Медвежьи лапы стали такими привычными, толстая шкура защищала от холода. В этой шкуре он был спокоен, он мог себя защитить, мог позаботиться. Незнакомый лес немного настораживал, но Рик все равно решился выйти, потому что сидеть в четырех стенах ему было тяжело с некоторых пор. Он привык к путешествиям, за пять лет исколесив множество стран бок о бок с Элайджей. Для него это стало таким привычным делом, что он даже вещи особо не разбирал, предполагая, что в любой момент его босс и друг куда-то сорвется. И хотя путешествовали они больше через порталы рюкзак с необходимыми вещами всегда был при Элгорте. Сейчас тоже сумка с вещами была припрятана в лесу, потому что возвращаться домой голым не хотелось. Вряд ли хозяйка дома и ее дети оценят это.

Он слышал о нападениях на туристов и отдыхающих в лесах вокруг Аркхема, но не придавал этому значения. Мало ли вокруг живет оборотней. Рик точно не был уверен, но догадывался, что он далеко не единственный такой особенный. Но когда пошли слухи, что это медведь, Элгорт не выдержал. Если это простой медведь, то он может попробовать его отвадить. А если его сородич оборотень, то что? Поговорить? Убить? Черт его знает. Просто захотелось увидеть себе подобного, если это, конечно, так и есть.

Чужая одежда, чужой запах, но почему-то знакомый. Ричард так и не понял как такое может быть. Он никогда прежде не сталкивался с подобным, но мозг упорно говорил ему, что он знает этот запах, помнит его, но не мог понять откуда и с чем это связано. Просто бежал следом, ударяя большими лапами о землю, покрытую мокрой травой. Ночью был дождь, кажется.

Белая шкура мелькает справа и Рик, издав тихий рык, сворачивает, сшибая тонкие деревца. В голову ударил адреналин, и человеческого оставалось все меньше в мыслях, изменяясь на животные инстинкты, но Рик продолжал бороться. Он не стал животным за годы рабства, и сейчас не станет. Выскочив перед таким же как он медведем в нескольких метрах впереди он предупредительно зарычал, просил остановиться. Кермодских медведей вряд ли было много в Аркхеме и окрестностях. Он не предполагал что увидит подобного себе здесь. И это сбило его с толку, но и укрепило его мысли, что это не простой медведь.

Она (а это определенно была она) была меньше, чем он в размерах, и выглядела немного помятой, будто переживала не лучшие свои времена. Рик понимал это состояние. Он заставил ее остановиться, это уже достижение, потому что будь сейчас полнолуние, то они бы точно уже сцепились, а так он видел в ее глазах проблески разума. Медведь с человеческими глазами, — так всегда говорил Элай, глядя на морду Элгорта. Но в его глазах не было желания охоты, а в ее было, и это пугало даже трехсот килограммового медведя, вроде Рика. Что делать? Драться не самый лучший способ. Обернуться? Тогда она разорвет его на части.

— Стой, — хрипит он, снова перекинувшись в человека и проклиная свой дар. Каждый раз больно, как в первый, из-за проклятого аконита и его заразы под кожей. Зрение всегда пропадает в этот момент, но возвращается через пару секунд. Приходится сидеть на земле кое-как прикрываясь тем что было под рукой. Трава, листья, ветки. Не самый презентабельный вид. — Я не желаю зла. Хочу поговорить! Знает, что она его понимает и слышит. Он ведь такой же, и она теперь это видит.

Страх слишком частый спутник Элгорта все эти пять лет его новой жизни. Он боится спать, боится темноты, боится новых людей, боится доверять, боится снова оказаться в подвале, боится снова услышать тот вкрадчивый голос, который прикажет ему сесть на задние лапы и терпеть, пока будут ломаться когти, пока шкуру будут раздирать острые инструменты, вкачивая туда отраву..

И сейчас ему страшно. Если его разорвет медведица, то даже регенерация вряд ли спасет, и никакая сила некроманта не поднимет, но Рик хочет понять, хочет поговорить. Он видит ее глаза, человеческие, такие знакомые, что начинает болеть голова от попыток вспомнить хоть что-то.

