Эмоциональные связи. Такие чуждые слуху, всему существу Кая, два слова, выдолбленные на черепной коробке острым гвоздем почти у каждого, кого он знал. Эмоции, чувства, — то, что было недоступно пониманию темноволосого мальчишки довольно долгое время, не считая чувства страха. Страх пронизывал его своими черными нитями, вышивал под кожей витиеватые узоры, целовал каждое утро в бледные губы, когда Кай просыпался от очередного кошмара взмокший, дрожащий, холодный.

Кай не любил солнце, предпочитая прятаться в сумрачной прохладе толстых стен своей квартиры, забившись в угол с очередным тетрадным листком и серым карандашом, рисуя на полях лики Древних Богов из своих снов. Он не знал, как их зовут и чего они хотят, но смех их переливом церковных колоколов на похоронах раздавался в голове ежеминутно, заставляя вздрагивать от каждого шороха родительского дома, заставляя сжимать карандаш с такой силой, что в следующую секунду он ломается пополам, пачкая рисунок рассыпавшимся на куски грифелем.

Со временем, чувство страха стало постоянным, слишком близким, таким знакомым и привычным, что отошло на задний план, трансформировавшись в одиночество. С этим чувством Кай продолжил жить и смирялся в течение всех оставшихся лет, вплоть до поступления в колледж, где его одиночество споткнулось и разбило нос об пару голубых глаз, внимательно смотрящих на него с другого конца коридора.

Она ворвалась в его жизнь холодным северным ветром, хрустальным смехом, белоснежными, как все снега Арктики, мягкими локонами, легкими касаниями изящной руки к плечу, ароматом весеннего луга и голубых, как самое чистое море, глаз. Урсула склонялась над его серыми рисунками и брала в руки цветные фломастеры, придавая темным, безликим кошмарам из его снов, все цвета радуги, превращая их в простые детские раскраски. Одним взмахом руки прогоняла чувство одиночества, делая своим присутствием каждый день особенным. В своих фантазиях Кай называл ее Гердой, заплетал ей длинные светлые косы, целовал алые губы, путаясь пальцами в прядях чужих волос. И Кай знал, что ни Снежная Королева, ни Древние Боги не способны разрушить ту связь, что возникла между ними.

Под ладонями чувствовалась холодная каменная кладка, пока длинные бледные пальцы ласково оглаживали каждый острый выступ со скрупулезной тщательностью, и Кай почти физически ощущал, как от нее веет трехсотлетней историей. Говорят, что история это правда, которая превращается в ложь, а миф — это ложь, которая становится правдой. Парень не знал подлинной истории этого замка, но был уверен, что сегодняшней ночью создаст свою.

Вместе с ней.
Его Герда для Кая.

Игры разума, игры с чувствами, с памятью, с набором эмоций, — игры, в которые играл Кай Марлоу. И главной игрушкой, главной героиней его сценария, была, несомненно, Урсула де Бур. Девочка, чье имя сочетало в себе коварство морской богини-злодейки и ярость медведицы, дошедшей до нас из Древного Рима. Фильм, самопровозглашенным режиссером которого являлся Кай, должен был развернуть свои события в стенах этого замка, и пока что все шло более, чем по плану.

Марлоу устал, откровенно устал быть в вечной тени своего альтер-эго, которому девчонка уделяла внимания больше, чем ему, настоящему. Каю доставалась роль лучшего друга, того-самого-парня, который всегда подставит свое надежное и выслушает чужие проблемы с противоположным полом. Каждый раз, когда ласковая женская рука касалась мягких кудрей его волос на голове, каждый раз, когда Урсула была в опасной близости от его лица, внутри Кая все горело ледяным драконьим пламенем, сжигая внутренности, скручивая их и выворачивая все его существо наизнанку. Сколько раз он сдерживал себя от излишнего касания к бархату теплой кожи, сколько раз он сжимал кулаки и стискивал зубы, чтобы не сорваться, не ворваться в чужой податливый рот напротив собственным языком, разбивая последние преграды между ними. Урсула де Бур — его личная зависимость, головная боль, спасение от одиночества, тяжелый крест на шее.

Ее он тоже рисовал, рисовал своей Богиней, обнаженным силуэтом на фоне заката, темнеющего неба, ледяного моря. Ее волосы на картинах всегда были собраны в небрежный пучок, а босые ноги ступали на раскаленные угли, языки полыхающей лавы, ласкающих нежные женские пятки. Вокруг нее Кай всегда рисовал последователей, чьи лица скрывали черные, обветшалые от времени плащи, из под которых в молитвенном жесте были сложены худые бледные руки. И среди них всегда был один, кто был выше других, в приглашающей позе тянущий к Богине свои костлявые пальцы.

Урсула очень быстро оказалась там, куда Кай изначально планировал ее привести, пользуясь эхом старинных стен замка, негромко нашептывая ей череду бессмысленных слов, почти как демоны из его снов, что твердили каждую ночь, что он особенный. Особенной для Кая была девочка с глазами цвета сапфиров, так доверчиво следующая за его голосом, отдающимся эхом от всех стен здания, и ведущего ее в самый темный подвал. Там, где она не сможет его увидеть, там, где она не сможет его опознать, но обязательно почувствует всей поверхностью кожи то, как сильно и страстно он её желает.

В кромешной темноте слышен размеренный стук капающей откуда-то с потолка воды и, когда девушка оказывается почти по центру помещения, у нее за спиной в паре десятков метров, раздается щелчок замка от входной двери. Ловушка захлопнулась и жертва успешно в нее попала. Кай не подходит сразу, наблюдая издалека за беспомощными попытками Урсулы попытаться открыть дверь и позвать на помощь.

— Здесь тебя никто не услышит, — шелестит его голос откуда-то сбоку, постоянно перемещаясь по помещению вдоль глухих стен, отражающих эхом ужас, пробирающий девушку до костей. Кай хочет, чтобы она его боялась, но не хочет ненужной истерики и паники, поэтому следом звучит фраза, что ей стоит успокоиться. Уже ближе. Слишком близко.

Марлоу слишком много времени в своей жизни провел в кромешной темноте, избегая солнечных лучей, как ожогов, поэтому его глаза адаптируются к отсутствию света быстро и безболезненно, тогда как Урсула в панике крутится на месте, в попытках увидеть хоть что-то. Кай не дурак, Кай никогда бы не посмел подойти к ней без лишней страховки, поэтому вкрадчивым голосом просит закрыть глаза, в следующую секунду накрывая их алой тканевой повязкой. И от касания мягкого шелка к векам, Урсула вздрагивает, но не сопротивляется, позволяя незнакомцу завязать тугой красный узел прямо на затылке. Такая наивная, такая доверчивая, и так сильно желающая встретиться, наконец, с парнем из сети, что готова позволить загнать себя в ловушку там, где ее никто никогда не найдет.

— Здравствуй, Урсула, — горячим шепотом на ухо, пока его ладони тяжелым грузом опускаются на хрупкие девичьи плечи, — Ты пахнешь лучше цветочного сада после теплого дождя, — невесомое касание кончиком носа у виска, рисующее незамысловатый узор вокруг кромки уха, запуская механизм из мурашек по всему телу, — Я слишком долго ждал тебя. И больше никогда не отпущу. И Кай готов был поклясться, что среди могильной тишины помещения слышал ускоряющийся стук ее заячьего сердца.