Нет. Нет. Нет.

В последний день в Нью-Йорке Дебора жалуется на то, что этот идиот кого-то обрюхатил, когда они в очередной раз расстались, и теперь, когда они снова сошлись, Хейз не понимает как ей реагировать. После концерта в Мэдисон-Сквер-Гарден они ловят такси и останавливаются у первого же бара, проезжая всего несколько кварталов по Восьмой авеню. Лета расстроена не меньше подруги, потому что, поездка на остров прошла зря. Встречи с колдунами и ведьмами, уверяющими, что обладают знаниями достаточными, чтобы помочь в снятии проклятия самого Древнего, соединяются в одну бесполезную цепочку из тайн, увиливаний от ответа и лжи. А лгать Элаю вообще-то тяжело, учитывая, что он на себе ощущает, как краснеет от вранья даже ее желудок, и как мысли сбиваются в одну кучу, предают ее и охотно рассказывают некроманту все недомолвки, если он только того пожелает. Концерт Кендрика в Нью-Йорке отговорка вполне безопасная, Лета ведь рвалась на него целый год; вербование новых полукровок в Ковен Лилит, с которым теперь пытается совладать Дебора, будучи еще недавно новенькой в магическом мире, - отмазка менее безопасная, но вполне логичная. В конце концов, все заканчивается шотами текилы в баре, где они соглашаются на том, что дети - исчадия ада, а магия - настоящее бесполезное дерьмо.

Лету тошнит следующие два дня. Тошнит, пока она пытается соединить хотя бы несколько слов в предложение, но оставляет лист своего сырого диплома абсолютно пустым, удаляясь в уборную, безуспешно пытаясь контролировать навязчивые спазмы. Тошнит, когда чует запах кофе и пытается съесть хотя бы горстку сушенного инжира. Тошнит, когда Хлоя, сжалившись над ее муками, решает помочь с тезисами к диплому, очень неудачно пошутив о том, а не беременна ли она случайно. Лета закатывает глаза, даже подсмеивается в ответ, и обещает себе, что больше никогда не прикоснется к текиле.

Нет. Нет. Нет.

Лета мечтает о текиле, когда видит две короткие, разрушающие весь мир, полоски на тесте. Слова Хлои не идут с головы, она покупает тест на всякий случай, забывает о нем, как только от еды начинает тошнить чуть меньше. Ее неудачная поездка в Нью-Йорк завершилась отравлением, подумаешь. Лета вспоминает о нем, когда после поездки проходит еще несколько дней, и, одним ужасно-пасмурным утром, закрывается в ванной своей старой комнаты, молится чертовым Древним богам, чтобы помиловали ее хотя бы раз. Должна ведь от всесильных тварей быть польза.

Но Древним все равно на то, что она залетела. Лета держит в руках тест, сверлит его ошарашенным взглядом и еле сдерживается от того, чтобы драматично скатиться по стене и, может быть, заорать. Задирает ночную рубашку и смотрит на свой, пока еще плоский живот, прикасается к нему неуверенно, будто боится обжечься. Нет, не пока еще плоский - он таким и останется. Ребенок - последнее, о чем она может сейчас волноваться, не тогда, когда она тратит столько сил на поиски решения для Элайджи, и еще больше на то, чтобы скрывать это от него. Рик обо всем знает и пытается уговорить ее прекратить, опять предлагает выкачивать из него силы, забирать по крупицам жизненную энергию, высасывать все его тепло. Лета озлобленно вертит головой каждый раз, когда он начинает с ней об этом спорить, кричит на него, напоминая, что вообще-то, они нужны ей оба, так что никакой услуги он ей не сделает, если урежет себе десяток лет.

Нет. Нет. Нет.

Лета вдруг отчетливо осознает еще одну страшную правду. Вероятно, о ее маленькой новости придется рассказать, если она еще собирается поступать правильно. Поставить перед фактом и сказать, что в свои двадцать три ставать матерью вечно кричащего и гадящего в пеленки создания, она не собирается. Вероятно, нужно сообщить об этом и Рику, и Элаю, учитывая, что она, черт возьми, понятия не имеет кто из этих двоих оказался таким метким стрелком.

На пути в спальню очень хочется удрать, но Лета крепко сжимает в руках тест, пытается игнорировать подступающую дрожь, все время сглатывает и задерживает дыхание, дабы не уловить по случайности еще одного запаха, от которого внутренности болезненно сожмутся, разразившись новым приступом рвоты. Утро пробирается сквозь занавески неуютным светом предстоящего угрюмого дня, не освещает кровать слепящими лучами, может это и к лучшему - назойливое солнце не раздражает Элаю глаза.

