«Я тебя вижу.»
Он вытягивает руку и сближает большой и указательный пальцы так, чтоб «поймать» кончиками фотоаппарат и неотплипающее от него лицо его владелицы. С высоты директорской ложи все гости похожи на колышащееся на ветру поле: сами того не понимая, их тела шевелились в унисон настроенческому ветру, исходящего от сцены, то в предвкушении поддаваясь вперёд, то в ужасе вжимаясь в мягкий бархат кресел. Ему не было нужды смотреть сам спектакль — он уже знал, что тот удался на славу, просто наблюдая за волнующейся людской массой. Что для них было прекрасной игрой, изысканным блюдом для разума, которое даже переварившись до конца, оставит ещё долго напоминающее о себе послевкусие, было для него серьёзным делом. Он, не жалея ни средств, ни собственных сил вкладывался в это единое произведение искусства, выбирая только самое лучшее: хитрые механизмы, ловко и изящно сменявшие декорации от точно выверенных шагов актёров и актрис; костюмы и реквизиты, чья достоверность привела бы в детский восторг самого дотошного историка; освещение, заставлявшее забыть, что всё было ненастоящим, и музыка, которая буквально играла на душах зрителей в самые нужные моменты... Продолжать можно было бесконечно. Но никакие технические детали не сравнятся с мастерством людей, превращавших картину в сказку наяву, начиная от юного ассистента костюмерщицы и заканчивая их оперной дивой, всеобщей любимицей зрителей.
Его большая-большая семья, цветущая как любовно ухоженный сад. Он выглядел немногим старше молодых актёров, но он был здесь многим-многим дольше. Так давно, что он почти и забыл жизнь вне стен этого театра.
Для гостей это очередной продукт культуры, пусть роскошный, пусть великолепный, но даже его истолчит в пыль время и людская переменчивость. Для него это было детищем всей его жизни, а для них просто игра. И всё же сия неизбежность была не так страшна, какой её порой рисует воображение. Он смотрит сквозь пальцы на одну-единственную гостью, казалось бы ничем не отличавшуюся от колышащегося марева полевых цветов, занимавших зрительские сидения. Но нет-нет, он чувствовал как разворачивающийся на сцене сюжет не просто увлекает её.
Затягивает. Сама того не до конца понимая, она начинает относиться к этой сказке столь же серьёзно как и он сам, только вот продолжает топтаться на самом пороге. Он прерывает свой немигающий взгляд, моргнув медленно и лениво, как довольный собою кот, так и не убрав руку от той точки, где спрятался фотограф. Открыв их снова, его голова приподнимается и медленно поворачивается в сторону: он занял единственное — какое совпадение! — пустое кресло во всём зале... как раз рядом с фотографом. Она его не замечает, не чувствует пристального змеиного взгляда. Она жмётся к линзе фотоаппарата так сильно, что кажется устройство вот-вот засосёт её внутрь.
«А ты видишь...?»
Скорее всего она даже не почувствовала как его пальцы осторожно легли поверх её и подвели к одной запретной кнопке, мягко вынудив нажать. Он снова прикрыл глаза буквально за секунду до того как зал и сцену ослепила яркая молния вспышки. На миг он пожалел, что проспустил тот удивительный миг преображения и слившихся течений двух реальностей. Всего на миг, потому что настоящее шоу только начинается.
Несколькими секундами спустя зал оглушает натуральный раскат грома, от которого ещё ослеплённые зрители вскакивают на собственных сидениях, а некоторые даже кричат от неожиданности. Но как бы страшно им не было, он хорошо знал, что они никуда отсюда не уйдут, пока история не подойдёт к своему логическому концу. Ведь гости, сами того не зная, были такой же неотъемлемой частью игры, как и актёры.
Открыв глаза вновь, он находит себя на приглушено освещённой сцене, — в этой точке сюжета ночь начинает медленно уступать своё место дню — в руках одной из танцовщиц, с которой он незаметно среди других пар кружился в вальсе вокруг блиставшего в центре чуда.
Упавшей звезды.
В какой-то момент он отделяется от хоровода танцующих, чтобы подать руку приходящей в себя даме. Её волосы завиты в причудливые, элегантные локоны, а ослепительно белое платье ни похоже ни на что, когда-либо существовавшее в человеческой истории. Чуждая, космическая красота.
И ужасно осиротевший фотоаппарат у опустевшего кресла. Двух. Незначительная мелочь.
Прежде чем он мог пригласить новое лицо этой сценки на танец, её уже вырывают из его рук другие актёры. Они кружаться вокруг неё как мотыльки вокруг светильника, охая и ахая, не в силах побороть в себе желание прикоснуться к прекрасному. Их голоса шелестят как листья декоративных деревьев, которые на сцене, парадоксально, кажутся более настоящими, чем из зала. И пока их пожирают жадные взгляды зрителей, блестящие в темноте почти как звёзды
(или глаза огромной толпы голодных кошек),
голоса танцующих нараспев засыпают новую звезду их спектакля очень будоражащими вопросами:
«Кто ты? Откуда ты? Куда держишь путь ты, дочь небес?»