Колесо со звоном вонзается в мелкую лужу, разбрызгивая её содержимое в обе стороны. Плеск потревожил пару чутко спящих собак; их сердитый лай тщетно пытался догнать его спину. Колёса велосипеда только быстрее закрутились, когда ему на хвост сел неприятный цокот тупых когтей об тротуар. Коул лишь разок быстро обернулся: смазанный животный силуэт, бегущий за ним неровной, нескладкой походкой, и единственная деталь, которую он мог разглядеть в тьме раннего зимнего вечера — блекло блестящие глаза — заставили его живот болезненно вжаться. После резкого (хорошо хоть не свалился) поворота, он выехал на хорошо освещённую улицу и сбавил темп. Шавка отстала.
Она была слишком больная, чтобы поспеть. Наверное, поэтому же и такая осмелевшая.
Страшные дела. И совершенно заурядный вечер в Детройте.
Круги жёлтого света и разделяющая их синяя тень мелькают перед глазами клавишами старого пианино. Помнится, в детстве отец пытался научить его играть. Коул даже не помнит в чём он провалился, — то ли неусидчивостью, то ли отсутствием слуха — но теперь он слышит пианино только, когда его тащит в театр, морально поддержать её на репетициях, его девушка. Театральная игра не была его величайшим интересом, но зато ему можно было посидеть за кулисами и тихонько наблюдать за актёрами. Следить за ещё где-то скованными, а где-то слишком наигранными движениями и мимикой с меланхолией и чем-то ещё во взгляде, за что он получал непонимающие взгляды в ответ. Но его не произнесённый вслух грешок быстро забывался, когда после репетиции он символически целовал свою девушку за то, что она такая молодец и держался с ней за ручки до самого выхода. Затем следовала поездка в кафешку-пиццерию на углу чисто символически обновлённого здания в не самом худшем, но и не самом притязательном районе, где они иногда даже едят еле-тёплую пиццу с горьким лимонадом ноунейм-марки — работникам полагается скидка.
Безвкусная, но проверенная временем романтика.
Правда, чаще всего они просто расходились по своим «углам» — она за кассу, он — за велосипед, разносить доставки. Если им удавалось закончить своим смены одновременно, то они, всё также символично держась за ручки уходили и расходились с таким же, чисто символичным, поцелуем на прощание. У неё ещё далёкий путь по тропе актрисы, но эту, их личную постановку она играет безупречно, как и он. Он играет так хорошо, что иногда верит в искренность проиходящего, свою неотличность от других нормальных парней и это неизбежно приводит к мыслям о чисто символическом браке и детях, когда они оба закончат учиться и начнут работать. Как у всех нормальных людей.
Ей эта идея не нравится, но мысль выпасть из комфортной, безопасной картинки, которая нравится всем вокруг, не нравится ей ещё больше. Поэтому они об этом не говорят. До конца учёбы ещё несколько лет, которые в уме можно растянуть в бесконечность. Также как полоса из клавиш света на земле кажется бесконечно тянется вслед за бусами-фонарей вплоть до самого горизонта.
Сегодня похода в театр не было. Он опоздал к началу смены, потому что кто-то проколо шины его велосипеда и ему пришлось спешно одалживать чужой. Даже одеться теплее и то не успел, ныне молча страдая, потому что никак не получалось заставить свои руки согреться. А теперь он должен катиться чуть ли не в другой конец города, с последним на сегодня заказом, сделанным буквально за пару минут до закрытия.
Малознакомый район, тёмным вечером должен его пугать до усрачки, — после истории о сокурснике Энди, прирезанного по дороге к заказчику, прошло уже несколько месяцев и она до сих пор оставалась свежей в памяти — но его постоянно отвлекает мелькающий свет, нарастающая боль в мышцах и бегущие вперёд мысли о предстоящем вечере в компании друзей. Буквально вчера выставили оценки за семестр и каким-то чудом практически все его приятели-остолопы пережили учебный отбор. Поэтому как все нормальные парни-остолопы они решили в середине недели напиться, чтоб отпраздновать милость судьбы. Мысль о следующем утре, которое обязательно будет дерьмовым после попойки, успешно подавляется. Похмелье — не самая плохая цена за привилегию дружить с людьми, которые обязательно позаботяться о том, чтоб к тебе больше никто и на сто метров не приближался, если откажешься от их сомнительной компании. Коулу было не привыкать.
Вся жизнь была сомнительной чередой жертв и рисков и это было совершенно в порядке. Всё было нормально и хорошо.