- Почему Рик уже не в постели? Сейчас сколько? Часов семь? - Лета не уточняет, почему сама же спала в своей старой комнате. Этому можно найти разумное объяснение - она вернулась слишком поздно прошлой ночью, просидев допоздна с Деборой и несколькими ведьмами ее ковена в месте их постоянных собраний; не объясняет, почему так рано подорвалась в выходной после длинной ночи. Слова вообще вылетают из ее головы, их заменяет подступающая к горлу паника, - Нам срочно нужно разгадать кое-какой ребус.

Она все еще не подходит к Элаю, нерешительно перекатываясь с ноги на ногу возле кровати. Вдруг хочется рассмеяться, громко, истерично, - настолько вся эта ситуация нелепая. Лета поднимает руку, демонстрируя причину ее странного состояния шока с нарастающим приступом истерики. Она чувствует, как в уголках глаз набирается вода, и катится по щеке одинокой досадной слезой. А еще ее опять тошнит. Тошнит ли так же Элайджу? Он всегда лучше блокировал последствия их связи.

- А вот и ребус, - выдавливает ведьма после затянувшийся паузы, бросая тест в руки Элайдже.

Непоколебимое спокойствие Элайджи должно успокаивать, его руки вокруг плеч, привычно холодные и бережные, обвивают ее с хрупкой нежностью, будто Лета фарфоровая, будто она крохотная птица в его ладони. Иногда, Лете хочется свернуться калачиком у его ног, или затеряться в крепких объятьях, положив голову на грудь, вслушиваясь, как знакомо и размеренно сердце стучит в ритм ее. Это ее любимое чувство. Но сейчас штиль в его глазах раздражает, а искренняя, безусловная поддержка заставляет злиться на саму себя.

Какого черта он настолько спокоен? Какого черта меня это так бесит?

Паника расползается по каждой клетке и, кажется, все сильнее пульсирует в висках, прямо там, где Элайджа оставляет поцелуй. Первые месяцы вместе были сумбурными, странными, быстрыми, сметающими границы нормальности, но самыми решающими в ее жизни, хотя и оставили бесконечную вереницу повторяющихся вопросов. Кто выходит замуж в двадцать один? Что за идиотка решит отдать все свои силы стареющему магу? Что за больная на голову решит смириться с тем, что у будущего мужа вообще-то есть любовник? В конце концов, что за ненормальная полюбит и того и другого? Вероятно, нужно посещать психотерапевта не только с дружескими визитами, вероятно, ей не помешало бы понять логику своих действий и исключить все возможные варианты сумасшествия. Но ребенок это слишком даже для нее. Элайджа угасает с каждый днем, иногда слепота настигает и ее, не настоящая, - будто фантомная, как мимолетный блик, но этого достаточно, чтобы понять каково это сейчас и, еще хуже, каково будет потом.

Что я решила?

Хороший вопрос. Простой. Ответ теряется во рту, горчит на языке, будто она сделала глоток лечебного отвара трав, как в детстве, когда у нее начинались колики в животе от большого количества колы и сладостей. Сейчас-то Лета осознает, что ее мать, не взирая на свои более яркие качества, вообще-то была неплохим родителем, раз знала из чего заваривать чай, когда ее ребенку плохо. Если бы существовала инструкция, в деталях описывающая как, что и когда нужно делать, чтобы заслужить ярлык хорошей матери, Лета бы запуталась в первом же пункте и никогда в жизни не дошла бы до последнего, ведь она терпеть не может инструкции. Некоторые люди просто не должны становиться родителями, - мир от этого ничего не потеряет.

Освобождаться от объятий Элайджи кажется неправильным решением, но ведьма все же убирает из своих плеч тяжелые руки, проводит пальцами по его бледной ладони. Когда-то, между извилистыми линиями жизни и смерти, алым порезом на ней красовался соединяющих их шрам. От него осталось нечеткое напоминание, но он до сих пор рассекает границы между ними, каждый раз напоминая о том, что они больше не два отдельно функционирующих организма, что они навсегда единое целое.

- Я даже не знаю чей он, - Лета мотает головой, отпуская ладонь. Отходит на расстояние вытянутой руки, - не далеко, потому что перспектива похоронить себя на груди Элайджи все еще кажется очень привлекательной, - А что, если ты его никогда не увидишь?

Предположение вырывается раньше, чем мозг успевает его обработать и ударяет по ней новой волной страха. Лета не помнит, когда в последний раз так чего-то боялась. Она замирает, пытаясь представить кошмарную картинку из будущего, в котором она решает оставить ребенка. Тошнота подкатывает к горлу резко, без предупреждения, Лета пытается удержать в себе скудное содержимое желудка, игнорировать спазм, крепко прижимает ладони ко рту, но все зря. В конце концов она хватается за край кровати и ждет, пока не освободится от накопившейся во рту блевоты, от удручающих слез, стыда и недомолвок.

- Я не смогу, - Лета не узнает тихого звука, который еще минуту назад был ее голосом, - я не хочу его. Не хочу.