Тщательно уложенные завитки в волосах Бэйзила отдавали пенкой для укладки с насыщенным цветочным запахом. В памяти воссоздаются незначительные и совсем бессмысленные детали так же отчетливо и ясно, как витающий в воздухе аромат ириса у входа в выделяющийся из общей толпы серых бетонных клонов магазин, где на вывеске витиеватым и размашистым шрифтом выведено «Иоганн и Луиджи».

Лео улыбается, прежде чем сделать решающий шаг по ступеньке вверх. Измеряет ее задумчивым взглядом, словно решая, насколько плоха его идея.

Плохие идеи ему нравятся - они, как правило, предназначены для удовлетворения странного рвения к саморазрушению. Из плохих идей рождаются самые лучшие песни. О Бейзиле он уже написал парочку. Ничего выдающегося, учитывая, что наиболее подходящий для его ситуации оказался беспрерывно звучащий в голове назойливый мотив со всегда актуальными строчками «Но почему же он мне не дает».

В кармане твидового пальто, возле сигарет со спичками, всегда в свободном доступе, хранится, как амулет, гармоника Софии; маг сжимает ее на удачу - действие скорее неосознанное, но когда его солнечной девочки нет рядом, к безрассудству подталкивает и одно лишь напоминание о ней.

Книжная лавка внутри похожа одновременно на все претенциозные заведения Лондона, собранные в одном месте, смешанные в пыльную кучу из книг идеи с тех былых деньков в городе туманов. Прежде они с Бэйзилом могли разговаривать часами, упиваясь чересчур сладкими коктейлями с кокосовым ромом (его любимый), мартини (любимая отрава Фонтейна), и ненавязчивой компанией друг друга. Бэйзил держался на учтивом расстоянии полуметра, как и со всеми, но с каждой их встречей пространство между ними уменьшалось, переходя за опасную черту душевной близости. Возможно, Фонтейну казалось, что они с Лео родственные души. Возможно, Лео просто хотелось его отодрать, прижав к одному из неустойчивых стеллажей университетской библиотеки, к которой Бэйзил испытывал гораздо больше влечения, чем к нему.

Где-то немного щенячье восхищение Фонтейна на одном из этапов их знакомства выбило Лео из колеи, а он то считал себя неуязвимым к любви по ту сторону сцены, масляным взглядам дрыщавых любителей инди и смазливых, генетически красиво сложенных, лиц. Уловить ту тонкую грань, когда несколько хорошо проведенных вечеров переросли в одержимость, Лео так и не смог, перейдя от легкого общения к настойчивым требованиям большего.

Софи, то ли петляя между громоздкими колонами Сорбонны, то ли уплетаясь в очередной скандал ее европейских приключений, нагло смеялась в трубку по ту сторону телефона, в красках подытожив, что эту гору Лео не взять. Плотно стиснув зубы, маг цедил в ответ озлобленные ремарки: «А слабо хотя бы минут пять не быть такой мелкой каверзной сучкой?», на что она припевала ангельским голосочком: «А слабо отыметь его на протяжении следующих десяти дней? Тогда я перестану быть мелкой каверзной сучкой». В итоге, ничего у Лео не получилось, но с другой стороны, Софи было таки слабо изменить своим лучшим повадкам. Хорошо, что в своей кошачьей, грациозной стервозности она была абсолютно прекрасна.

Янтарный искусственный свет доброжелательно встречает Лео, когда тот размеренным шагом движется внутрь не то книжного магазина, не то кофейни, не то антикварной лавки, сродни тем, что в маленьких европейских городках привлекают охотников за редкостными безделушками; маг лениво проходится возле стопок книг, уложенных на крепких полках строго по жанрам, проводит по корешках длинными пальцами, не поворачивается, чтобы взглянуть на прилавок, и еще не вглядывается вглубь помещения в поиске высокого силуэта в экстравагантной жилетке; затем продолжает свою экскурсию в разделе новинок, где кто-то неряшливо оставил чашку из-под кофе, помеченную на ободке бледно-розовой помадой; еле слышно напевает свою версию той самой песни с рокового вечера в лондонском пабе. Бэйзил превратил его в фанатика, заставив зациклиться так, как обычно кто-то зацикливается на нем.

