Бертольд плавится под этим взглядом, а стоны, эти пошлые, громкие жо безумия стоны, только ускорят эту реакцию.
Мир перестает существовать, сжимаясь до размера одной кровати и двух людей на ней. Двух очень возбужденных, очень любящих, но почему-то все еще не трахающихся людей.
Бертольд сейчас бы не увидел даже звездопада, начнись он прямо перед его глазами. Не услышал бы выстрела пушки, не заметил бы слона, ввалившегося в комнату. Он весь - одно внимание, но внимание это сосредоточено на одном конкретном человеке, и нет в мире силы, что сейчас заставила бы его отвлечься.
Как же он, черт возьми, этого хотел. Не конкретно этого, на самом-то деле, он думал о чем-то более понятном и приземленном, о чем-то более простом, о том, что происходил у них так часто, но он ничуть не жалеет, что все повернулось именно таким образом. Он очень этому даже рад, хоть сейчас и радости своей осознать не может.
Он никогда не думал, что простое наблюдение может подарить ему столь яркий чувственный опыт. Он и сейчас об этом не думает, он едва ли понимает значение фразы "чувственный опыт". Он не думает вообще ничего, в его голове так пусто...О нет, не пусто. Его голова - раскаленный котел, в ней лишь жидкий металл, что сейчас переливается, нагреваясь еще сильнее. Бертольд не знает, сколько еще этой великолепной муки сможет вытерпеть, но он готов узнать, если и Илай готов.
А Илай останавливаться явно не собирается.
Даже когда Илая не было рядом, то есть все эти сто лет, Бертольд не переставал потакать своим низменным потребностям, но так и не смог встретить кого-либо, с кем бы ему было также хорошо. И дело тут было не в опыте, не в таланте, не в навыке, и даже не в чувственности. Просто Илай был, как бы это пошло и банально не звучал, создан для него во всех отношениях. Только с ним он чувствовал себя по-настоящему удовлетворенным, только ему мог отдаться настолько же, насколько отдавались и ему. И друг с другом они отдавались по максимуму. Даже сейчас, когда они просто смотрят друг на друга.
В штанах уже невыносимо тесно, Бертольд разве что не рычит, не зная, как стоит поступить дальше.
Он хочет его, он хочет его так отчаянно, что, кажется, мет разорваться, если не войдет в него. Но он ведь уже сказал, что не станет этого делать сегодня, да и вообще - кто знает, где сейчас смазка? Трахаться насухую - такое себе удовольствие, на самом деле, и сейчас все к этому не располагает. Сейчас хочется, чтобы Илаю было также приятно, ни в коем случае не больно, пускай даже боль и эта и сможет стать приятной. Нет, все не так, все должно быть совершенно не так.
Но медлить больше нельзя - стоит помедлить еще немного и момент уйдет. Бертольд ощущает это также отчетливо, как простыни под своим слишком одетым и абсолютно взмокшим телом.
Решение, которое приходит ему в голову, сложно назвать очень оригинальным. Все оригинальные решения он прибережет для своей недели, а раз уже сейчас в его мозгу так настойчиво крутится мысль о том, чтобы отдаваться также, как отдается тебе, то так тому и быть.
Он кладет свою руку поверх руки Илая на его члене и двигает ею совсем недолго вместе с ним, затем останавливая. Склоняется на его пахом и, поцеловав его пальцы, коротко целует головку. Намек разумеется сен и без слов, только вот Бертольд все еще не совсем удовлетворен. Он тянет Илая не себя, разворачивая к карю кровати и сползает с нее, заставляя того встать.
Конечно ноги его сейчас слушаются неидеально, но сам скажет спасибо потом - так ведь удобнее.
Он берет его член в рот полностью, позволяя головке проехать по небу и дальше. Он переплетает их пальцы лишь затем, чтобы уверенно переложить руки Илая себе на голову, позволяя вцепиться в волосы.
Толкается вперед сам на пробу, так, чтобы член достал до самой глотки.
Он смотрит на него снизу вверх, все тем е животным взглядом. Ем стоило бы сказать сначала "не смей сдерживаться", но если Илай и сам не поймет столь явного намека, то грош цена их браку.
Бертольд начинает двигать головой, помогая себе рукой.
Не сдерживайся, думает он.
Не смей сейчас сдерживаться.
Только попробуй не выебать из меня слезу.