in between what i find is pleasing and i'm feeling fine
love is so confusing, there's no peace of mind
Внутренний круг переливает из пустого в порожнее. Верховный Родрикс упорно гнет свою линию: как он надоел. Взгляды Родрикса, которые почему-то в обществе считаются прогрессивными, едва ли не революционными, навевают на Венделла скуку. Он видел таких людей. Он читал о них. Ему никогда не понять, что творится у них на душе и каким мусором набили их головы, продуцирующие одну гениальную идею за другой. Сломать существующие порядки — восхищенные вдохи, равнодушные кивки, обсуждения в кулуарах, неизменно бурная реакция. Будто во всей мировой истории не находилось смельчаков, решавших пойти наперекор судьбе и бросить вызов устоявшимся традициям. Будто лавры Максимиллиана Робеспьера не дают спать по ночам Верховному Родриксу.

Он плохо кончил, этот самый Робеспьер. Верховный Родрикс может пойти по его дороге, если не будет осторожен. Каждому будет дано по его вере.

Нужно позвонить отцу. Венделл подбрасывает ключи от машины и ловит за брелок — полукруг из выделанной кожи. Подарок Кэррин. Хорошо, когда есть друзья. Некоторые вещи попросту не нужно приобретать самостоятельно, за тебя это сделают. Правда, выбор друзей не всегда удачен, но Венделл непременно благодарит за подарки. От всего сердца. В конце концов, ему тоже нравится выбирать сувениры, в особенности на Рождество, когда адепты культа черной пятницы наводняют магазины, рвут друг у друга вещи с красными ценниками. Этот гам наполняет существование жизнью, привносит хаос. Иногда частичка хаоса даже необходима.

На другую сторону улицы, где припаркована машина, Венделл переходит вместе с какой-то приличного вида дамой бальзаковского возраста и Элайджей Фонтейном. Ничего особенного. Фонтейна он видит, пожалуй, даже чаще прочих. Или слышит о нем. Одно и то же. Венделл посматривает в сторону позера (брюки прекрасно сидят, узнать магазин/попросить контакты портного). Ничего необычного, вечер, такой же, как сотни других вечеров. Тусклый фонарь вдруг ярко вспыхивает — предсмертная агония у него началась, что ли?

Венделл зажмуривается на мгновение и незаметно для окружающих поворачивает ладонь вправо, будто крутя невидимый регулятор. Мешает. Освещение снижается до приемлемого уровня. Хорошо еще, что дорога пустынна. Будь здесь такой же траффик, как в том же Лос-Анджелесе, все трое рисковали бы очутиться под колесами. А так ничего, вон, уже и дама бойко шествует по направлению к пекарне напротив, чтобы ухватить там пару-тройку уцененных брецелей.

А вот с Фонтейном, кажется, что-то не так. Тот будто теряет ориентацию в пространстве, что само по себе странно. Ладно бы все происходило в кромешной тьме, но нет. Тут бы, конечно, пройти мимо, отбрехавшись старым добрым «это не мое дело», но до такого уровня картонного киношного равнодушия Венделл еще не дошел. К тому же, Элайджа — маг. А отец крепко-накрепко вбил Венделлу в голову допотопные установки о том, что магия превыше всего. Следовательно, и маги. Да даже если применить принцип полезности Бентама, помощь Фонтейну могла принести Венделлу большие дивиденды в будущем. Помощь той же леди с еще не купленными брецелями — нет.

— Что с тобой? — Венделл бесцеремонно подхватывает его под локоть. — Не стой посреди дороги, давай я тебя доведу.

Держит он крепко.

long is the day and ceaseless is the fight;
around us bid thy quiet shadows creep,
and rock us in thy sombre arms to sleep
У Элайджи Фонтейна есть семья. Утверждение. Совершенно точно есть. Венделл испытывает ощущение неправильности происходящего. Не он сейчас должен быть с Фонтейном в минуту его слабости, в миг его беспомощности. Не он, а кто-то из его близких. Венделл всматривается в малейшие перемены на лице мага. Отмечает будто в первый раз скульптурные черты. Фонтейнам, определенно, повезло: в длинной родовой цепочке часто встречались красивые люди; что еще, кроме периодических вливаний дало бы такой ослепительный результат?

— Лжешь, — прерывает его Венделл, решив не слушать возможных оправданий и оборвать все на корню. Он мог бы уйти. Он действительно мог бы уйти, не заваривать эту кашу, не искать больше приключений вдогонку к тем, что уже тянут его в свои холодные объятия. Не касаться тайны Элайджи Фонтейна. Вызвать ему «убер» и забыть, вытряхнув из памяти прочь. Пусть его бедами занимаются те самые близкие. Или же он сам. Порыв ветра дергает один из концов кашне на себя, и скользкий кусок ткани едва не отправляется в путешествие, яростно трепеща шелковыми складками.

— Я не осуждаю, — добавляет Венделл, уже сбавив тон. Да, пожалуй, иногда в жизни наступают моменты, когда без недосказанности и неправды не обойтись. Кроме того, у него тоже есть свои секреты. У кого их нет? На свете не найдется никого, кто не скрывал бы чего-либо, будь то съеденная втихаря шоколадная конфета или же убийство близкого родственника. Тайна тайне рознь. Элайджа выбирает такую. Венделлу ли судить? Нет. Одно его, пожалуй, немного радует: то, что идеалист Родрикс может смело подтереться своими идеями и запретами. Кому бы ни заплатил Фонтейн за то самое «могущества», к светлой магии все это никакого отношения не имеет.

— Сколько нужно времени, чтобы зрение пришло в норму? — он вытаскивает из кармана носовой платок, протягивает Элайдже — у того глаза слезятся. Смотреть на него едва ли не физически тяжело, будто чувствуешь все то же самое. В голову приходит идея даже лучше прежней. Не стоит оставлять его тут. Неважно, что Элайджа Фонтейн намного старше и опытнее. Фонари на этой улице больше не взбрыкнут — об этом Венделл позаботился. Но где гарантии, что такого не случится в другом квартале?

— Я могу отвезти тебя домой. Тебе лучше не оставаться сейчас одному, вдруг это повторится.

Венделл вновь протягивает ему руку, предлагая опереться. То, что он делает, не поддается рациональному объяснению. Он даже не может понять, насколько хорошо или плохо будет подвезти Фонтейна до дома. Для бензобака, наверное, плохо. Для родных Фонтейна, наверное, хорошо. Даже если он живет один. Да, даже в этом случае.