— Я не желаю зла, — медленно и спокойно произносит Рик, глядя прямо в глаза медведице. Между ними несколько метров, он успеет перекинуться обратно, если она решит напасть. Надеется что успеет, потому что его особенность может дать сбой именно сейчас, когда адреналин зашкаливает. — У меня же нет оружия, — конечно, нет, он, мать вашу, голый сидит перед ней, прикрывшись тем, что успел найти. Какое уж тут оружие. Рик перед ней как на ладони, полностью открыт и больше похож на приманку нежели на того, кто может дать хоть какой-то отпор, а драться с ней он не хотел. В теле человека он проиграет, а в теле медведя он сильнее, но не хочет причинить ей вреда, ведь обещал, что не хочет зла.

Рик понимает ее, знает. Он сам больше зверь, чем человек. Слишком долго жил в шкуре медведя, слишком долго ощущал себя лишь игрушкой на цепи. Те же повадки, мысли больше медвежьи, инстинкты только недавно стали походить на человеческие, но избавиться от них окончательно не получится никогда, как и от липкого страха, который будет преследовать всю жизнь. Как и кошмары, окутывающие темнотой.

Ждет реакции, но кроме рева, будто он загнал ее в ловушку ничего не получается. Будь он на ее месте, то уже бросился бы бежать, или напал. Года четыре назад точно напал бы, но не сейчас, по крайней мере, не в полнолуние. При полной луне, он не контролировал себя так хорошо как раньше, все еще не мог совладать с яростью и ужасом, что живут внутри бок о бок. И Рик чувствует все это от медведицы перед ним. Она не хочет его видеть, не хочет знать, но почему.

Он не просил доверия, потому что помнит, как тяжело доверять незнакомым, особенно, если пережил какое-то дерьмо в жизни, но все же хочет хотя бы поговорить. Может быть просто ищет родственную душу, или того, кто поймет его. У него есть человек, который понимает и принимает его таким, но это другое, Ричард даже сам не мог объяснить это ощущение, но он должен был заставить ее услышать его.

— Ты знаешь меня, — старается говорить спокойно, но от напряжения сводит мышцы на спине и ногах. Он готов в любой момент вскочить и перекинуться в медведя, чтобы поймать удар в той шкуре, которая его выдержит. — И я знаю тебя, но не понимаю откуда. Очень тяжело заново познавать мир, заново учиться взаимодействовать с окружающими, пытаться соответствовать окружающим и их ожиданиям. Рик учился, но не так быстро, как хотелось бы. И сейчас требовал того же самого от нее, чтобы она научилась вот так сходу доверять незнакомцу, который вдруг решил, что знает ее.

Оборотень морщится, видя через какие муки приходится проходить девочке, чтобы стать человеком. Знает, как это больно и тяжело, особенно, когда не очень хорошо себя контролируешь. Но с места не дергается. В такие моменты лучше не влезать и ждать. Если человек в ней одержал верх, значит, Рик все же чего-то добился.

— Я могу помочь, и не нужно будет нападать на других, на людей. Он хочет помочь, и может. Научить, показать что есть иной путь существования. Дать ей шанс окончательно не стать зверем, которым почти стал он, если бы не помочь со стороны. Каждому в какой-то момент нужна такая помощь, и Ричард хотел оказать ее.

Зачем? И правда, зачем? Рик не знает. Он не уверен, что хочет вспоминать свое прошлое, но оно преследует его во снах и наяву, врывается в его новую реальность, будто разрывая ее. Ему нужно сложить все вместе, чтобы понять общую картину. Ведь он помнит, что у него есть дочь, и это все, что он может сказать о своей семье, о прежней семье. Ведь теперь у него есть новая. Но вдруг она нуждается в нем, как эта девочка нуждается в помощи?

— Потому что хочу знать правду, — и не врет. Он хочет узнать, все-таки хочет, каким бы ни было его прошлое, Рику это необходимо. И почему-то он уверен, что эта встреча ему поможет хотя бы копнуть на поверхности этого кургана.

— Я уйду, — он поднимает руки в всем хорошо известном жесте, будто сдается вражеским войскам. Просит успокоиться и не кричать. Смотрит в глаза, изучает лицо. Такое знакомое. — Мне нужно спросить, поговорить, помочь. Перечисляет все, что мог и хотел бы сделать сейчас. Он не умел правильно реагировать, не знал, как себя вести в ситуации, когда на тебя кричит медведица, которую ты только что заставил обернуться человеком. Единственным его вариантом сейчас было просто сбежать и больше никогда не вспоминать об этом. Однако, Ричард переборол это и с места не двинулся.