Он чуть не пропускает нужный дом и тратит целых четверь часа, чтобы спрятать велосипед. В этом городе тебя могли избить до кровавых соплей ради последней рубашки. А что сделают за такое сокровище как исправный велосипед страшно было представить. Коул и не представлял, а прятал тщательно.
Воздух в подъезде оказался на удивление чистый, но это не радует. Коула морозит — тонкая курточка плохо удерживает тепло после гонки наперегонки с бродячей животиной и временем. И только вечно мёрзнущим ладоням не холодно благодаря ещё не остывшим коробкам. Коулу хочется поскорее отдать заказ и снова запрыгнуть на велосипед и крутить педали, выжимая из себя последний пот, чтобы согреться. К тому же, он снова опаздывал и убегающее куда-то вдаль время заставляло его нервно переступать с ноги на ногу, пока в глубине квартиры заказчика гремело эхо от дверного звонка. Он надеялся, что его друзья-остолопы начнут бухать без него и когда он придёт, будут уже в достаточно миролюбивом настроении, чтобы простить как его опоздание, как и отсутствие любого предупреждения.
Где-то сверху начинает вопить младенец и Коул морщится. Он слишком устал, чтобы злиться.
На звонок долгое время никто не отвечает, но ему очень не хочется думать о том, что возможно заказ был не более, чем розыгрышем и ждёт он на самом деле у порога пустой квартиры.
Или у логова маньяка.
Последнее пугало не так сильно как должно было быть. Только напомнило, что завтра поутру ему нужно будет позвонить. Охотнику не нравилось, когда Коул нерегулярно выходил на контакт. А Коулу не нравилось, когда тому что-то не нравилось. Всё по справедливости.
Снова лает чья-то шавка.
Наконец-то дверь открывает женщина с заспанным лицом, и сперва она пялится на него крайне озадаченным взглядом. Потом резко вспоминает, извиняется за ожидание и поспешно забирает коробки, взамен всучая ему в руку такую же помятую как и её лицо купюру — больше, чем стоил весь заказ включая чаевые, но Коул не протестует. Только вежливо желает приятного вечера и быстрым шагом уходит. Ладони зажаты подмышками, но это не помогает.
Поднимая велосипед с земли, до него с досадой доходит, что он мог хотя бы спросить у той дамы сколько сейчас времени. От холода тем временем уже больно в груди и снова немеют пальцы. Коул уже дождаться не может обещанного скорого потепления, а пока он просто снова гонит на всех скоростях обратно. Голова в пасмурных тучах, а небо над головой насмешливо чистое — никак ещё холоднее станет.
Звёзд не видно да и не хочется видеть. Коул редко смотрит наверх, чаще его взгляд меланхолично ползает по земле. Он не может вспомнить, было ли в детстве иначе. Скорее всего, нет.
В пиццерии уже давно не горит свет, но Коулу милостиво предоставили запасной ключ, чтоб он мог оставил заимствованный велосипед в подсобке. Жест оказался не столь милостивым, когда Коул увидел царящий в комнатушке хаос. Уходящее впустую время начинало бесить и он был даже готов швырнуть чёртов драндулет посреди коридора и свалить восвояси, но в последний момент ему всё же удалось впихнуть несчастный велосипед между нескольких досок, тяжёлых коробок и старых швабр. Чувства триумфа свершение не принесло, потому что Коул умудрился в процессе ушибнуть плечо.
До автобусной остановки он доплёлся на неизвестно какой мотивации и был даже готов просто замёрзнуть насмерть в ожидании, но вот уже второй раз за вечер удача решила улыбнуться ему уголками губ.
Даже самых плохих чаевых обычно хватало на автобусный билет, а сегодня они были неприлично щедры. Коул даже не проверял, правильно ли ему отсчитали сдачу или нет. Зажав руки подмышками, он плюхнулся на сидение у самых зданих дверей и окончательно отдался состоянию раздавленой амёбы. Съехав в полу-лежачее положение, он тупо упёрся взгляд в окно напротив, даже не замечая как сменяют друг друга дома, улицы, районы.
Главное не пропустить свою остановку. И не уснуть. Он поспит, когда доберётся до бара, притворившись, что перебрал. А пока, чтобы не заснуть, он невольно принялся жевать собственную щёку изнутри. Солёный привкус придавал ситуации какую-то нереальную ноту, пока за окном разворачивалась однообразная бесконечная кинолента.
В автобусе было немногим теплее, чем снаружи, но уже этого тепла было достаточно, чтобы... всё больше терять нить с происходящим, уплывая куда-то в свои нестройные, неповоротливые мысли. Он был уверен, что не засыпает, а просто задумался, а на самом деле клевал носом как игрушечный болванчик.

Отредактировано Cole Spencer (19-08-2019 17:41:52)