За ледяной Маской Элая бьётся ледяное сердце. Наверное, многие так и полагали, думая, что раз жизнь некроманта неизменно связана со смертью и душами, ищущими покой, то до мира живых ему нет дела и такие простые чувства, как забота или любовь ему не знакомы.

Или ревность.

С ней наследник дома Фонтейн сталкивался крайне редко, и напоминала она ему алчное желание обладать кем-то или чем-то ради собственного удовлетворения или злорадства. Как если бы он увидел на прилавке антикварную вазу, никак не выписывающуюся в интерьер ни одной из многочисленных комнат особняка, однако всё равно купил, чтобы она не досталась никому. Даже если это будет значить разбить вазу на осколки и выбросить на помойку.

Впервые сердце болезненно сжимается и колет от мысли, что получить желаемое не в его силах. Да и было ли это возможным хоть когда-то? Где он, а где Андрей с его многовековой историей и опытом, заслуживающим если не уважения, то как минимум почтения. Между ними нет договорённостей, только тянущаяся месяца, если уже не годами, привязанностью, основанная на совместном досуге и с редкими визитами в отель, ни один из которых не закончился так, как хотелось бы магу. В своих мечтах он красочно представлял день, когда не только духовное, но и физическое единение наступит между ними, и речь ведь даже не о сексе в тривиальном его понимании. У этого слова нет чёткого конкретного значения, которое давали бы в словаре и оно же создавало рамки, но для начала Элай был бы рад получить просто поцелуй. Даже если короткие клыки будут царапать его нижнюю губу. Даже если крошечные точки от зубов останутся возле его рта. Даже если Найтшейд не будет подключать свою фальшивую физиологию и такая желаемая ласка не закрепится его жарким дыханием. Пусть так. Это приемлемая цена за удовлетворённое любопытство, смелая попытка понять, есть ли у этой истории продолжение.

Коснуться открытой кожи, увидеть, что прячет вампир под тонкой шелковой рубахой, если каждый раз кутается в одежды как прокажённый, хотя чувство холода не знакомо ему.

Разве это много?

Элайджа устал чувствовать себя временным увлечением, лёгким перекусом, кормушкой для птиц, которая опустеет, когда появится более сытное местечко, однако и этой возможности его лишили. По крайней мере, об этом шептался весь ковен.

Симпатия колдуна и Андрея лежала на поверхности, и не брезгующие распускать злые слухи языки тут же включились в игру, посеяв зерно сомнения в его сердце, стоило древнему созданию проколоться всего лишь раз. Как сладкий мёд, в его впечатлительное сознание влили фальшь (ой, фальшь ли?), что у Найтшейда новый фаворит, и стоит присмотреться на чьём запястье теперь красуется белый браслет-повязка, скрывающий ещё свежий порез от острого лезвия ножа.

Губы Элая невольно сжимаются в тонкую полоску, и мужчина прижимает руку к груди.

«Какого хрена?» - не под стать своему статусу думает он, не брезгуя ругательством. В его почтенном возрасте уже пора бы перестать верить на слово всему и прежде чем выдвигать обвинения убедиться самому в правоте, но в этот раз злость застилает ему глаза и глушит напрочь голос здравого смысла. Темнота, скупая, напоминающая тупик, из которого нет выхода. Нелепый, совсем не подходящий ему юношеский максимализм, который руководит Фонтейном, а не он им, когда маг подзывает в себе мальчишку, одного из тех слуг, что бесшумными призраками шастают по особняку и натирают до блеска столовое серебро.

- За мной, - звучит сухой приказ, уже говорящий одной своей интонацией, что хорошего не жди.

Нет страсти или желания, только скупой расчёт – галстук и рубашка остаются на спинке стула, там же и брюки, аккуратно сложенные вдоль стрелок.

«Каким будет лицо Андрея, когда он увидит это?» - единственная мысль, засевшая в голове. Элай был уверен, что он не провокатор. Значит, ошибся, просто не было достойного, того, с кем хотелось пойти на поводу у чувств. Он готов видеть злость, гнев, обиду, испуг, удивление, да что угодно, лишь бы не дурацкое безразличие и самое пугающее – есть кто-то, что лучше и уже заменил тебя.

Маг уверен, что вампир придёт вовремя – пусть в его руках была целая вечность, он никогда не опаздывал. И этот раз не станет исключением, ведь Элайджа сам его пригласил, прикрывшись нелепой причиной – попросил его помочь прочесть древние письмена на языке, с которым мужчина раньше не сталкивался, а Найтшейд вполне мог, ведь повидал он достаточно.

Дрожь удовольствия бежит от макушки вниз вдоль позвоночника, и Элай громко выдыхает, откинув голову назад, сводит вместе острые лопатки, весь вытягивается, нависая над ещё казалось бы совсем мальчишкой. Вот так совпадение, его волосы чёрные как воронье перо и закручиваются в неопрятные кудри там, где отросли достаточно сильно, а глаза почти изумрудные. Разве что во взгляде нет того опыта, что копился у вампира веками, а в угловатых чертах лица ещё много детской невинности, не появилась острота и закалка многолетней выслужки.

В его комнате приглушённый мягкий свет, но мелкие веснушки на коже всё равно горят ярко. Плавные изгибы линий, каждое движение бёдрами, сопровождаемое тихим стоном. Кажется, что он сам запутался в том, чего добивается и какие цели преследует, зачем сжимает тонкие запястья юноши над головой и кусает его плечи, оставляя яркие отметины зубов. Мстит? Наказывает желанного человека за неверность? Хочет вывести его на чистые, как дождевая капля, эмоции и заставить его почувствовать то же, что испытал он, когда узнал, что он не незаменим?