— У тебя такие же глаза, — внезапно даже для самого себя говорит Элгорт. Ему плевать на то, что они оба голые, плевать, что они посреди леса. Это так не важно сейчас. Чьи? Почему он помнит глаза, помнит маленький кулон в виде медвежьей лапки, помнит голос, но не может сложить этот пазл воедино? Что за проклятая магия поразила его мозг, или он сам себя заставил.

— Рик, — прижимает ладонь к груди, будто они говорят на разных языках, старается не делать резких движений, чтобы не вызвать еще одну волну крика. — Я могу помочь, — снова повторяет он. — Научишься контролировать себя, будет легче.

Кости ноют от недавней трансформации, шрамы на коже ноют, потому что Рик уверен, что они болят, но это не так. Психосоматику ему так и не удалось побороть, поэтому он всегда живет с болью, пусть и мнимой, и он хорошо знает, как порой желанно одиночество, особенно для медведей, которые предпочитают не сбиваться в стаи. Но людям нужны другие люди. И девочке нужен кто-то кто мог бы позаботиться о ней, научить. Возможно, в нем играл нерастраченный отцовский инстинкт, но ему отчаянно хотелось завоевать ее доверие, расположить к себе. Взгляд тяжелый, будто мысленно, она уже переломила ему хребет и убежала в чащу, но пока что она этого не сделала, что давало надежду. — А ты? — спрашивает в надежде на знакомство. Обычно это первый шаг к чему-то. По крайней мере, так пишут в книжках, что запоем сейчас читает медведь, наверстывая упущенное.

Расслабился и упустил из виду. Дурак. Рик только успевает выставить вперед руки, хватая девушку за плечи, когда та влетает в него. Сколько же в ней силы? Или это отчаяние. Обычно такая нечеловеческая сила проявляется, когда ты на грани. У Рика было тоже самое несколько лет назад, когда он рвал на части приспешника того алхимика, что держал его в подвале. Сейчас он чувствовал в ней тоже самое. Такая же ярость, страх, отчаяние, будто это последнее что она способна сделать в этой жизни.

Ногти разрывают кожу, и Рик рычит от боли, но только обороняется. Нужно оттеснить ее, иначе он останется без глаз. Шрамы на лице затянутся, и быстро. Забавно, что колдун пощадил красивое лицо, а девчонка-оборотень именно с него начала. Видимо, судьба у Рика такая. Перехватить тонкие запястья, скинуть ее с себя в траву. Он не хочет причинить боль, не хотел и драться, но пожив долгое время без людей, сам помнил, как потом тяжело воспринимать от  них что-то хорошее, особенно, если они тебя обижали. Судя по ее реакции, девочке досталось хорошо и жилось очень не сладко. — Успокойся! — рычит Элгорт, стараясь сжимать руки не так сильно, чтобы не оставить синяков. Хватит с них травм на сегодня.

Что делать со слезами прикажете ему? Отползает чуть назад, глядя на сжавшийся комок. Неужели она думает, что он станет ее бить сейчас? Сама эта мысль приводит в ужас. Рик размазывает по лицу капли крови, которые все еще сочатся из не успевших затянуться ран. Внутри просыпается какое-то давно забытое чувство, желание позаботиться, спрятать и защитить от всех невзгод. — Эй, — он снова подвигается ближе, осторожно касается разбитой коленки. — Не надо, успокойся, — говорит уже мягче, тише. едва касается плеча. Такая маленькая и хрупкая, а сколько силы. — Иди сюда. Тянет к себе за руку и обнимает все еще сопротивляющуюся девушку, нежно и осторожно, прижимает к груди, чтобы успокоить. Поистине отеческий жест, который заставляет какие-то мыслительные процессы в голове бесноваться так, что заболели виски.

— Я не обижу, — в очередной раз повторил он. Уже даже со счета сбился сколько раз пообещал это, но если надо скажет еще. Ей нужна помощь, нужна защита, и Рик готов ее дать. Хотя бы сейчас. А потом уйдет, как и обещал. Но девчонка явно живет в лесу, а не в доме ,как он, и выходит на охоту из нужды, а не размяться и провести полнолуние. Стало так стыдно, что он прямо сейчас готов был отнести ее в особняк Фонтейнов, чтобы хотя бы обогреть.

