Тканевый чехол с крошечными просветами поселяется в комнате Леты грузной тенью и приковывает к себе растерянный взгляд на долгие минуты. Как вот сейчас: во рту болтается вишневый леденец, пока Лета, развалившись на кровати, разглядывает странного самозванца с несколько метров в длину, а внутри чехла виднеется объемный силуэт свадебного платья. Неподконтрольное собственной воли томное чувство предвкушения поселяется в животе надоедливой щекоткой, не исчезает уже несколько недель, словно постоянное напоминание о грядущем хаосе, и не дает расслабиться ни на секунду.

Она действительно собирается это сделать.

Лета, которая надувает огромные мыльные пузыри в "Лавке Дурных Снов", пока Коул жалуется на метеопатию; Лета, которая часами выбирает сироп к латте и курит сигареты со вкусовыми капсулами; Лета, которая не упускает возможности позажиматься в тесном туалете бара и последней уходит из вечеринки; Лета, которая со злостью опрокидывает коллекционную тарелку, когда разговор за семейным ужином заходит о браке.

Избавляться от ранее установленных принципов оказывается до смешного легко, сила, динамично пульсирующая под кожей, переплетаясь с отголосками посторонней магии – самое точное тому подтверждение. И если с природой новоиспеченной связи Лета понемногу разбирается, даже привыкает к ней с удивительной скоростью, то собственное отношение к переменам в своей жизни все еще клубится в голове роем неуютных вопросов. Лета отрывает взгляд от массивного чехла, подбирает с кровати скетчбук с небрежным эскизом размашистой медвежьей морды с мелко прорисованными шерстинками и тоскливыми, слишком человеческими глазами. В цвете она представляет их льдистыми, с увеличенными смолистыми зрачками, потерянными и бесконечно грустными. Она больше не хочет о них думать и выбирается с тесноты своей комнаты на уже привычную экскурсию по новому дому.

Пустой коридор встречает ведьму нахмуренной тишиной, толстые стены безразличны к ее большим переменам, но они как никто другой бережно хранят ее секреты, холодные и бесстрастные, провожают каждый ее шаг по вороньему поместью. Она должна спуститься на кухню, однако ноги ведут в место, с которого все началось. Медлит возле еле приоткрытой двери, когда замечает пробирающейся сквозь щели тусклый желтоватый свет. За пределами своей спальни Элайджа Фонтейн образцово совпадает с идеально созданным образом чванливого некроманта, окутавшись в него как в самую надежную броню. Но это хорошо. Этому Элайдже она способна бросать вызов, в обезоруживающей близости спальни - лишь смотреть восторженными глазами, борясь с настойчивым желанием прильнуть и обо всем забыть. Она задумчиво перебирает красный леденец во рту, сомневаясь еще мгновение, но уже в следующее приоткрывает чуть шире массивные двери, достаточно, чтобы втиснуть свою тонкую фигуру. Элайджа повернут к ней спиной, но в близости Лета отчётливее ощущает эмоции мага, омраченные странным беспокойством. Ведьма хмурит брови, но решает не начинать разговор с расспросов о причинах тревожности. Подбирается к нему на кончиках пальцев, задержав дыхание, она знает, что не застанет его врасплох – они больше не способны застать друг друга врасплох – но ей нравится сохранять видимость нормальности, оставляя себе крошечные детали своего дразнящего характера.

- Привет, - выдыхает в миллиметре от него, скользит своей ладонью к руке, поворачивая некроманта лицом к себе. Сложно отдавать отчет действиям, когда в определенный момент мышцы бунтуют, начиная принимать решения самостоятельно. Лета притягивает некроманта ближе, делая несколько шагов назад, пока не опирается в старинный дубовый стол, затем аккуратно взбирается на его гладкую поверхность, закидывая руки на плечи Элайджи. Возможно, она уберет налет тревожащего беспокойства с его лица, если оставит в уголке плотно сжатого рта мягкое прикосновение губ, липких от сладкой вязкости леденца.

Возможно, так и должно все происходить: в бешенной спешке, упуская фазу неловких свиданий, завуалированных предложений, сомнительных подарков, случайной близости и расспросов о любимом соусе для салата и последней прочитанной книге. Это для нормальных людей.