С приближением к барной стойке знакомая цветочная дымка смешивается с пряным сортом кофе, не обычной дешевой арабикой, грубой и кисловатой при каждом глотке, а чем-то насыщенным и дорогим. Зная Бэйзила, тот вероятно пожелал, чтобы кофе в его магазин привозили только элитных сортов откуда-то с Ямайки или какого-нибудь Эквадора. Среди шелеста страниц, легкого звона кофейных чашек, тихих разговоров и заговорщических перешептываний он видит Бэйзила за одним из столиков. Все та же обманчиво надменная осанка, тонкие складки на переносице и обезоруживающий вид безоблачного, познавшего дзен, счастливца.

На лицо сама по себе наползает полуулыбка. Сколько они не виделись? Когда в последний раз разговаривали? Остались ли у него следы, маленькие отметины на коже и в сердце, после тщетных попыток Лео убедить его в том, в чем того так сложно убедить? Маг присаживается на стул напротив, тем самим заставив Бэйзила оторвать глаза от толстой книги. Рука в кармане пальто вертит крошечную гармонику, Лео опирается на мягкую бархатную спинку, расслабленно растянув перед собой ноги.

- Скучал по мне?

Маска невозмутимости быстро скрывает секундное замешательство, разглаживает тень удивления со страхом, и стягивает эмоции в пластиковое, безопасное выражение безразличия. Лео не видит на безоблачном лице ни единой неровной линии, пульсирующей жилки или случайной капли пота на виске, но знает, как должно быть стучит у него пульс, чувствует правдивую реакцию так же отчетливо хорошо, как и знает сидящего напротив человека.

В стенах холодного сырого лофта, посреди просторной кровати с разбросанной на ней одеждой, старыми медиаторами, бутылками из-под темного стаута, грязными следами прошедшей вечеринки, он тянет Бэйзила за собой на застеленную смятую поверхность простыней. Они разговаривают беспрерывно около часа, у Фонтейна напряженная спина, будто он лежит на иголках, он то и дело пытается отодвинуться, оставив себе иллюзию личного пространства, но по меркам нетерпящего прикосновений недотроги быстро расслабляется, поддаваясь ласкающему действию алкоголя и размеренного, сонливого разговора. Лео переваливается набок, несколько раз моргает, пытаясь остановить мир от вращения, следит за острыми линиями челюсти, движением чуть обветренных губ, вслушивается в не такие уж увлекательные, как минутой ранее, истории, концентрирует внимание на выбившейся рубашке, на мирно покоящейся на груди ладони и пальцах, неосознанно отбивающих беззвучным ритм. Лео тянется за его ладонью, обрывая Фонтейна на полуслове первым же, еще безобидным, действием. Его темные глаза наблюдают за Найтшейдом с подозрением и округляются в два медных, блестящих пенни, наполняясь нескрываемым испугом, стоит Лео притянуть его пальцы к приоткрытому рту.

- Тебе понравится, - обещает Лео, завлекая мага под себя без предупреждения, не давая времени на обреченное, краткое «нет». Ему не нравится. Ни тогда, когда Лео почти не настаивает, ни позже, когда не предоставляет возможности отказаться.

В «Иоганне и Луиджи» пространство сужается до шаткого дизайнерского столика, до пары глаз, беспокойно бегающих по тексту невероятно притягательного именно в этот момент британского романа. Сухой ответ растягивает полуулыбку Лео, слова вовсе не задевают его эго, скорее предвещают будущий взрыв. В смутно знакомой обложке Лео узнает роман Моэма, наклоняется ближе, отбирая с рук Бэйзила книгу, догадки подтверждаются выведенным серебряными чернилами названием на корешке.

- Какой занимательный выбор, - движениями пальцев в воздухе он перелистывает на как будто случайную страницу, читает в голос несколько знакомых строчек, - «Безумно тоскуя по Милдред, он ее презирал. Теперь он понимал, что нет на свете худшей пытки, чем любить и презирать в одно и то же время...»

Звучно захлопнув роман, Лео возвращает его на столик, пододвигая ближе к Бэйзилу.

- Люди слишком много думают о том, что лучше чувствовать, вместо того, чтобы просто чувствовать. Ничем хорошим он не заканчивается, я расскажу тебе концовку по дороге на фестиваль, - Найтшейд обводит взглядом выхоленное заведение, вспоминает, как оно, еще будучи далекой мечтой, жило только на красочных описаниях и в настойчивой фантазии Бэйзила, - предложишь мне что-то менее слащавое? И, может быть, кофе.