Тонкие юношеские пальцы впиваются в его кожу, царапают лопатки, оставляя продольные красные полосы от плеч до поясницы, которые видны особенно ярко на бледной коже, набухают. Особенно пряно вкус жизни ощущается в контрастах, и Элай, проводящий среди мёртвых и кричащих душ, молящих о спасении, больше времени чем среди живых, чувствовал особенно трепетно эту тягу к жизни, когда вжимал тонкого мальчишку из прислуги в кровать. Маг не знает его имени, а запомнил исключительно потому, что природа наградила его такой выразительной и запоминающейся внешностью, как мазок краски на девственном холсте или маковый цвет в поле – он сразу бросается в глаза, и маг зачарованно наблюдает как он наливает вино в бокал на тонкой ножке или вытирает столовые приборы, любуется его тонкими запястьями, выглядывающими из-под манжетов белоснежной рубашки, пока пальцы не обжигает медленно тлеющая сигарета, а пепел падает на пол.

Он очень красив, но всё же не Андрей. Лишь его жалкая и весьма скверная подделка, как статуэтка в сувенирной лавке, перевернув которую ты найдёшь на подставке надпись «Сделано в Китает». И от желания обладать им уже сводит зубы.

Чувство вины молчит, притаилось где-то глубоко внутри, будто ждёт момента, когда Элаю действительно должно стать не по себе, но он всё никак не наступает. Ни когда он прижимается губами к вытянутой тонкой шее, ни когда оставляет на ней яркий след зубов, который мечтает однажды увидеть на теле вампира, изящном и в то же время крепком, не оставляющем сомнений, что Найтшейд может за себя постоять.

Эта обида, желание уязвить, практически детские и глупые, как первый урок, который ты получаешь в жизни: будь осторожен, и тогда не будет разбитых колен и саднящих ссадин, обходи стороной углы, чтобы не расшибить лоб. Самые надёжные те воспоминания, что запомнились горьким опытом, и Элайджа как будто пытался демонстративно показать, что напускное равнодушие причиняет ему боль. Есть граница, до которой он пройдёт отвержено, сжимая крепко зубы и не издавая ни звука, но однажды лимит его терпения исчерпает себя. За искуственным ледяным образом ещё бьётся живое чувствующее сердце, и чтобы оно не замерло вновь ему нужна поддержка, подпитка, как горячему огню нужны сухие дрова, чтобы он не погас.

Мужчина слышит шаги, когда вампир ещё только поднимается по лестнице. Они всегда широкие, но неспешные, размеренные, как дыхание, которое вампир так любит подделывать. Даже не обладая острым слухом Фонтейн просто знал хорошо дом, в котором провёл значимую часть своей жизни, и слышал отголоски мысли, но не углублялся в них. Не хватало фокусировки, особенно когда пылкий мальчишка обнимает руками его шею и тянется к губам, пытается урвать жаркий поцелуй и недовольно скулит, когда маг опускает ладонь на его шею и сжимает горло, отталкивает его и вжимает затылком в подушку, ненадолго перекрывая воздух.

Юноша стонет неприятно громко, но этот звук теряется за хлопком двери позади.

Если бы злость и обида были материальны, то Элай точно ощутил бы плечами и загривком их ледяное прикосновение.

Машинальным движением колдун убирает со лба мокрые волосы и шумно выдыхает, перекатывается в сторону и садится на кровати, прикрываясь одеялом. На его губах играет самодовольная усмешка истинного провокатора, засранца, играющего на чужих эмоциях и чувствах. По телу бегут мурашки от предвкушения, когда он наблюдает с какой лёгкостью Андрей справляется с мальчишкой и тот как зачарованный одевается, заправляя каждую пуговицу в петлю, уходит на ватных ногах, держа голову строго прямо перед собой и не моргая. Жутко, и от того ещё более интересно.

Элай сдержанно хмыкает себе под нос и перекинувшись через подушки находит на полу собственные брюки, достаёт пачку сигарет из заднего кармана и закуривает.

Ни тени сожаления на лице, только неподдельный интерес, азарт, с которым он мечтает пройти дальше и узнать как далеко может зайти. Или насколько ещё хватит его терпения.

- Отчасти, - решив хотя бы в словах не лукавить, когда они стоят друг перед другом, признаётся Фонтейн, выдыхая облако дыма, - Я знаю как это больно, Андрей, потому что терплю то же самое каждую нашу встречу.

Нет, его не предавали показательно, но каждый отказ, каждая его попытка стать ближе, не увенчавшаяся успехом, хуже удара под дых, выбивает воздух из лёгких и землю из-под ног и заставляет чувствовать себя изгоем, прокажённым, которого нужно сторониться. Даже сейчас он убирает недокуренную сигарету в пепельницу, потушив её о стеклянное дно, тянет руку к щеке, но вампир уклоняется от прикосновения как от пытающегося лизнуть его яркого языка пламени, жмурится как от слепящего глаза света, из-за чего внутри всё обрывается.

- Послушай прежде чем уйдёшь, - а в том, что он уйдёт нет сомнений – маг сам поступил бы так же. Он сжимает его запястье, смотрит снизу вверх,, не позволяя слабому огоньку надежды в глазах угаснуть, и прижимает холодную ладонь к своей груди, где быстро стучит сердце, - У нас может быть всё, если ты позволишь мне дать тебе больше. Доверишься мне.

Чуть смелее ведёт рукой по предплечью, сжимает локоть, приподнимается на кровати.

- Неужели тебе не хочется больше? – обида всё же просачивается в голосе, выдавая, что в свои шестьдесят пять он тот ещё заносчивый ребёнок, требующий к себе внимания и ласки, сколько бы не пытался убедить себя в обратном.