С нормальностью Лета распрощалась в тот момент, когда переступила порог поместья, а возможно еще и задолго до этого. Она знает гораздо больше, чем несколько забавных фактов. Вздутые вены на висках, прерывистое дыхание, оставляющие под майкой на плече красные пятна, отрезвляющая покорность, с которой маг следует за ней, без привычных комментариев и хитрой полуулыбки. И такая болезненная грусть. Кто черт возьми еще в мире может так отчетливо ощущать грусть второго человека, что у самой живот сводит в парализующем спазме. 

Лета опять хмурит брови, на несколько мгновений замирая в нерешительности.  Элайджа улыбается белоснежной улыбкой кинозвезды на дурацких видео в своем блоге, мастерски флиртует и вешает на уши несусветную чушь, даже в ковене к нему порой относятся как к бунтующему подростку, вопиющему нарушителю норм приличия, с опаской  наблюдают за неизвестными никому тайнами, тщательно скрываемыми за непробиваемым штилем глаз. Элайджа Фонтейн не умеет грустить, он не испытывает страха и не борется со внутренними демонами, внушающими тревогу и сомнения. Элайджа Фонтейн не бывает слабым. Но маг перед ней - ее Элайджа - утыкается ей в плечо, прося... о ласке? Лета не знает. Откладывает в сторону палочку с остатками леденца, медленно водит раскрытой ладонью по плечу некроманта, двигаюсь к шее (его рубашка растрепанная и чуть влажная), запускает руку в черноту волос, успокаивающе поглаживая, затем оставляет ладонь на лице, заставляя посмотреть ей в глаза.

Нет, так не легче.

- Мало времени? - она ведет большим пальцем вдоль опустившихся губ. На ощупь они слишком сухие. Ей хочется это исправить. - Мне кажется, у нас все время мира. Ладно, у тебя на несколько десятков лет меньше, но в запасе точно парочка столетий.

Что-то в его голосе, в растекающейся по внутренностям уже взаимной тревоги, заставляет Лету насторожиться. Она не понимает, почему Элайджа выглядит как опустошенный, потерянный человек и это незнание причины ее бесит.

- Что-то случилось?

Ведьма больше не шутит, держит красивое лицо в руках и пытается совладать с плохим предчувствием. Взгляд скользит по развернутой книге на полу, затем возвращается к неуклюже сидящей рубашке, она смотрит в глаза, пытаясь найти в них ответ. Ей тоже хочется уметь читать чужие мысли, чтобы не ощущать одни сырые эмоции, заставляющие чувствовать то, к чему она не может придумать логическое объяснение.

- Ты... - Лету раздражает насколько неуверенно звучит ее тонкий голос, она словно боится отпугнуть некроманта, вдруг неправильно подобрав слова, - ты можешь мне рассказать, если что-то случилось. Я же чувствую. Особенно, когда тебе плохо.

Что-то во взгляде Элайджи и в зыбкой пустоте в собственной груди говорит Лете о том, что маг не шутит. Она замирает. Подушечки пальцев настойчиво растирают кожу на ее запястьях, пока Лета смотрит мимо, сквозь некроманта, на укутанные собравшейся за день пылью стеллажи с десятками бесполезных книг, голыми козьими черепами и старинными амулетами. Магия может исправить все. Лета никогда не видела богов, держа их в сознании как идею, как древнюю легенду, как жуткую сказку перед сном. Но она видела магию - она верит в магию. Увядающий цветок, сорванный с куста пышных роз, с опустившемся стебельком в пустой вазе в гостиной; ее десятилетняя версия смотрит на него жалостливо, она не хочет видеть как что-то красивое умирает; шепчет стихотворением заклинание, нежно касаясь сухих лепестков, и они начинают оживать, собираясь воедино, выравниваясь, и вновь расцветая.

Спокойно сидеть после услышанного она не может, опускает взгляд, не желая, чтобы Элайджа уловил в нем опустошение - достаточно уже того, что он ощутит его тупым ударом под дых в собственном теле. Медленно убирает руки некроманта со своих, отстраняется, беззвучно опускаясь на ноги.

Черт возьми, она не готова. Если бы тогда, в приглушенном свете этого же кабинета, зная о том, что будет чувствовать, заранее увидев свою обреченность, предварительно столкнувшись с правдой о том, что Элайджа не просто позер в дорогом костюме, так небрежно предложивший билет в более привлекательную жизнь, согласилась бы на его предложение? Лета не уверена, что да.
Ведьма подбирает брошенную на полу книгу, закрывает ее, бережно поглаживает толстый корешок и кладет на стеллаж к остальным. Повернувшись к некроманту спиной, без интереса разглядывает названия изданий, исковерканные кривоватыми, стертыми буквами; пытается привыкнуть в новостям - они болезненным эхом отражаются в ее голове.

