а радио ловит лишь только, только твою частоту
До наступления весны остаются считанные дни. Термометр демонстрирует сорок градусов Фаренгейта, ветер взметает ввысь полы черного пальто, точно крылья летучей мыши. Алая подкладка вспыхивает языком пламени и тотчас же вновь смазывается, укрощенная смоляным кашемиром.

Важно соблюдать баланс. Впервые повстречавшись с Грейс, он едва сдержался, чтобы не предложить ей тотчас же перебраться в Аркхем. Ей бы там понравилось. Он не знает точно, но верит в это, отчаянно хочет верить. Но начни он уговаривать ее, непременно спугнул бы. Нужно дать привыкнуть к себе, не быть навязчивым, хотя желание уже чересчур сильно. Венделлу непросто, но он все же справляется, проявляет такт. Он деликатен и вежлив, он интересуется всеми делами Грейс, но дает ей самой рассказать о том, что творится у нее в жизни, а не вытягивает из нее информацию. Баланс. Венделл повторяет себе это, точно мантру. Слову еще далеко до вечных маркеров, которыми он отмечает точки на собственном жизненном пути — «это хорошо» и «это плохо». Но и оно обретает определенную силу, наливается весом.

Он рассеянно вертит в пальцах ключи от припаркованной неподалеку машины. Шагает по дорожке из светлого камня. Думает о том, что Грейслин тянет ко дну ее бестолковый отчим. Они сразу друг другу не понравились, но в том нет решительно ничего удивительного — Ник Гослинг, очевидно, относится к тем людям, с которыми у Венделла просто априори ничего получиться не может. Он чувствует таких людей и оттого даже не пытается наладить с ними контакт, затянуть потуже нити доверия на их шеях. Зачем так утруждаться? Конечно, было бы лучше, если бы отчима Грейс постигла судьба матери. Но это может сильно расстроить сестру, и без того встревоженную, и без того взвинченную. Да и Венделлу не прибавит сильно много очков — напротив, еще, чего доброго, вызовет подозрения.

Маг нажимает на кнопку звонка и, пока ждет щелчка замка, снимает перчатки. Когда Грейслин показывается на пороге, он встречает ее мягкой улыбкой. 

— Грейс! — Венделл протягивает ей руку, после приобнимает за плечи и тут же отпускает — продлить бы это мгновение, но рано, еще рано.

— Держи, — вручает девушке плоскую картонную коробку — ну не с бутылкой вина ведь навещать сестру, которой и двадцати-то не исполнилось? Швейцарский шоколад во все времена остается беспроигрышным вариантом, от него не отказываются даже те, кто и вовсе не притрагивается к сладкому. Что-то особенное они туда подмешивают, не иначе.

— Как ты? — он ступает следом за ней в дом. Не на пороге ведь им говорить.

— Как Ник?

Не то чтобы этот вопрос Венделла сильно интересовал. Но прикинуться, что ему есть какое-то дело до Ника Гослинга и рака, пожирающего его нутро, он способен. К тому же, о здоровье отчима Грейс он уже успел справиться у медицинской сестры, которая за небольшую мзду охотно нарушила врачебную тайну, потому что почему бы и нет? Но не спросить было бы по меньшей мере странно. Ведь в конце концов Ник — к его вящему сожалению — тоже являлся важной частью жизни Грейс.

Хотел бы Венделл, чтобы мать, сбежав, оставила новорожденную Грейслин с ним и отцом? Нет, не хотел бы. Такого детства, как у него, он не пожелал бы и врагу. Но кто знает, как все сложилось бы, останься мама с ними? Воображение рисует ему очевидно не имеющие ничего общего с реальностью картины. Сахарные до приторности. Ну в точности как романтические комедии конца девяностых, где даже на равнодушного ублюдка-отца проливается толика всесторонней жениной любви, а непоседливые и неблагодарные дети обласканы вниманием родителей. Хочется промочить горло.

— Присядь, я могу сам сделать чай.

И даже без всякой магии. Грейс сильно устает, и нагружать ее дополнительными хлопотами было бы неправильно. Так можно и вред причинить. А она — последняя в списке тех, кому хотелось бы причинять вред.

Казалось бы, безобидное выражение, но такое жуткое, если представить, что у Венделла имелся такой список.