Когда собрание в части открывалось вопросом "как вы относитесь к детям?" ничего хорошего ждать не следовало.
Бертольд к детям всю жизнь относился ровно. Своих любил, но не баловал, чужих не обижал, даже если очень хотелось. Для него дети были чем-то вроде промежуточной стадии, когда человек уже как бы существует, но ещё как бы не совсем. Причин страстно их не любить он не видел, как и любить.
Наставник из него был никакущий, но ему этого даже говорить не приходилось - у них в части были ребята с более симпатичными физиономиями и даже с собственными детьми, так что над ним участие в дне профориентации домокловым мечом никогда и не висело.
И тем не менее, такое событие все равно всегда сказывалось на жизни всей части: все здание необходимо было вычистить до блеска, каски отполировать, шланги проверить, из холодильника выкинуть йогурт Волчека, в котором зародилась жизнь ещё где-то в эпоху прошлого дня профориентации.
В день самого детства тоже отдыхать не приходилось: юные дарования ведь обожают лазать там, где не прошено и не дозволено, вне зависимости от пола и возраста. Даже взрослые лбы мечтали изучить пожарную машину изнутри, что-то потрогать и куда-то это самое переложить, что разумеется было недопустимыми.
Бертольду в этом году досталась роль как раз надсмотрщика - для этого его лицо подходило просто идеально, бесспорно.
На лекции он был особо не нужен: там все сидели смирно и хотя бы делали вид, что слушают. Бертольд эту благородную белиберду слушать тоже бы не хотел. Не то чтобы она не соответствовала действительности, просто звучала также, как выглядела их часть сегодня: слишком идеально. Каждое слово правильное и красивое, все к месту, все четко по времени. Ничего лишнего, все идеально. Но реши хоть кто-то из этих детей и правда стать пожарным, быстро отыщет в холодильнике просроченный йогурт, да ещё и не один. Хотя конечно стоило признать, что Бертольд бы в самой лекции вряд ли что-то хотел бы поменять: он вообще не мастак говорить, да и о педагогике мало чего знает, так что не ему решать, не ему обвинять кого-то в лицемерии за эту речь.
Потом были вопросы.
А как вы решили стать пожарными? Бертольд бы ответил, что ничего не решал, просто он полудурок, у которого много сил и некая неуязвимость, которые хотелось выгодно и с пользой пристроить, что он и сделал.
А вы чего-нибудь боитесь? Большинство отвечали, что не спасти кого-то. Это был самый правильный ответ, пускай даже не для всех самый честный. Такая работа не лишает страха перед смертью, просто делает смерть чуть понятнее. Бертольд боялся, что однажды встанет выбор между спасением жизни и раскрытием тайны своей природы.
А как ваши родные относятся к вашей профессии. Ну, тут все просто - всем на Бертольда было плевать.
Ответы Аккермана вообще редко совпадали с ответами остальных, так что он ещё раз порадовался, что не ему всё-таки пришлось общаться с детьми.
Потом наступило свободное время. Кто-то из подростков, сгруппировавшись в кучки, отправились общаться с ребятами. Другие устроили марафон сэлфи. Третьим просто было плевать - они остались сидеть на местах.
И, конечно же, некоторые поспешили к пожарной машине, чтоб их всех. Вот за ними следом Бертольд и рванул, стараясь сохранять на лице выражение праведной благосклонности.
-Я прошу Вас это не трогать, - как можно мягче сказал он - смотреть можно всё, но....
Он обрывает фразу, заметив наконец ярко-рыжую копну волос. Нет, он видел их и раньше, просто издалека все было не так... Реально.
Перед ним стоял маленький Илай.
Его маленький Илай. Во плоти.
-Не трогайте, - хрипло договаривает он, не сводя взгляда с призрака.