Не исправить магией.

Ты готова к этому?

Она на это не подписывалась. В их устном уговоре не было пункта со страданиями в процессе. Тогда почему она сейчас не бежит? Вероятно, единственный вопрос, на который она знает ответ, но боится озвучивать, представлять, проговаривать вслух; ответ на него ощущается приятной тяжестью между ребрами, наэлектризованной сетью нервов, разносящей по телу единственное желание, имеющие какое-либо значение - желание остаться.

Я не готова, - думает Лета с горечью, чувствуя, как каждая клетка наполняется обреченностью, но ныряет в нее уверенно, будто сдаваясь на милость стихии, - не готова. Но я останусь.

- Наша связь, - ее голос робкий, будто совершенно ей не принадлежащий, почти детский, разрывает мерзкую тишину, - она может помочь? Хотя бы на время?

Время внезапно превращается в еще одно ненавистное ей слово, во враждебную материю, вторгшуюся в жизнь непрошенным гостем с целью как можно быстрее украсть все счастливые дни, заменив их ненасытной черной дырой. Лета поворачивается к некроманту, все еще оставаясь на расстоянии нескольких метров, крепко ухватившись одной рукой за стеллаж, будто нуждаясь в опоре, чтобы сдержать порыв то ли разрыдаться, то ли подбежать к Элайдже и спрятаться в объятьях на его груди, забыв обо всем, что он ей сказал.

- Что я могу сделать?

На самом деле, это очередной выбор без выбора. Она слишком быстро приросла к своему новому дому, породнилась к теплу чужой постели и присутствием на ней знакомых очертаний, чересчур привыкла к мысли об Элайдже в ее будущем. Лета не отступит. Будет мчаться на всех порах в пропасть, пока не случится что-то по-настоящему плохое и, даже после этого.

Натужная тишина расползается по стенам, оставляет признание некроманта висеть в воздухе почти видимым напряжением, и хлещет по приступающей к горлу панике новым неожиданным ударом. Лета сдерживает неуместных смех, вдавливает его обратно в трахею, затем проглатывает, ощущая, как он камнем скатывается вниз, чтобы осесть в животе разъедающей опухолью. Плечи все же дергаются от немого приступа смеха, Лета прикрывает рот рукой, на случай если из него что-то вырвется (истерический смех, рассерженный крик, жалостливое хныканье), поглядывает на спасательную дверь, все еще приоткрытую, так привлекательно предоставляющую возможность побега.

Семья оказалась права. Чертова Алисия оказалась права. Делиться силами - это одно, - цена, которую она согласилась заплатить без колебаний, но забрать силы, высушив в ней древнюю магию рода, оставив ее в итоге бесполезным сосудом?

Лета смотрит на напряженную, ссутуленную спину, на поникшие плечи, растрепанный ворох темных волос, опущенные руки, слабо сжатые в кулаки; смотрит, и не видит звездного мага, заядлого сердцееда или главного злодея истории, но она замечает человека - уставшего, растерзанного собственными демонами, скрывающего надвигающуюся немощность колючими ухмылками, дерзкими взглядами, красивыми словами и искусственной бравадой; оттягивающего фатальный исход надрывными попытками жить. Возможно, она видит то, что желает разглядеть, ища причины остаться и добровольно отдать всю свою силу, не выдвигая претензий, покорно прислонившись к нему, вливая через кожные поры звенящую в жилах магию целых поколений ведьм из родословной.

Делать шаг прежде, чем хорошенько подумать; принять решение, прежде, чем услышать собственный внутренний голос, предупреждающий об угрозе - действия совершенно для нее предсказуемые, ведь Лета привыкла жить поспешными решениями, не придавая значения последствиям; жертвовать своей гордостью, возможной утратой сил, добровольно обрекая себя на возможные страдания, поддавшись альтруистическому желанию спасти кого-то, тем самым навредив себе, - вот эти чувства в новинку. Они ее бесят. Ведьма ловит себя на мысли, что, невзирая на глупость подобного решения, это единственное, чего она сейчас хочет. Лета медленно преодолевает расстояние, вернувшись к Элайдже обратно, так же, как и несколькими минутами ранее, аккуратно касается кончиками пальцев его сжатого кулака, водит подушечками по коже вдоль запястья, прежде чем обхватить его рукой.

- Самый настоящий мудак, - соглашается она с ним, становится напротив так, чтобы разглядеть в ясных глазах то ли искреннее раскаяние, то ли еще больше лжи, - посмотри на меня.