Лео опять наклоняется через стол, заглядывая Фонтейну в глаза, будто пытается выжечь взглядом притворную маску безразличия. Слишком мало времени прошло для того, чтобы она сумела прижиться плотнее и продержаться дольше, чем несколько минут. Ему хочется в это верить.

- Я скучал.

Вот оно.

Заметное, нервное движение по гортани, когда Бэйзил сглатывает свой испуг, пропуская его сквозь себя, зажмурившись, сдаваясь перед неумолимой, быстро надвигающейся волной, подготавливая себя к наихудшему исходу. А когда-то Лео был единственным, не считая его притрушенной подружки, кому он разрешал к себе касаться. Сначала неуверенно, осторожно, и, как будто невзначай, незаметные скольжения по ладони, еле ощутимые сжатия плеча, заговорщицкий шепот, легко обжигающий ушную раковину, пока кожа покрывалась пупырчатой рябью, перерастали из неловкости в привычку, и превращали обыденность в навязчивую потребность.

В прохладных стенах «Иоганна и Луиджи», среди шуршащих книг и горячей кофейной дымки, Лео не хочется наказывать Бэйзила за равнодушие, - хочется его поцеловать. Увидеть, как искажаются в удивлении выразительные черты, и как во взгляде пробегает паника, запуская механизмы в слишком умной, забитой бесполезной информацией, голове. Он представляет, как ощущает шелковое, елейное касание темной копны волос, мельтешащей по впалому животу ниже, по мере того, как маг опускается перед ним, обреченно предоставляя свой рот, соглашаясь на все, что Лео попросит.

Найтшейд представляет как в очередной раз после неловкого соглашения Бэйзила, он дождется, когда в удручающей духоте скомканной постели услышит равномерный ритм дыхания, а после Лео набросает пару строк кривым почерком, остро ощущая, как чужой подбородок непроизвольно утыкается ему в плечо, ища уюта. Потом Лео уйдет посреди ночи в последний работающий в округе бар, сыграет кавер на старом фортепиано, пока будет ждать на свой заказ, пересечется взглядом со смазливым студентом колледжа и пропадет из жизни Бэйзила на несколько дней или недель. Он знает, что Бэйзил никуда не денется, и когда после сотого проигнорированного сообщения, Лео отпишет, то незамедлительно одержит вежливый, исполненный скрытых надежд и сомнений, ответ.

Его послушный ранимый мальчик.

Хорошо, что это не единственная отличительная черта, иначе Бэйзил не отличался бы от толпы таких же, пытающихся занять место в мыслях, простаков, жаждущих расположения, требующих отдачи. Почему люди ожидают исполнения выдуманных ими же обязательств, если никто не давал никаких обещаний? Почему создают в голове красивый, нереалистичный образ, а потом раздосадовано требуют ему соответствовать? Единственная, кого Лео не способен разочаровать или шокировать несоответствием - это София, самая важная константа в его жизни, - каждый из них в деталях знаком с уродливой, прогнившей сущностью другого, хороня остатки собственной совести в забытье объятий друг друга, даже не пытаясь отказывать себе в капризах. Но очаровательное восхищение Бэйзила отличалось от всего остального в жизни Лео, потому что Бэйзил вообще редко позволял себя чем-то очаровываться, а кем-то - тем более, не с его не отключающимся мозгом, анализирующим каждый шорох в свою сторону. Лео обнаружил у мага удивительную способность заговаривать себя, заставлять слушать до поздней ночи, странным образом удовлетворяя преследующее от континента к континенту одно лишь желание, что когда-либо имело значение - желание не скучать.

Бэйзил из настоящего более осторожен - он опытнее, он знает, чего ожидать, он закаленный своим испугом, и в здравом уме не станет тосковать по тому, от кого сбежал. Бэйзил стал умнее. Он решает не царапать воспоминаний, как царапают до крови укусы насекомых или стягивающиеся раны, лишь бы унять назойливый зуд, - решает ретироваться до того, как выступит кровь. Лео поднимается вслед за ним, игнорируя официанта, вдруг перестав теребить гармонику, и позабыв о самоуверенности в голосе. Он ловит Бэйзила за запястье, сжимает худую руку в своей, ощущая как под мягкой тканью рубашки настойчиво звенит пульс.

