Валери поет песни The Beatles, как мама много лет назад, тихо, в половину голоса, чтобы не разбудить никого наверху - когда щелкает выключатель и слишком резкий белый свет под грязным плафоном слепит глаза, она оборачивается, в дверном проеме стоит Бенджамин, и у него такое лицо, будто она его ударила. Она спотыкается на последней строчке "Let it be", знает, что он сейчас вспоминает. Босые грязные ступни Эллиссон легко двигаются по полу, застеленному линолеумом, мешает под "There will be an answer, let it be" тесто на блинчики, которые невозможно будет есть, они будут горчить от нагара и отдавать дешевым маргарином. Валери тоже это помнит. Она несмело ему улыбается, извиняющееся и грустно, откладывает в сторону грязную губку, которой пыталась отмыть жирные пятна на кухонной поверхности. Часы над ее головой двигались к полуночи, нежные пальцы разъело и жгло от химического средства.

Она все равно не могла заснуть, потому что выпитые по рецепту таблетки не помогали, и ей казалось, что все вокруг нее пропитано кровью, простыни, матрас, ее юбка, пальцы в крови, и волосы, а за одну пустую комнату от нее чужой ей человек мерил кругами пустое пространство, его шаги ритмично звучали внутри Валери, напоминали о его нежелательном пребывании здесь. Они почти не пересекались с Марком, после формального знакомства в коридоре, но она знала - он там, комната закрыта на ключ, он там, двигается, дышит, мешает. После детства, полного незнакомцев без имен и со смазанными лицами, чужое присутствие становилось тяжким бременем.

"Пойдем" отчего-то шепотом говорит Валери, протягивая руку ладонью вверх, без слов предлагая Бенджамину взять ее. Она ведет его по лестнице вверх, в его комнату, оборачиваясь каждое мгновение, чтобы убедиться, что ей не кажется это - его ладонь в ее ладони. Нерастраченная для него нежность расцветает здесь, когда она укладывает его обратно в раскрытую, еще теплую постель, садится рядом - Бенджамин щекой прижимается к ее бедру, закрывает глаза, она убирает с разгоряченного лба светлые волосы, наклоняется, чтобы обнять его. Она напевает колыбельную песню для него, про берег реки, и про голоса, которые зовут поплавать с быстрым потоком, печальные мольбы тех, кто заперт в русле, пока он не засыпает. В комнате Марка что-то падает с неприятным звуком, заставляя Бенджи вздрогнуть сквозь сон, а Валери поднять голову, прислушиваясь.

Она выбирается из постели брата, приглушает забытый верхний свет. Когда поправляет волосы, руки все еще неприятно пахнут бытовой химией, средством для чистки кафеля и чем-то едким. Убаюканная песней боль возвращается многократно, и Дилейни уже не может сказать, что тянет клубок между ног, у нее болит все, ломит зубы и сводит судорогой пальцы. Она все равно идет к комнате Марка, тяжело опираясь плечом о стены, думая о таблетках, которые нельзя принимать больше дозы, или об обезболивающих, помогут ли они от всего этого, и о том, что Крал - чужой, и должен уйти прямо сейчас.

- Марк. - Валери стучит костяшками пальцев по двери, сама удивляется, как неприятно и искаженно звучит ее голос, словно на плохой записи, - Марк, простите за беспокойство, это Валери, мне нужно с Вами поговорить.

Он открывает ей после недолгой борьбы с заедающим замком. В этом доме все скрипело, заедало, работало не так, как нужно, и из подвала тянуло сыростью. Она хотела написать сообщение Александру о том, что он издевается, но в последний момент передумала. Светловолосый мужчина не кажется опасным - Валери смотрела на него мельком, и видела решительность и одновременно детскую растерянность, так бывает, когда кто-то теряет дорогу. Бенджамину он, кажется, нравился, хотя он знал его чуть дольше, чем сама Валери. Они пустили к себе человека, о котором ничего не знали.

- Простите, что так поздно, я увидела свет и не хотела ждать до утра, - она натягивает рукава на пальцы, руки подрагивают, даже говорить больно, но Дилейни заставляет себя ничего не чувствовать. Она знала, что так и будет. Что будет больно. Не могла только предугадать, что настолько. - Я прошу Вас съехать как можно быстрее. Сколько Вы заплатили Бенджамину? Я могу отдать Вам все деньги прямо сейчас.

Валери склоняется, и хватает за предложенное предплечье, чтобы не упасть - так сильно сжимает пальцы, что Марку должно было быть больно.

- Пожалуйста.