Гладит по спутанным волосам, ткнувшись носом в макушку, слушает слабое бормотание и всхлипы. Ей нужно успокоиться, а Рик не мешает, просто дает возможность почувствовать, что она не одна сейчас, и если она позволит, то Рик поможет и в дальнейшем. — Правда могу помочь, слышишь? Хочу помочь. Рик говорит спокойно, надеется, что сквозь пелену истерики и звериной сущности она его слышит. Он сам долго учился разделять их, и до, и после заключения. И поэтому не давил и не требовал от нее ничего, просто пытался и пробовал разные варианты.

Уиннифред.
Это звучит так знакомо. Будто что-то родное, из далекого прошлого, о котором Рик не помнил почти ничего. Пытался, но не мог, будто кто-то намеренно подтер все его воспоминания о том, кем он был до того, как попал в свой личный ад.

— Мою дочь так звали… зовут, — тут же поправился он. Ведь неизвестно ничего. Может быть она жива, может быть они сменили имя или фамилию, может быть и то, и другое. Ведь он не смог даже о своих родителях ничего найти, хотя и помнил их очень смутно. Ни имен, ни лиц, только расплывчатые образы.

Внимательно глядя на девочку, Рик не знает как себя вести и что сказать. Он перечитал столько книг, говорил о стольком с разными людьми, учился и слушал, но никогда за пять лет не задумывался о том, что ему придется оказаться в подобной ситуации. Но вот он сидит посреди леса совершенно голый, перед ним такая же обнаженная девушка, и у него в голове только один вопрос — почему она кажется ему такой родной и знакомой?

Он уже говорил, что у нее особые глаза. Он помнит их. Но откуда? Заплаканные глаза, то как она шмыгает носом, вытирая лицо тыльной стороной ладони.

— Не плачь, малышка, это всего лишь царапина, — он улыбается, целует маленькую коленку, осторожно протирая антисептиком, дует, чтобы не жгло. — Она скоро заживет, вот увидишь. И белокурая девчушка, кивнув вытирает нос тыльной стороной ладошки, поправляет платьице и снова садится на велосипед, с которого только что упала…

Вздернутый носик, большие темные глаза. Это была его Уинни, его малышка. Интересно, какая она сейчас. Сколько ей уже? Двадцать? Двадцать Один? Рик даже не помнит год, когда он пропал, с трудом но припоминает какие-то события, но ничего конкретного. Мигрень резко ударяет в виски, заставляя зажмурить глаза и сжать челюсти, чтобы переждать приступ. Он привык к тому, что она появляется внезапно. Считает про себя до десяти и выдыхает, когда волна отступает, давая ему время чтобы поговорить.

Она все еще сидит перед ним. Острые коленки, локти, худое уставшее лицо, и вся какая-то угловатая, вряд ли ей больше двадцати, но внешность оборотней бывает обманчива, он знал это по себе. Никто не давал ему сорок лет. — Почему ты в лесу? — спрашивает он. Не самый логичный вопрос, но почему-то в голове он звучал куда важнее и нужнее, чем оказалось. Какая разница почему она в лесу. — Не плачь, малышка, царапины заживут, — говорит он тихо, прекрасно зная, что царапины и правда совсем скоро заживут. Раны, что она оставила на его лице уже успели покрыться коркой и медленно затягивались. Рик физически ощущал, как кожа натягивается, как соединяются порванные ткани. Хорошо, что шрамов не останется, он не так силен как племянник Элая, и не сможет примириться еще и с изуродованным лицом.

— Я могу помочь добыть еду, если хочешь. Он знал этот взгляд. Уиннифред убивала ради пропитания и защиты, как и он когда-то. Никогда ради своего удовольствия. Ричард старается держать своего зверя в узде, но прекрасно понимает как это тяжело, когда тебе приходится большую часть времени прятаться в толстой шкуре. Так спокойнее, безопаснее, так ты сильнее, опаснее, тебя боятся.

Я научу тебя всему, Уинни, — маленькая ладошка в его руке. Она еще слишком мала, чтобы обращаться, и не факт что она унаследовала его ген. Может быть ей повезло и девочка не будет вынуждена страдать каждое полнолуние. Но она ему верит, улыбается, позволяя стереть капельку вишневого мороженого с подбородка, ее любимое.

— Уинни, — тихо повторяет он, смотрит на нее склонив голову на бок. Нет, она не может быть ею. Откуда ей взяться в Штатах. А как он попал сюда? Его привез Элайджа. А ее? Рик медленно подползает ближе, снова вглядывается в лицо, ищет знакомые черты. Осторожно касается пальцами маленького старого шрама под коленом. Трехколесный велосипед, наехала на камень и упала в канаву. — Ты тогда порвала любимый комбинезон, когда упала, — вдруг говорит он, сам пугаясь своих слов.