- Не уходи, - шепчет он, наклонившись; его глаза в этот момент чище летнего неба, - светлые, жалостливые, - почти зеркальны тому выражению щенячьего восторга Бэйзила из прошлого, - Всего лишь разговор, а потом ты сам решишь, - Лео переходит через стол, приближаясь, становясь близко, но недостаточно для видимой тревоги, и чуть усиливает свою хватку, - разговор тебя не убьет, а поговорить нам рано или поздно придется. Я здесь на какое-то время. София в Аркхеме, - чуть помедлив, он добавляет с призраком усмешки на серьезном, сосредоточенном лице, - и ты в Аркхеме.

Он называл его Полли, когда выдыхал в шею неловкий поцелуй. Он был Полли, играющим старые хиты Боуи на уклуле в его спальне, Полли, чьи длинные ноги уперто переплетались с его ногами, путались так, что не возможно было сказать, где чьи, пока кто-то из них не решал подняться с кровати. Он был его Полли, со странной любовью к ромашковому чаю и японским сладостям, Полли с неопрятными пятнами веснушек на линии позвонка и Полли, не признающим зажигалки, а только длинные спички. Выстраивать идеальный образ как красивый кирпичный домик, не оставляя ни одной коварной прогалины, через которую пробралась бы правда, которая как сырость, что грибком оседлает на самых крепких стенах и разъедает в черный каждый видимый угол, разрушит их идиллию, - было настоящим испытанием. Испытанием, которое Лео изо дня в день удачно проходил, получая в награду восхищение, благоволение, любовь. Он хотел своего Бэйзила обратно. Закрыть его в клетке или привязать к кровати, как зверька, преданного, но глупого, и никогда больше не ослаблять поводок.

- Я хочу извиниться, - говорит он, усаживаясь обратно, скрывая торжество в глазах. Да, да, да. Слушай меня. Его голос искренний, кристально чистый, как утреннее море - он походит его глазам, грустным, признающим вину, преданным.

Сигареты почти выпадают из кармана, когда Лео к ним тянется, но маг успевает поймать их на полпути вниз, на секунду отрывая глаза от Бэйзила. Не спрашивает можно ли здесь курить, - какая разница. Тонкой спичкой он зажигает конец сигареты и упивается в нее, наслаждаясь дымом в легких и возможностью продлить момент.

- Я понимаю, что простого извинения недостаточно, но я должен тебе хотя бы это. Прости, за все, что я сделал. За каждую ссору и каждый раз, когда тебе было больно. Прости, что не мог стать тем, кем ты меня видел. Прости, что разбил сердце.

Лео наклоняется, прикрывает глаза, сглатывая. Извинения – правдивые или фальшивые – всегда давались тяжело, он не до конца понимал, какими были эти, но удивляется, когда, в самом деле, чувствует зарождающуюся где-то в солнечном сплетении горечь, - ее щупальца распространяют неожиданную грусть по всему телу, и Лео может дать этому единственное рациональное объяснение, - он действительно скучал.

- Но больше всего прости, за все то, что мы сделать не успели.

Последние слова маг говорит с закрытыми глазами.

Пепел лениво опускается на изысканный пол, делая «Игоанна и Луиджи» менее безупречным творением, оставляя в новой жизни Бэйзила Фонтейна первую видимую прореху. Одну из многих.

Так уж сложилось - Лео хочет его обратно. Если смотреть в корень сумасбродного желания, - ведь, как он себе всегда твердил, ему не нужен никто, кроме Софии, - можно предположить, что трепетное чувство в груди является любовью. Лео достаточно самоуверенный, чтобы самому в это поверить, упиваться в своей тоске достаточно для того, чтобы приползти к Бэйзилу и кричать о своих чувствах. В действительности, больше всего Лео скучает по безграничной власти над кем-то, по послушной покладистости и обожании. К несчастью для Бэйзила, он выбрал его, потому что помимо своих очевидных желаний, Фонтейн оказался еще и незаурядной личностью, кем-то с кем не будет скучно, кем-то, о ком он вспоминал слишком часто спустя много времени после их расставания, о ком думал, даже когда был с Софией.