Виктор достает из внутреннего кармана пиджака портсигар и медленно закуривает - ноябрьский тусклый свет оставляет под скулами, когда он глубоко затягивается, пепельную тень. Он стоит посреди чужой спальни, расслабленно убрав одну руку в карман, незаинтересованным взглядом осматривая сдержанно дорогие предметы обстановки, и трупные мухи садятся на оправу и стекла его очков. Сейдж смахивает их коротким движением руки с зажатой между пальцами сигаретой, по мягкому ковру проходит к заваленному бумагами столу, перебирает чужие записи, листает заполненные мелким бисером слов и дат ежедневники. Он уверен, что хозяин дома был бы не против подобного - он лежит на сероватых в этом свете простынях, раскинув руки, как ангел на фресках Базилики Святого Иштвана, издевательски высунув черный язык, и мухи ходили по его лицу, роясь на помутневших белках глаз.

Сигарета медленно тлеет в пальцах, пепел падает прямо на бумаги. Сейдж поворачивается к окну, негромко вздыхает:
- Ну ты и тварь. - и выдыхает струйку дыма вверх.
Краем глаза Виктору кажется, что мертвый Владислав Габор смеется.

В других комнатах Сейдж нашел жену венгерского мага, раскинувшую красивые длинные ноги, как одна из кукол Ванессы, и его собаку, брошенную на ковер перед истлевшим камином, и кухарку, густо облепленную муравьями, лежащую в белесом облаке мучной пыли, на кухонной столешнице разложено полосами засохшее тесто для пирога и сгнившие сливы. Даже птицы в клетке были мертвы. В их последний разговор еще в октябре, проходивший в уличном кафе напротив здания парламента, Владислав просил дать ему еще месяц, и Виктор, пивший крепкий загущенный кофе и рассматривающий шеренги марширующих солдат в серой суконной форме, согласился. Он просил не очень многого, только вернуть ему принадлежащее. Время истекло, и Габор знал это - Сейджу кажется, что улыбка гуляет на лице мертвеца. Когда Виктор наклоняется к нему, тот ухмыляется белыми губами, показывая неровные, будто спиленные зубы, будто говоря, что Сейдж ничего не найдет здесь. Он протягивает руку, от которой поднимаются вверх жирные мухи, садясь уже на костяшки пальцев, не желая так просто бросать свою добычу, чтобы сомкнуть ее на шее, чтобы достать Габора даже после смерти - он пришел за принадлежащей ему вещью, и он ее получит, - но тут же ее отдергивает. Прикосновение к холодной, плотной коже и мертвой плоти под ней никогда не пугало Виктора, только сейчас его собственные пальцы побелели и покрылись трупными пятнами, скрывающимися под белым рукавом рубашки. Голова Габора от неосторожного, слишком резкого движения падает на бок, черты лица искажаются и становятся похожими на кривую улыбку клоуна, мухи вернулись туда, где слизистая во рту стала черной и продолжили свой пир. Сейдж не сможет его спросить, где кольцо, потому что перед тем, как выпить яд, от которого в воздухе, кроме смрада гнилья, стоял запах миндаля и полыни, венгр запретил ему это делать.
Виктор распрямляется, сжав губы в тонкую нить, чтобы скрыть улыбку.

По дороге в гостиную он достает из клетки одну из мертвых, поджавших тонкие лапки, птичек, гладит плотное тельце под кровавым оперением, садится на диван, расстегнув пуговицы на пиджаке и поддернув ткань брюк на бедрах. Окна были плотно закрыты, аромат разложения и газов наполнил воздух, постепенно впитывался в волосы Виктора и в кожу, становился гуще, пытаясь выгнать не званного гостя прочь, будто после стольких лет и стольких мертвецов Сейдж к этому не привык; он открывает только узкую створку, и в абсолютную тишину могильника врывается робкий, приглушенный городской шум. С каждым днем Будапешт становился все тише, выжидая, вслушиваясь в крики из еврейского гетто и маршевый звук подбитых немецких сапог. Виктору нравился этот город подобным.
Обергруппенфюрера  Вайсфеферна, конечно, можно было найти, просто позвонив в управление, но Сейдж предпочитает способ куда надежнее, чтобы связаться со старым аркхемовским другом. Он подносит птицу ко рту, согревая ее своим дыханием, шепчет слова в приоткрытый клюв, снова и снова, повторяя заклинание по кругу, пока она не начинает шевелить крыльями, неловко переваливаясь с бока на плохо слушающиеся лапки. Мертвому лучше оставаться мертвым, поэтому умные глаза все еще поддернуты поволокой, под оперением скрываются мелкие подгнивающие язвы, но послание Уайтферну она доставит.

Через несколько часов ничего в квартире Габора больше не принадлежит ему. Виктор, под торжественного Вагнера с пластинки, листает книги и альбомы с репродукциями, находит в пустой детской куклу, которая точно понравится Ванессе, пьет его бренди из его бокалов. Чужое присутствие Сейдж ощущает мгновенно и поднимается со своего места, откладывая в сторону альбом офортами Гойи.

- Герр обергруппенфюрер, - беззлобная насмешка проскальзывает в излишне почтительной интонации, Виктор делает короткий поклон, - Я очень рад, что Вы ответили на мое приглашение. Позвольте я познакомлю Вас с хозяином дома...

Он ведет Уайтферна в спальню, лишившуюся даже тусклого света, погруженного во тьму, только простыни и белое мертвое тело казались светлым пятном.

- Лот, это господин Габор. Я был бы очень тебе признателен, если ты поможешь мне его... разбудить.