Та девочка с торопливо удаленного с Youtube видео, как же ее звали (Александр говорит, что Валери нужно забыть, но чем старательнее она пытается стереть воспоминание о чужом лице в плохом качестве, о чужом имени, произнесенным ровным и спокойным голосом за несколько минут до смерти, тем четче они отпечатываются у нее на дуге ребер. Ее имя было Мерси Мердок, Мерси Мердок из Бьют, Монтана, семнадцать лет), говорила о том, что всё умирает. Ее любимой песней была "Self-igniting Persephone", и хотя Валери ни разу не произносит слово "смерть", Мерси услышала между строк - Персефона занимается сексом в аду, и не знает, что она причина всего. Умирают огромные океаны, забитые мусором, умирают реки, в которые сливают нечистоты и отходы, леса, которые вырубают, люди, дышащие загрязненным воздухом, люди, у которых нет питьевой воды, люди, которым никто не приходит на помощь; все засыхает, замерзает, умирает.
Валери умирает.

Она запрещает себе думать об этом, но когда это произносит чужой, почти незнакомый ей человек, понимает это неожиданно ясно. В больнице ее осторожно спрашивают о том, во сколько она начала вести половую жизнь (восемнадцать), и сколько абортов сделала (один), были ли у нее выкидыши (нет), примерное количество сексуальных партнеров (двое), когда последний раз была на приеме (не помню), а потом обходятся общими фразами о том, что это можно было выявить раньше, если бы... и шанс еще есть... Валери впервые кричит на Александра за все года их брака, кричит так сильно, что горло не выдерживает незнакомого, рвущегося от куда-то из больного нутра, рева и начинает болеть, и это отвлекает ее от того, что будет.
Марк говорит "Ты умираешь". Как тогда, когда писала "Персефону", меняя линии нью-йоркского метро, она избегала слова "смерть", Валери думает об этом как об увядании, как об затухании, как о сне.
Но на самом деле, это смерть.

Сочувствие других людей делает еще хуже, словно боль, подпитанная добротой извне, набирает силы. Она с трудом добирается до неудобного стула, который был настроен под школьника, одного из тех детей, что жили здесь прежде, и от которых остались едва видимые глазу послания, избегает касаться Марка, цепляется пальцами то о край стола, то о дверной косяк, то об неровно висящую полку, которая тоже упадет на расшатанных креплениях. Стакан с минералкой она держит в руках, но не делает и глотка. Дилейни смотрит невидящим взглядом перед собой, будто забывая, где она находится, и вообще зачем она пришла в чужую комнату в совсем чужом для нее доме, аккуратно ставит стакан на край стола, складывает на теплом расцарапанном дереве руки и прячет в них лицо, согнувшись вдвое в спине, чтобы хоть как-то унять растекающуюся от поясницы боль. Все произнесенное Марком добирается до уставшего, измученного сознания с запозданием, она глотает неуместный смешок на "Вам плохо уже давно" и скрадывает вопрос о том, было ли ей когда-то иначе. Может быть, в детстве, или в чужих огромных и враждебных городах, или в постели с Александром? Боль почти невыносима, заставляет ее сжимать крепче колени, ногтями вцепляться в собственные локти и заставлять себя дышать (когда больно, отчего-то всегда задерживаешь дыхание), но Валери не плачет, но и успокоится теперь не может.

Проходит несколько минут, или часов, или дней, ощущение времени Дилейни теряет. Она поднимает голову, поправляет волосы, привычно убирая их в одну сторону, смотрит на Марка. В этом взгляде нет обиды и нет благодарности, он стеклянный и пустой.
- Откуда Вы знаете? - ровно спрашивает она. И только потом она чувствует злость на него, неосторожно прервавшего ее похожее на сон состояние, сказавший то, что не смогла сказать она сама, даже когда гладила Бенджи по опущенной голове, и чего избегали произносить врачи, и что не говорилось в разговоре с мужем. Как посмел этот человек. - Кто Вы такой?
Может он - дешевый интернет-журналист, жадный до сенсаций, который ни перед чем не остановится, чтобы запостить на очередной сайт отвратительную статью об умирающей звезде, люди любят чужую боль, им нравится, когда она препарирована и порезана на порционные кусочки вместе с фотографиями и цитатами. Или очередной безумный поклонник, который тоже покончит с собой под ее музыку, как семнадцатилетняя Мерси Мердок. Валери всматривается в его болезненно осунувшееся лицо и мертвенные тени на коже, испарину у линии волос, он такой же мертвый, как и она, и ему тоже больно.

- Это Бенджамин тебе сказал? - они странная пародия на средневековую картину со светом от едва дающей что-то лампочки, Валери все еще сидит, Марк сильно ссутулится в плечах, склоняясь к ней, будто ангел над грешницей. И Дилейни зачем-то протягивает ему руку. - Это рак. Но ты наверняка сам знаешь. Господи, зачем он сказал об этом тебе.