Из его груди вырывается глухое нечто, напоминающее отдаленно распространенное "блять". Лука стукается о землю подбородком - попадает ровнехонько на острый камень - и стискивает зубы от злости крепко-крепко. Его пальцы проезжают по земле, свежая грязь вбивается под ногти, а ворона отлетает еще на пару метров в сторону, оставляя Луку с пустотой. Она мерзкая, чёрная, глумливая тварь, неспособная посидеть спокойно пару мгновений. Диего сглатывает набежавшую слюну - не вязкий комок, а текучую жидкость, легко соскальзывающую с языка. Хлопья из белого и прозрачного капают в траву, к пальцам Гонсалеса, и он утирает неосторожно подбородок и губы грязным рукавом, раздражая свежую ранку.

Птица смотрит насмешливо своим блестящим глазом - секунд пять - а затем упархивает в темноту, высоко и далеко, где ни разглядеть её, ни достать. Досада разрастается внутри Луки в геометрической прогрессии. Ему не холодно, но голодно и пусто. Он бы пнул ближайший камень, чтобы вымесить злость, но вокруг больших камней не видно. Может, он просто слепой. Слепой, глухой, отбитый.

Тогда Гонсалес пинает стену дома, чтобы злость нашла выход. Это не сильно помогает, скорее распаляет его заново. Шерсть на загривке топорщится и дыбится мелкими колкими клинышками, а кончик носа чешется, будто в воздухе машут чем-то трепетным, живым и съедобным. Так.

Взаправду? Или почти взаправду.

Он ведёт по воздуху своим многострадальным носом (глубокая ранка на кончике только-только начала затягиваться), и вытягивает шею в сторону окна. Руки сами ложатся на подоконник, а затем там вовсе остается след от грязных кед Луки. Он знает, что многие ребята с большими домами слабы к зверушкам душою - у них часто можно встретить кошек, красивых и полнокровных, иногда таких тупых, что сами лезут к Луке на руки. И. И не то чтобы ему был важен чужой покой - он и не собирается его нарушать. Он собирается просто немного осмотреть чужую собственность. Не-собственную собственность. Хах.

Гонсалес пожимает плечами, соглашясь с самим собой за пару секунд, и спрыгивает на чистенький пол, делая полный глоток напоенного многоцветными ароматами воздуха.

Комната какого-то алхоголика-гика (и это даже не опечатка) похожа на... На набитый всяким говном магазин, в котором не проводят ревизию. Туда свозят и химию, и продукты, что-то гниет, умирает и заванивается, но некому убрать, и вот уже завезли бутыли с водой, голубику и дешевую докторскую колбасу. Таблетки для унитаза. Много всего разнопланового. Вот примерно так, но чуточку иначе.

Лука покусывает краешек какой-то сладкопахнущей колбы и сглатывает - на животное она не похожа, но если закрыть глаза, то будто рядом что-то сидит. Он топчется в четырех стенах, передвигает стаканчики и заглядывает в котелок - морщится, водружает крышку на место и сносит своей виртлявой жопой набор с острыми нотками растений в букете. Стеклышки разлетаются, вода смешивается в красочную лужу, и Диего кончиком кеда гоняет осколки по ней.

Обычно он более внимателен, но алхимическое облако, похоже, бьет Луке в голову, и он замечает, что вот-вот будет рассекречен, когда уже слишком поздно. Лука даже метаться не начинает - а, собственно, зачем? И интересно, поверят ли его грандиозной байке про лунатизм. Третий раз? Четвертый? Он любит врать про лунатизм.

- Ой, не надо, спасибо, я уже ухожу и навещу полицию сам, - глуповато улыбается Гонсалес, выставляя вперед руки - в обоих у него зажаты склянки с блескучей жижей, которую некоторые красиво называют "зельями", - Я просто провожу ревизию, помогаю народу, добрые побуждения, Эмброуз, сэр, не надо истерик.

Он бочком старается продвинуться к выходу, но на желанном выходе истуканом стоит Родерик, про которого иногда Лука слушает завывания студенток. И студентов. Красавчик, филантроп, плейбой, миллиардер, но без последних двух слов. Просто очередной герой очередной серии фанфиков "мой пидорский препод и я - самый оригинальный женский персонаж". Диего вспоминает особенно нелепую фантазию и не может сдержать хихикаенье. Он вообще чувствует себя крайне нелепо посреди цветной лужи с зельями в руках - как будто готовится вручить их галлам, дабы начать сражение с римлянами.

- А ты знаешь, что держать пропавшие продукты вредно для здоровья? Считай меня крестной феей своих почек. А то, что у тебя в котле - ну просто мрак, дорогуша, нам таким крыс травить предлагали, так они потом расплодились, вот, правду говорю, - Лука слегка привирает про последнее и заминается, бегая глазами от пола до потолка и обратно. Смотрит куда угодно, кроме как в Эмброузовы зрачки, - А вот есть такая шутка: встречаются как-то папоротники в неподходящих для размножения условиях, и один другому говорит - "да, тут не поспоришь". Вот это каламбур, представляете? А давайте тоже без споров, разойдемся, тихо-мирно так...

