[float=left][/float]Всё чаще вижу тебя во снах. Выходить на ту сторону по-прежнему тяжело, но я снова стал слушать людей вокруг. Три года радиомолчания, и моя голова гудит, как в пятнадцать, но, я думаю, я наконец-то поверил. Они говорят, что осталось совсем немного. Говорят, русские скоро возьмут Берлин. 
Сейчас мы в десяти милях от Мюнхена. Расстояния уже не те, что прежде, но я начинаю узнавать некоторые места. Раньше здесь были болота. В тридцать четвёртом пригнали этапом немецких коммунистов («болотные солдаты») и всё осушили, но, кажется, я всё ещё чувствую запах.
Я снова курю. Но без этого здесь нельзя. Не прощаюсь и не отправляю письмо. Скоро встретимся, милая.

10.55

— А в вагонах что, командир?

[indent] В тот момент, когда трое вышли нам навстречу, в хриплый голос лейтенанта вонзилась инеисто-стальная жилка, километрами взрезов колючей проволоки протянувшись насквозь.

Чертовски хочется закурить. Вместо этого делаю пару снимков.

Мы подошли к юго-западному углу, остановившись метрах в ста к северу. По-видимому, нас уже ждали. От солдат, коменданта Виккера и его помощника, прибывших немногим раньше и вступивших в должности пару часов назад, мы узнали, что руководство скрылось ещё в ночь на четверг, и теперь они уполномочены передать лагерь, сорок тысяч полубезумных и больных заключённых и пять сотен гарнизона, в руки союзников, но у них есть условия.

[indent] По обе стороны стен этой ночью едва ли сомкнули глаз, но апрельское солнце, играющее в начищенных сапогах гладко выбритых СС-овцев, действует на нервы молодым оклахомским парням почти так же сильно, как затянувшиеся переговоры о сдаче, теперь всё больше напоминающие парад и торги, и попытку вытянуть время, но солнце греет, подбираясь к полудню, не выбирая, в чьих туфлях отражаться, а решения здесь принимает тот, кто выше по званию.

Говорят по-английски.

Человек, что стоит ко мне ближе всех, но спиной, держит через плечо белый флаг, — это Виктор Маурер. Врач-швейцарец, исполняет с достоинством свою роль безопасного буфера и в какой-то момент, высоко поднимая флаг, улыбается нам.
Джексон и Спаркс обещают ему только то, что могут ему обещать : что не будет никаких выстрелов, и что сдавшихся добровольно охранников будут судить.

«Они, кажется, всё ещё до конца не осознают, но для них всё складывается очень удачно», — почему-то проносится в моей голове, когда в объектив попадают два хмурых сухих лица, обрамлённых, как будто бы для контраста, в эту угольно-чёрную форму, цвета которой теперь не забудет не только Европа, но и весь мир. 

— В вагонах-то, говорю, что? — Повторяет свой вопрос Билл, тыча в сторону подготовленного к отправке состава, покоящегося на путях в сотне метров от нас.

— У тебя ещё остались мои? — За спиной щёлкает мексиканская зажигалка брата. Не знаю, где он её достал, но с тех пор, как она появилась, всегда узнаю этот звук, переламывающий во мне те последние из благих намерений бросить, что подпитывали короткие (словно писать их ей было ещё страшнее, чем не писать) письма от Джинни, и всегда нахожу в незакрытом нагрудном кармане ту пачку, что просил мне не отдавать. Душный смрад от баварских болот (или, мне уже кажется, его чувствую только я?) запирает глотку, и я уже почти рад, что скормил часть пайка облезлому псу, что прибился к нам утром, а часть раздал вечно голодным товарищам-выпускникам Вест-Пойнта. На их фоне мы двое казались ничуть не меньшими стариками. Впрочем, тем, что по-настоящему отличало нас от всех остальных людей здесь — глаза.

[indent] Я теперь почти совсем не заглядываю в его глаза, — ни протягивая ладонь за теплом огрубевшей вслед за моей ладони, ни отдавая обратно отломленную от шоколадки с арахисом, что на фронте сдаётся в цене лишь на самую малость медленнее, чем табак и боезапас, половину, — и не называю по имени в своих мыслях, хотя всё ещё иногда тянусь поцелуем к щеке, то ли не вовремя осекаясь, вспоминая, что мы не дети, то ли—
— Твою мать, — мне приходится обернуться, чтобы увидеть Уолша и то, что исторгло из его глотки этот ничем не похожий на комедийные постановки, где чёрно-белый Джек Бенни ругает судьбу, истошный вопль. На это потребовалась лишь доля секунды, но в тот момент, когда самый крохотный из отрезков времени, что способен осознать человек, истёк, — в тот момент я уже знал, что в вагонах.

Запах старых болот, где, увязши ногами в тугой трясине, разлагаются трупы неосторожных животных, и вправду легко перепутать с запахом смерти.

[icon]http://s5.uploads.ru/zIwy0.gif[/icon][status](по)беда[/status]