Лицо Элайджи принадлежит ее ладоням, будто специально создано для них, будто хоть что-то в этом огромном мире наконец-то заимело значение, в кое-то веки сложив правильные части пазла.

- Я пропущу этап с ненавистью и злыми обвинениями, с жалостью к себе, обидой и бесполезными расспросами "почему" и "зачем", громкими сценами и демонстративными уходами "навсегда". Ты задел меня, Элайджа Фонтейн, обманул и очень разозлил, но у нас ведь нет на это времени, правда? Так зачем мне терять его на демонстрацию своей злости, если я все равно знаю, что в итоге останусь? - она закусывает губу, чтобы перевести дыхание и проглотить очередной комок, смягчая горечь слабой улыбкой, - к тому же, я люблю засранцев. С ними веселее.

Или просто люблю тебя, хотя очень сильно не хочу. Громкая мысль сверлит по неустойчивым, дерганным чувствам, подбрасывая очередную порцию хаоса, усиливая и без того сумбурный беспорядок в голове, и в сердце.

Она знает. Но встречает нежное прикосновение с трепетом, приоткрывает губы, чтобы принять поцелуй, невесомый, как полупрозрачное облако; придерживает большим пальцем точенный подбородок, чувствуя еле проступающую щетину - еще одно маленькое свидетельство о трещине в безупречной брони, и водит языком по сухим губам, дразня, прежде чем углубить поцелуй, оставляя во рту липкое послевкусие леденца и сдерживаемого страха перед своей молчаливой покорностью.

Ткань ночной рубашки сжимается в несколько тонких слоев, оттягивается вверх, оголяя ноги, стоит Элайдже провести рукой по талии, задержаться на плавном изгибе и притянуть еще ближе к себе. В его объятьях хорошо, но никогда не спокойно, напротив, возможность прикоснуться к нему расплескиваться тягучей лавой, пробирает на мелкую дрожь, не давая возможности прокрасться логике в импульсивные действия.

Ты меня обманул? Ну и пусть.

Ты заберешь всю мою силу? Ну и пусть.

Буду ли я несчастной, когда ты станешь калекой? Ну и пусть.

- Значит, сделай так, чтобы заслуживал, - выдыхает ему в рот полушепотом, держит руки на напряженной шеи крепко, не надеясь услышать опровержение рассекшей воздух новой правды, все еще свистящей в ушах, словно после взмаха кнутом, но отчаянно нуждается, чтобы некромант дал ей маленькую надежду, незначительное подтверждение, что они могут украсть еще немного времени прежде чем предстоящие мрачные будни начнут набивать болезненную оскомину.

Возможно, ей следует с кем-то посоветоваться, получив и без того известное ей подтверждение своей глупости, опрометчивости приятных решений и очевидной слабости от невозможности противостоять Элайдже. Но Лета думает о том, сколько еще осталось до того, как все измениться. Неделя? Месяц? Год? Несколько минут? Как действует проклятие Древнего и почему к подобным ситуациям не прилагается никаких инструкций? 

Ее сила может быть маленькой лазейкой, заточенная в маленьком теле энергия, которой ведьма пока не нашла применения, медля с определением своей точной специализации, ни к чему толком не пристрастившись, бесцельно пользуясь лишь крупицами магического потенциала. Лета опускает руки с шеи Элайджи, распрямляет приподнятый ворот смятой рубашки, все еще неуверенная в том, что намеревается сделать, пока не добирается к первой пуговице, слегка выбившейся из петли, расстегивает ее полностью, затем следующую; устав медлить, рывком тянет руку вниз и все пуговицы послушно поддаются неожиданному вмешательству, расстегиваясь одна за одной и открывая доступ ко вздымающейся от тяжелого дыхания груди. Может быть, ее внезапная любовь завязана на одном лишь влечении, элементарном животном инстинкте, но Лета не представляет, что когда-либо сможет остыть, отказаться от этих рук на своем теле, от выбивающей почву из-под ног нежности в голосе, граничащей с неразборчивым желанием, смешанным воедино из-за ритуала. Она оттопыривает рубашку Элайджи, оставляет первый поцелуй возле ключицы, в голове уже звучит короткое заклинание, благодаря которому ведьма делится своей энергией, магией, жизненной силой – всем, чем требуется, лишь бы оттянуть момент неизбежности. 