У меня нет родителей.

Это будто упрек, будто ему лично, что Рик виноват в том, что у девочки никого не осталось. Она выглядит знакомо, она пахнет знакомо. Даже ломанные нервные движения пытаются всколыхнуть в голове что-то, что Ричард сам не может достать. В его голове слишком много белых пятен. много скрытого туманом, много того, что его мозг намеренно прячет, не позволяя показать даже Элаю. Но он хочет понять что в этой девочке заставляет его нервничать и чувствовать себя виноватым.

— Здесь нет людей, — тихо отвечает Рик. — Нам нужны люди, чтобы не стать монстрами. Он говорит во множественном числе. Не только ему или Уиннифред нужны люди. Оборотням как популяции они необходимы, Рик в этом был убежден. Он побывал и на той стороне, и на этой, и знает как тяжело возвращаться к человечности, как захлестывает это ощущение силы и того на что ты способен.

Они похожи. Рик был таким же. Он не помнит этого, но знает, что был. Ему нравилось быть медведем, нравилось как ветер пытается прорваться сквозь толстую шкуру, как снег в темных чащах хрустит под лапами, как ломаются ветки когда медведь проходит мимо тонких молодых деревьев. Нравилось ощущение силы и полной безнаказанности за свои деяния. Рик никогда не убивал людей до своего заточение. Но он охотился и понимал какое это восхитительное ощущение загонять добычу, получать свой приз. Но ему всегда было куда возвращаться. Ей же вернуться было некуда и не к кому.

— Дурацкая была идея, ты была слишком мала для этого велосипеда, — он хмыкает, как будто они сидят за столом на кухне, пьют чай и вспоминают былое. Но он не помнил платья, но помнил девочку. — Красный велосипед? Мама. Как звали ее мать? Она похожа на нее, не на отца, нет. Даже цвет глаз и тот от матери. Ричард морщится от вернувшейся мигрени. Резкая боль ударила в затылок, медленно расползаясь по всей голове, будто кракен опутывал щупальцами корабль, чтобы утащить его в пучину моря. И из этого моря выплыло: — Кетрин… Рик едва прошептал это имя, но так и не понял к чему оно и кто эта Кетрин ему, откуда она у него в голове. А мигрень все сильнее опутывала голову так что оборотню пришлось сжать челюсть, скрипнув зубами, чтобы не схватиться за виски.

Он помнил красный маленький велосипед, помнил желтое пятно, но не сложил что это было платье, а не просто пятно. Вся его прошлая жизнь сплошные пятна. Он имя-то свое с трудом вспомнил, когда его нашли. Привык отзываться на «эй, тварь», «чудовище», «зверь» и прочие нелестные клички. Заново вспоминать как говорить, как вести себя будучи человеком, как вообще быть человеком, а не тварью на цепи — все это пришлось узнавать буквально на ходу. Но у Рика было дружеское плечо, на которое он смог опереться. Человек, который не причинил вреда, а наоборот помог и увидел у зверя человеческие глаза, и зверь до сих пор у него в неоплатном долгу, только верность и дружба давно переросли в нечто большее, по крайней мере у зверя.

— Я тоже до этого не видел медведей, — старается улыбнуться мягче, как-то по отечески что ли. — Зато насмотрелся на магов. Элгорт фыркает, но без злобы. Он живет в доме с магами, он уже пять лет путешествует с магом и некромантом, он сам жертва магии, так что об этом он может порассказать много. — А еще встречал чупакабру, — зачем-то добавляет он, видя мелькнувший в больших глазах интерес.

Это пока все, что он мог придумать, но как уговорить ее хотя бы одеться и поговорить не посреди леса, а где-то где тепло и он может накормить ее нормальным обедом. Ричарда тянет к ней, будто магнитом, и он готов помогать ей даже если придется носить еду на эту опушку и оставлять ее в узелке под деревом. И одежда, ей нужна одежда, потому что на улице хоть и лето, но зимы в Аркхеме не самые приветливые, но до наступления хотя бы осенних холодов, Рик надеялся, что сможет разобраться что в этой девочке такого, что так привлекло его внимание, что все его нутро тянется к ней и желает защитить, оберегать и если понадобится рвать глотки за ее безопасность.