарубки чисел.

Стая птиц кружит над водной гладью, то и дело проезжаясь по ней крылом, Кэм указывает на них рукой, и Нил послушно начинает отсчёт дрожащими губами: - Один. Два. Три…

Боится моргнуть, чтобы не сбиться, но это работает. Липкий ужас воспоминаний, смешанный с растерянностью и желанием исчезнуть вовсе, чтобы не доставлять хлопот и не отравлять чужие жизни, отступает. Как тень, которая становится всё меньше и меньше по мере того, как солнце поднимается ввысь.

Кэм всегда был и будет его солнцем.