- Потому что я не смогу уйти, - следующий поцелуй касается груди, напряженной и липкой от длительной тревоги, сомнений и, возможно, даже страха. Рыжие волосы щекочут бледную кожу, она электризуется, покрываясь мелкими пупырышками. Лета тянет некроманта на себя до тех пор, пока не опирается о стол, зажав себя в тесном пространстве.

- Нужна ли я тебе, Элайджа? По-настоящему нужна?

Отредактировано Letha Moore (13-05-2019 23:50:18)

Думать о себе невозможно, когда между ног расцветает уже знакомая тяжесть, Лета обвивает ими изящные бедра Элайджи, пока с упорством цепляется за гладкую поверхность стола.

Ее тело состоит из рваных лоскутов противоречий – горечь, страх и желание смешиваются в тяжелом дыхании, вырываются наружу мелкой дрожью, углубляются в тонкие линии на сморщенной переносице, заполняют остаток пространства между губами Элайджи и ее кожей крохотными молниями. Нужда в произнесенных им словах ласкает слух очередным сладким признанием, скользит в сознании, как малиновый леденец по небу, оставляя за собой долгое послевкусие, но не томительного предвкушения очередной порции лести, а обреченности с отчаянием.

- Я сама буду решать, на кого тратить свою жизнь.

Лета не уверена, чему именно некромант говорит «не надо»: соглашается с ее желанием остаться, или протестует против неуместного притока крови, – странная реакция на новости о надвигающемся кошмаре, но ведь теперь их положение может оправдать спешку, пройденный путь длинною в коротких два месяца, зажженный случайной искрой, чтобы каждый раз превращаться в неконтролируемое пламя, когда они оказываются в одном помещении. Возможно, Лета просто не умеет по-другому, вот только сейчас не хочется проще, - хочется отчаяннее, ярче, быстрее. Пока есть еще время.

- Иди ко мне.

Рука тянется к металлической пряжке на ремне брюк, руки дрожат от резких, хаотичных движений, но Лета заставляет себя успокоиться, подчиняет воле тонкие пальцы, со следующим выдохом освобождая пояс из тугой кожаной шлевки. Когда ведьма поднимает глаза, чтобы встретиться взглядом с Элайджей, она больше не дрожит. Ее зрачки ржаво-темные, помутневшие, блестящее от вариации возможных исходов следующего действия. Каждый порыв, как шквальный ветер – непредсказуемый, неподконтрольный, отдает в ушах громким шумом крови, и ветки вен рвутся из-под кожи сбитым, учащенным пульсом. Лета превращает полы ранее заправленной рубашки в безобразный ком, стаскивает прилипшую ткань из напряженных мышц, вырывая еще несколько пуговиц на рукавах, слышит негромкий лязг запонки, спадающей на пол. В это мгновение ее одержимость Элайджей граничит с безумием – оно начинается с подушечек пальцев, когда те уверенно исследуют неровности вздымающейся груди, кривые порезы, белесые пятна шрамов, редкие родинки и упругие изгибы; находит продолжения в своих же стиснутых острых коленках, привлекающих еще ближе, не оставляющих выбора ни некроманту, ни себе; вибрирует на приоткрытых губах, когда Лета чуть наклоняется, касаясь ими бледно-красного следа от острого лезвия прямо под ребром Элайджи.

- Я хочу свадьбу после Рождества, - заявляет она, поднимая голову. Худые пальцы возятся с хрупкой застежкой, требовательно оттягивая плотную ткань брюк ниже, - нам нужно столько всего успеть. А потом мы что-нибудь придумаем.

То, как птицей трепещет его желание у нее внутри затмевает ужас перед «потом», которое обязательно наступит, подберется резко, в одно незаметное, а от этого еще более жестокое мгновение, такое же незначительное, как и то, что понадобилось для возникновения внезапных, совсем неуместных чувств. Но хотела она Элайджу, кажется, еще с их первого разговора в этом же кабинете, полностью очарованная флером опасной загадочности, непредсказуемости, бесстыдной самоуверенности.

- Ты знаешь, мне всегда нравился этот стол, - Лета убирает ноги с его бедер, скользит по дубовой, отполированной до блеска поверхности чуть дальше, соединяет в воздухе большой и средний пальцы, чтобы медленными, ленивыми движениями стянуть немым заклинанием тонкое кружево белья. Оно послушно сползает на холодный пол, оставляя Лету лишь в бесполезной ночной рубашке. Чуть раздвинутые ноги, вздернутая бровь - ничто иное, как наглое приглашение, - я много о нем думаю.