Когда-нибудь Гонсалес от волнения всё-таки проглотит свой бескостный язык. Когда-нибудь. Проглотит, подавится и умрёт. Это будет нелепая, но крутая смерть.

Первое, о чем Лука думает, когда Родерик делает шаг вперед: "Мне пиздец".

Стоит заметить, что Лука думает так на протяжении всей своей жизни с переменной частотой. Мысль вьется и проскальзывает на парковке, в забегаловках и канавах, она питается чужими недружелюбными рожами и неловкими ситуациями. Гонсалеса так часто трогали везде грубо и больно, от рук до тяжелых подошв и арматурины, и приходилось хлебать невкусную воду из лужи (примесь собственной крови, много склизкой грязи), барахтаться и бежать, мерзостно подвывая и повизгивая от испуга, что эта летящая мысль уже не имеет значения. У неё почти нет тяжести, вкуса, запаха, нет чего-то, что Лука мог бы услышать в своей глубине. Его вольные чувства дают сбой, поэтому улыбается он бесстрашно-приветливо и не чувствует полноценной угрозы. Даже красивые разводы на полу кажутся вполне безобидными - ничего страшного не случится, если он тут умрёт, в конце-концов. У него даже нет кредитов.

- О. Ты отпустишь меня, если я отдам свои ботинки? Выгодный обмен.

Гонсалес издает звук, какой можно слышать от собаки, прыгнувшей животом на острую оградку. Завозившейся, распоровшей острием мягкую полость ловко меж костей. Как предсмертное бульканье крови в глотке - но только ближе к хихиканью, потому что Лука именно что хихикает. Он ищет забавные вещи в забавных людях. Родерик слишком серьезен для того, что не-быть забавным. Он похож на героя книжки. Слишком хорошей, чтобы нравиться быдлу.

Вампир ставит колбы на пол и почти элегантно снимает свои изношенные кеды, которые не совсем его - Лука одолжил их у какого-то друга навсегда, и размер на два больше его собственного. Он не будет их жалеть, но всё равно вздыхает громко, хорошо слышно, словно пытается вызвать у Родрика горечь, жалость. Ты убил мои кеды. Ты - жестокий.

- А сжигать-то зачем? Последняя коллекция, между прочим, мне пришлось за них сражаться насмерть в черную пятницу.

Он швыряет доставшиеся бесплатно еще в прошлом месяце грязные боты в огонь без сжалений. Есть нечто, что представляет больший спортивный интерес - выход.

К сожалению, выхода нет. Лука досадливо щелкает зубами и даже думает сплюнуть на пол, но ничего не выходит, потому что он хочет жрать, и его слюна совсем не густится, а просто стекает ниагарой по горлу. Еще один дерьмовый день в копилку дерьмовых дней. По крайней мере, ему будет, о чем рассказать детишкам по возвращению домой.
Не факт, что они станут его слушать - слишком уж большие лбы для подобных историй. Но потенциал есть.

Может, стоит завести свой блог?

- Ты грубый внутри, - подмечает Лука, который бы оскорбился на комментарий по поводу его языка, если бы ему было хоть какое-то дело до комментариев в свою сторону, - Почему бы тебе не понюхать самому своим шикарным еврейским носом? Он у тебя такой большой, мне мама говорила, что у евреев огромные носы, чтобы крысы скатывались по ним ночью.

Ещё она рассказывала пару сказок про шейкели, арийцев и черных. Возможно, что мама Луки была расисткой, но это неточно - скорее всего, её юмор был просто ещё более специфический, чем его собственный. Есть такое особенное слово: "специфический". Так можно назвать что-то, что является просто безвкусным дерьмом, и вот ты уже не отсталый - ты особенный.

Про себя Гонсалес готов признать, что его шутки скорее отсталые, чем какие-либо ещё, но вслух предпочтет назвать их иначе. Спе-ци-фи-ка.

Он сглатывает и приоткрывает пасть. Воздух трогает корень его языка, позволяя слышать вкус всей глоткой и носом. Это такой несравненный балет, театр. Лука бывал в одной травнической лавке, которая плела что-то глупым мамашкам про обереги, заговоры и сглазы, но он мог почуять и сказать, что всё там было слеплено из говна и палок различных сортов и калибров. Но мастерская Родерика - симбиоз сотен винных сортов и жизненных пауз, тонких порезов на кожице растений, что-то мёртвое и живое кусочками за стеклом. Лука предпологает, что у Эмброуза руки из плеч - и убеждается в этом, быстро глянув на него ещё раз.

Настоящее творение магическое.