Когда некромант рывком притягивает Лету ближе, ее тело, как покорная тряпичная кукла, подобно вольту, такое же маленькое и сговорчивое в его руках, с трепещущим восторгом встречает жестокие поцелуи, оставляющие со змеиной точностью бледно-алые пятна на узких, будто детских лодыжках; сбивающие дыхание в тяжелую и отчаянную просьбу о большем; саднящие назойливым нетерпением, концентрирующимся сетью наэлектризованных нервов в центре ее тела. Еще немного и рой бабочек вырвется наружу, разрывая верхний слой кожи; она думает, что в этом было бы нечто одновременно ужасающее и прекрасное - умереть от нетерпеливого желания; думает, что и правда умрет, если в следующую секунду не ощутит Элайджу внутри.

Его острая улыбка прочищает сознание, медленная игра ему нравится, она видит это в восторге помутневших глаз и ощущает ноющей мышцей в груди. Хорошо, что игра это и ее прерогатива, азарт, учащающий пульс, не хуже и того единственного инстинкта, которому она подчиняется уже много дней. Элайджа завлекает ее под себя, медленно, с напускной учтивостью разрешая Лете приспособиться к положению на неудобной поверхности, от скольжения по которой сдирается в кровь бумажно-бледная кожа на локтях и внутренней части бедер.

- О чем я думаю? - ведьма отвлекает острый язык от поцелуев, останавливает Элайджу от неспешного странствия по телу, приподнимая рукой его подбородок для того, чтобы взглянуть прямо в глаза; прижимает большой палец к приоткрытому рту и притворяется, будто и вправду размышляет, деловито прищурив глаза, не уловив, когда коварные, абсолютно развратные и примитивные мысли действительно появляются в разгоряченном сознании романтизированной в разы картинкой фильма для взрослых.

Лета поднимается выше, отрывая локти от гладкого дерева, игнорируя глухую боль в том месте, где они соприкасались с твердой поверхностью стола. Одна рука ныряет между телами, слегка отстраняя их друг от друга, ладонь смыкается тугим кольцом на члене, подбирает желанный темп, но она ни разу не опускает взгляд; ее руки тощавые, хилые, слишком неприспособленные даже к элементарным физическим нагрузкам, но она заставляет себя медлить, вглядывается в изменения напряженного лица напротив, пока ее собственное рассекает высокомерная ухмылка.

- Я думала, ты умеешь читать мысли.

Но вскоре, атомным взрывом пьянящее чувство щекочет внутренности, когда связь подбрасывает зеркальную реакцию, подкосив напряженные ноги, стерев чрезмерную уверенность с оскала. Они вдруг встречаются лбами, обжигая друг друга сбитым дыханием. Шепотом с напухших губ вырывается безнадежное усилие продлить игру, проверить, а кто же продержится дольше, увидеть, как заканчивающееся терпение засветится безумием в сконцентрированном взгляде, достигнет своего предела, и Элайджа устанет играть, первым поддастся, легко опрокинув ее на стол, застав врасплох, напрочь забыв о своей фальшивой галантности.

- Ты мне скажи.

Произнесенное наспех заклинание посылает некроманту не мысли, - он может прочесть их когда пожелает, - яркие образы прямиком из ее сознания, где она измученная, раздраженная, изморенная недосыпом и избытком чужих эмоций, медленно плавится от чужого наслаждения. Ей достаются только ощущения, с остальным справляется реалистичная, мрачная фантазия. Тогда, в кровати, среди липких простыней, она концентрируется на ощущении и представляет, как в эту же секунду, не она, а Рик водит рукой вдоль спины мага вниз, очерчивая небольшие круги, оставляет красные следы от дыхания и долгих поцелуев, сжимает бока, ласкает бедра и высвобождает из тканевой защиты костюма-тройки. По ее телу эхом звенят следы не ее желания, смешиваются с собственным омерзением, ревностью и томным, совершенно противоречивым и опасным для здравого смысла требованием продолжения, до тех пор, пока взбалмошный, украденный пик чужого удовольствия не парализует конечности, превратив все собственное ощущения в болезненно неправильную смесь эмоций.

- Вот так каждый раз когда ты с ним, - ее рука внизу без предупреждения останавливается, но со рта срываются не претензии, а странный интерес, такой же болезненно неправильный по ощущением, как и ее фантазии, - что такого он делает, что тебе каждый раз так хорошо? Вот о чем я думаю.

Отредактировано Letha Moore (25-07-2019 09:36:18)