Есть жасмин и гвоздика в раздельных плоскостях и мирах, кое-где они смешаны, и Лука даже сперва хватается за склянки с их смешением, но потом до него доходит, что где-то они спаяны. Это различие - можно смешать кусочки в салате, но это всё равно будут отдельные кусочки, но можно перемешать кетчуп с майонезом, чтобы создать кетчунез, и его уже не разделишь обратно на две составные. Гонсалес обхватывает горлышко нужного флакона пальцами, как будто душит куропатку, и передает Родерику.

- Мне кажется, что нечто, что пахнет у тебя орешками, должно храниться не совсем так, как ты хранишь, между прочим, - расслабленно подмечает Лука, который вообще не беспокоится о пенящейся луже рядом с ним, - Оно уже воняет тухлятиной, если ты не знал. Кстати, а что я смешал?

Вышло-то красиво, но скоро запах этой лужи выжжет Луке всю чувствительность носа.

Отредактировано Luka Gonzalez (13-01-2019 14:18:55)

Лука тоже пялится на пол, как баранище на свое существование, и не видит в потемневших досках никакой ужасной катастрофы - сам Лука бы не стал их менять, а оставил всё так, как есть. Он часто пропускает мимо себя такие неэстетичные вещи, не зацикливаясь, а единственное, что делает иногда по дому - это вытирает пыль, потому что пылью дышится тяжело для их с семьей чувствительных носов. Он всё равно делает это редко, поскольку дома почти не бывает. Чаще заходит в чужие. В чужих ему порой рады, и тогда Эсперансо радуется в ответ.

Не в этот раз. Лука даже оскорблен подобным гостеприимством. Он всё ещё голодный, тощий, мелкий, но вкусный аромат, на который пришел Гонсалес изначально по зову своего неутомимого сердца, уже исчез, растворившись в кислотных парах намешанной им же зельевой лужи. Густота под языком. Придется потом бегать всю ночь за чем-нибудь живым - этот темненький алхимик не похож на человека, который любит разводить у себя с десяток домашних животных. А еще он чем-то напоминает Луке сына, того, что помельче, и потому Лука дружелюбно ему улыбается, хоть и избегает встречаться взглядом. Очар-р-ровательный молодой человек. Иногда так хочется стать вендиго, чтобы жрать очаровательных молодых людей.

Хотя эти маги хитрые. Познакомишься так с молодой девкой, а потом окажется, что ей вдвое больше годков, чем тебе. Маги - они как сыр.

- Может быть я хочу знать названия. У каждого уважающего себя создателя есть бзик на оригинальные названия своего продукта, - говорит он в пустое пространство перед собой, не нуждаясь в ответе и реакции. Самому с собой вести беседу хорошо и не боязно. Всегда знаешь, что сказать и как ответить. Про себя Лука напевает названия, которые мог бы давать зельям. Лунная дорога, лунная соната, горький шоколад и Эсмеральда.

Ему жизненно необходимо как-то сострить - Диего чувствует себя неловко, липко, когда ощущает чужое дыхание и тепло спиной, но у него не находится слов, только слабое порыкивание, да пальцы на голых ногах поджимаются. Неприятно. Лука привык пускать себе за спину всяких подозрительных людей, но люди не такие отбитые, как маги, и оборотень чувствует, как шевелятся волоски на загривке, будто электризуясь.

Когда Родерик отходит к столу, Диего выдыхает. Тихонько так, облегченно, и перетирает чужие слова в голове. Он пропускает мимо примерно половину смысла, но от этого мало что меняется. Вся жизнь его в целом бессмысленна, и Лука просто старается говорить "да" почаще.

- Мы теперь комрадс? Верный тёмненький работник и его курчавый мафиозный босс?

Он не церемонится - Лука никогда не церемонится, с рождения - и садится прямо на стол поближе к его новой жизненной главе, у которой на коже отпечатался легкий шлейф мороза и магического тепла. Луке весело, страшно и голодно - как обычно ему, короче. Лука достает телефон и, прежде чем Родерик успевает сделать хоть что-нибудь, щелкает несколько абсолютно пидорских селфи. Подмигивает в камеру и натягивает языком щеку. Он умеет быстро фотографировать и быстро бегать, поэтому в какой-то момент жизни ему даже приходится завести инстаграм - на фотопленке у Диего хранится слишком много прекрасных вещей, которые должен узреть мир. Не очень умная его часть.

- Что ищем? Закопанного в огороде деда, девственницу в лесу, соль на кухне? Просто скажи, и я весь твой.

Он даже не говорит - щебечет, поет на чужое ухо, потому что не хочет быть серьезным. Вокруг так много важных людей с красивыми лицами и словами, и потому Лука предпочитает быть идиотом, выбирая фильтр и покачивая ногой в такт своему быстрому дыханию. Потому что если вокруг не будет всяческих идиотов, то не с чем будет сравнить, и всем этим серьезным минам с их серьезными делами придется туго. В конце-концов, основную часть населения составляют придурки - а Луке совсем не хочется быть особенным.

Отредактировано Luka Gonzalez (21-12-2018 00:26:30)